Хелен

Холодный осенний ветер пытается сорвать шляпку с твоих волос, забирается под полы пальто, пока ты в спешке бежишь к перрону. Поезд вот-вот подойдет и твои дети вернутся домой. Ты не видела их несколько месяцев, одна, в пустом доме, в страхе перед войной. Но ты вспоминала их лица и их голоса, и могла прожить еще один день.

Едва останавливается поезд, и ты спешишь вдоль вагонов, высматривая четверых детей. Питер, конечно, будет во главе. Серьезная Сьюзен, с заколотыми волосами в отглаженной рубашке. Эдмунд чуть в стороне, и ты надеешься, сегодня он будет спокойнее, ведь ты так рада его видеть. Люси, конечно, обнимет тебя. Она всегда обнимает тебя.

Люди расходятся в стороны, и ты видишь их. Почти как и ожидала. Питер, конечно, во главе. Но его осанка куда прямее, чем ты помнишь, а взгляд острее. Сьюзен у его правого плеча, волосы заплетены в сложную косу и убраны наверх. Она улыбается, но ты не помнишь такой её улыбки, никогда такой не видела. Её взгляд тяжелый и настороженный. Эдмунд по левую руку от Питера, за его плечом. Он непривычно спокоен, что-то тихо говорит Питеру, и тот кивает и поворачивается в твою сторону. Тогда ты видишь Люси, прячущуюся за Сьюзен, а она видит тебя.

Её взгляд не меняется, в нем не прибавляется радости узнавания. Она вскидывает голову на Питера, и только после его кивка делает шаг к тебе. Ваше приветствие едва ли можно назвать теплым. Она отстраняется почти сразу, и слово “мама” из её уст звучит совершенно чужим.

Ничего страшного, успокаиваешь ты себя. Вы не виделись так давно. Они устали с дороги, отвыкли от лондонской суеты.

Только наутро не становится лучше. Твои дети осматриваются в родном доме, словно не были здесь годами. Они не зовут тебя мамой, потому что вообще едва ли обращаются к тебе. За первые несколько дней ты не можешь вытянуть из них и слова о том, как им жилось у профессора, и неужели они не рады вернуться домой.

Вечером второго дня ты замечаешь, что Эдмунд убрал фотографию отца со своей тумбочки. На третий день ты находишь Люси на ветках дерева в саду, и пугаешься, так высоко она забралась. Но Люси отказывается слезать, словно не слышит тебя, пока в сад не выходит Сьюзен. На просьбу сестры Люси спрыгивает с ветки, словно слетает, как птичка, и твое сердце на секунду останавливается, но она ловкая, и мягко приземляется, тут же танцующим шагом подходя к сестре. Её шаги легче, чем ты помнишь, грациознее, а слова — сложнее и загадочнее.

Они все еще твои дети, но тебе кажется, что ты совсем их не знаешь.

Их голоса звучат взрослее, смысл их разговоров ускользает от тебя. Они говорят о войне, но совсем не о той, что происходит сейчас. Они говорят о книгах, но ты не слышала ни об одной их них. Они оставляют друг другу записки, написанные каллиграфическим почерком, но ты не узнаешь этого языка.

Дом не наполняется смехом и жизнью с их возвращением, как ты того ожидала. Дом наполняется призраками.

Едва обрадовавшись их возвращению, ты пугаешься. Кто эти дети? Твои ли это дети? Ты не видела их всего несколько месяцев.

Ты подмечаешь детали. Они теперь слушают Питера, все трое. Какое бы решение он не принял, они слушаются. Но он никогда не принимает решений, не выслушав их. Не раз и не два ты видишь их с Эдмундом в гостинной за игрой в шахматы, которые никто не доставал еще со времен до их рождения. У них серьезные лица и серьезные голоса, но они говорят так тихо, и те слова, что ты ловишь, настолько чужеродны, что ты не понимаешь смысла их разговора.

И ночью они не находят себе покоя. Ты застаешь их на кухне, всех четверых, с чашками чая. Они не говорят, погруженные в свои мысли, и настолько далёкие, что даже не замечают тебя. Ты вырываешь их из их мыслей и отправляешь спать, потому что ты все еще их мать, и они все еще твои дети. Но их взгляды полны недоумения, словно они отвыкли, что кто-то может решать что-то за них.

Сьюзен, как тебе кажется, изменилась меньше всех. Она улыбается тебе с теплотой и поддерживает разговор. Но никогда не начинает их сама. Однажды ты берешь её с собой в город, и она идет по улицам, гордо выпрямив спину и вскинув подбородок, так легко и изящно, словно плывет по воздуху. Она улыбается продавцу газет идеальной вежливой улыбкой, которая не достигает её глаз.

Ты вспоминаешь её улыбки, открытые и редкие, и как в уголках её глаз всегда появлялись от них морщинки.

Аслан — слово, которое ты слышишь все чаще. Ты ищешь его в словарях, но не находишь. И когда ты спрашиваешь у своих детей за ужином, что оно значит, они замирают. Откладывают вилки и ножи, которыми пользуются на удивление искуссно, и молча встают из-за стола. Вечером ты слышишь их разговор из комнаты Эдмунда и Питера. В нем тяжелые интонации и ни одного знакомого слова. Словно за те пару месяцев они придумали свой язык. С того дня они больше не говорят при тебе.

Люси изменилась сильнее всего. Она с рассветом выбирается в сад и редко когда возвращается в дом до заката. Она устраивается на ветках деревьев и отказывается с них слезать. Ты пытаешься следить за ней, но она такая ловкая, словно провела годы, лазая по деревьям.

И это даже не самое странное. Она говорит с ними. С деревьями и цветами. И тебе кажется, иногда она поет им что-то, и они начинают цвести пышнее. К ней слетаются птицы и сбредаются бродячие кошки, даже если ей нечем их накормить. Они все равно подпевают её песням и мурлычат ей колыбельные.

Что же случилось с ними? Почему они стали такими чужими и взрослыми? Почему их речь стала спокойной и рассудительной? Почему их движения стали четкими и грациозными?

У Эдмунда теперь есть шрам. Когда ты замечаешь его впервые, то пугаешься. Но ты уже понимаешь к тому времени, что твои дети больше ничего тебе не расскажут. Но иногда, в дождливые дни, ты замечаешь, как Эдмунд тянется к шраму. Замечаешь, что сестры, обнимая его, никогда не кладут руки на ту сторону.

Ждать. Надеяться. Верить. Ты жила этими словами все лето. Ждать, что твои дети вернутся. Надеяться, что у них все хорошо. Верить, что однажды вы сможете жить как прежде, счастливой семьей в счастливом мире.

И как же страшно, что этого уже никогда не случится. Ты отправляешь их в школу, потому что не можешь смотреть в их взрослые, серьезные глаза. В этот раз они не плачут при прощании. Сьюзен единственная, кто коротко обнимает тебя. Они уезжают на перрон одни.

Может быть, они вновь вернутся другими. Может быть, в этот раз они вернутся собой.

Или ты не настолько наивна, чтобы в это верить?