Сегодня Амори надела туфли на шпильках. Платье из ателье ей доставили ещё утром, чёрное и облегающее. Пришлось отдать за него кучу денег — настоящий шелк прямиком из Индии — но Амори не жалела никаких денег на хорошие вещи.
Она рисует стрелки на глазах. Чертыхается, когда рука чуть дёргается, подводя нижнее веко, стирает и начинает с нуля. Ойстри, конечно, спрашивал, почему бы ей не нанять визажиста, если она собирается переделывать макияж снова и снова из-за каждого мелкого недочета, но он вообще мало что понимает в жизни и в женщинах, так что на этот раз Амори даже не стала злиться.
Она на секунду останавливается.
На ее лице расползается довольная улыбка.
Смотри и учись, Ойстри.
Она возвращается к работе.
***
Амори приоткрывает окно машины и выпускает дым из сигареты, после чего легонько стучит по мундштуку, сбивая пепел. Ночные огни приветственно сияют, приглашая в свой зачарованный и сказочный мир блеска, музыки и наркотиков. Как в кино, которые маленькая Амори смотрела украдкой, пока...
Она делает вдох и расправляет плечи.
Сегодня будет большой день.
Размах впечатлил бы неискушенного посетителя: в арендованном люксовом отеле собрался весь цвет городской интеллигенции, от банкиров до сенаторов. Гулять собрались, как в последний раз — бассейн, ресторан, музыка. Женщины.
Амори нравится сравнение, которое она придумала.
Несмотря на масштабы мероприятия (полиция даже предусмотрительно оцепила близлежащие районы вплоть до трущоб — не хватало ещё разбираться с бандами бродяг, позарившимися на блеск золота), ничего принципиально нового ждать не приходилось. Рядовое событие: раз в несколько месяцев все сливки общества собираются вместе, чтобы поделить сферы влияния и договориться об уклонении от уплаты налогов для новоучрежденного бизнеса. Дело опасное — всегда найдется желающий разобраться с ними всеми одним махом, только и нужно, что парочка гранат и руки, что ее бросят — так что даже на территорию попасть было можно, только полностью разоружившись.
Примечательно: камеры и все, что способно снимать, настоятельно рекомендовали с собой не брать.
— Там опасно? — дёргается Ойстри, почувствовав меланхоличное настроение своей женщины, и тут же вжимается в сиденье от стыда за свой глупый вопрос.
— Разумеется, там опасно, — хмурится Амори, и мечтательное наваждение сходит с ее лица. Она хочет что-то добавить, но, видимо, передумывает и снова смотрит в окно.
Ойстри не по себе. Ему всегда не по себе, но в такие моменты особенно: Амори любила уходить на светские приемы, деловые переговоры и прочие мероприятия для людей ее статуса. Иногда она рассказывала, куда уходит, если на то было ее желание и настроение, иногда нет, хотя, стоило признать, со временем Ойстри действительно привык к ее непостоянству, и он начал ловить себя на том, что ему гораздо спокойнее, когда он не знает, куда ушла Амори и что она делает. Сегодня же — что ж, сегодня ему с утра кусок в горло не лез, а тело начало чесаться от беспокойства — он не знал, но чувствовал каким-то шестым чувством, что сегодня все будет иначе.
Сегодня Амори взяла его с собой.
— Мне... — начинает Ойстри, но страх заставляет его заикнуться. Решив позориться до конца, он отчаянным усилием воли берет себя в руки и продолжает: — Мне делать что-нибудь?
Амори молчит. Амори молчит, и это отвратительно, потому что это значит, что он уже что-то сделал неправильно. Ладони потеют, волосы прилипают к лицу.
А она — она подцепляет длиннющим ногтем его слипшуюся прядку волос и отводит за ухо. Ненавязчиво поворачивает лицом к себе, но Ойстри знает, что не может не подчиниться. Ему хочется отвести взгляд, и он не может противиться этому желанию, но жёсткий взгляд Амори заставляет замереть на месте. И тем не менее, он находит компромисс, решая смотреть на ее волосы, на ее нос, на ее накрашенные губы, на идеально вычерченные хищные стрелки. Только не в глаза.
Она наклоняется ближе, обдавая ароматом своих неприлично дорогих духов, и говорит:
— Ты можешь делать все, что хочешь.
Она наклоняется ещё ближе и шепчет в самое ухо:
— Никто тебе не откажет.
Она отстраняется и говорит все так же тихо, но уже без азартного запала — так родители поучают своих детей:
— И да, кажется, я уже говорила, что мне не нравится, когда ты не смотришь мне в глаза.
— Прости, — выдыхает Ойстри, но перевести взгляд все равно не решается.
Амори вздыхает и делает ещё одну затяжку своего до неприличия дорогого табака.
***
Голова идёт кругом буквально сразу же.
В ресторане душно, не спасают даже открытые окна и запрет на курение травы.
На первом этаже.
Ойстри думает о свадьбах: он плохо помнит то время, но на родине так много народу в одном месте собиралось только на свадьбу. Или похороны.
Амори учила его разбираться в сортах табака. Она выдыхала дым ему в лицо и требовала угадать сорт, грозясь оставить ожог за каждый неправильный ответ.
Ойстри все было как сено, но, благо, болевой порог у него оказался выше, чем у многих других людей. Амори лично хвалила его за это.
И все же кое-что с тех пор он запомнил. Он разбирается в сортах вина. Он разбирается в классической и современной литературе. Он может отличить большинство европейских композиторов и ещё немного — азиатских. Он немного занимался экономикой — с позволения Амори, разумеется, но она быстро признала в нем талант.
«Это была правильная инвестиция», — хмыкнула она тогда.
Ойстри вдыхает полной грудью и понимает, что его больше не тянет закашляться. Кубинский табак — такой обычно курят те, кто хочет казаться важнее, чем они есть. Дышать рядом с такими сложно, но противостоять этому можно и даже двумя способами.
Первый — курить что-то ещё крепче.
Второму способу его научила Амори.
Мимо проходит очаровательная официантка, неся поднос с напитками в руке. Ойстри думает, что она выглядит так, словно в одном из бокалов яд. Он выбирает тот бокал, который нравится ему меньше всего.
***
На мерзком лице застывает выражение ужаса. Ойстри толком не вдавался в подробности, но лицо это, похоже, принадлежит какой-то большой шишке в полиции. Даже чем-то жалко старика — было бы, если бы не с его санкции в свое время Ойстри трижды чуть не посадили за решетку.
Амори деловито смотрит на часы, тонким ремешком перетягивающие ее запястье, и ворчит:
— Уже должно было подействовать, — она обращает гневный взгляд на Ойстри. — Чем ты занимался? Я не хочу из-за тебя опаздывать.
Зрение у старого пердуна уже должно было помутиться, но Ойстри все равно не решается подходить слишком близко. И все равно — манит.
Он ужасно хочет убедиться в том, что этот человек умрет.
А ещё его трясет от собственной жестокости. И слабости. По-настоящему отвратительный коктейль.
Из по-детски рефлекторной дрожи его выдерживает сиплый голос:
— Ты... — дед пытается закашляться, но его рвет — зелёная и красная лужа. Так и лежит, а в ушах вместе с перегоняемой кровью стучит: уже не поднимется. Но дед оказывается крепким, что таракан, которого уже прихлопнули ботинком, а он все ещё шевелится. Он пытается продолжать: — Я знаю тебя.
По жилам Ойстри течет лёд.
— Но... — хрип становится все более тихим и неразборчивым, видимо, потому, что старый дурак пытается зачем-то поднять голову. — Почему ты жива?
С характерным хлюпом его голова приземляется в лужу блевотины, а из уха торчит каблук от туфли Амори. Так и стоит, и в глазах ее пляшут демоны.
— Отвернись, — она приказывает Ойстри холодным тоном. — И принеси мне выпить.
Он не смотрит больше, но даже так обостренный до предела слух улавливает характерный хруст:
Амори делает шаг.
***
Это глупая история. Ойстри не любит ее вспоминать, но Амори говорит, что раз уж смог вырваться из лап смерти, то ни в коем случае нельзя показывать перед ней слабость. А иначе вцепится своими мерзкими длиннющими когтями и не отпустит, пока не поглотит полностью.
Ойстри с теплом вспоминает то время, когда это казалось ему страшным.
— Почему? — он спрашивает, чувствуя, как даже его губы бледнеют.
Амори сидит напротив — ресторан уже давно опустел, полиция приедет с минуты на минуту, надо валить, если хочется выйти сухой из воды, но нет, она словно нарочно целую вечность оттирала свои отпечатки пальцев со всех поверхностей, а потом сказала, что устала, и плюхнулась в дорогущее кресло с бокалом вермута. А кресло красивое. Обито темной кожей, и наконец-то в этом месте находится хоть один предмет, в котором Амори выглядит естественно и правильно.
Злосчастные туфли она отмыла, а вот колготки придется выбрасывать — ещё повезло, что кровь не хлюпает.
— Почему? — Ойстри спрашивает ещё раз, сжимая в кулаках подол своего пиджака. За этот вечер он мыл руки уже раз пять, и каждый раз все равно возникало ощущение грязи на ладонях, как бывает, если в жаркий летний день слишком долго побыть под полуденным солнцем.
Амори ощущается примерно так же, и, словно перед палящим полуденным солнцем, Ойстри не может найти в себе силы посмотреть вверх.
Она делает глоток и пристально смотрит на его убогую фигуру. Ожидает зрительного контакта, Ойстри прекрасно это знает, но все равно бессильно жмурит глаза.
— Я ненавижу, как ты сидишь, — спокойно говорит Амори, и с ее слов сочится яд. — Я же вижу, как ты пытаешься от меня отвернуться.
— Я просто так сижу.
— Посмотрел бы на себя со стороны, — фыркает Амори, и, похоже, пока что она достигла своего лимита ядовитости. Какое-то время с ней можно будет разговаривать нормально. Большая беда, правда, что она никогда не даёт понять, что это время уже закончилось. Амори вздыхает, на этот раз не раздражённо, а искренне собираясь с мыслями, и говорит: — Тебе интересно, почему я не боюсь копов?
Ойстри кивает и решается украдкой заглянуть на нее, пока она не заметит, или сделает вид, что не заметит, всего секундочка, и он снова отвернется.
Она курит сигарету, вставив ее в свой неприлично дорогой мундштук, а ее неприлично дорогое платье треснуло по шву чуть выше разреза на голени. Она смотрит вверх и вправо — это значит, что она пытается вспомнить визуальные образы. Ойстри читал об этом.
Он не может отвести взгляд и чувствует свой пульс в своих щеках.
— Он заслужил это, — она начинает пространно. — Ублюдок сполна получил то, что заслужил. Вечно вставлял мне палки в колеса и даже уничтожил несколько моих бизнесов, — Ойстри тихо кивает ее рассказу, подгоняя свои воспоминания. Весь этот цирк с ее подставной смертью они устраивали вместе. Ойстри как сейчас помнит, как лично заверял у нотариуса свои свидетельские показания.
Надо было просто залечь на дно, но Амори в те дни говорила, что нужно использовать радикальные методы, — охота на нее объявлена, мол. Оказалась права: даже на их тайную квартиру устроили облаву, все действительно казалось совершенно безвыходным.
Предавшись воспоминаниям, Амори делает задумчивую паузу. Подбирает слова — редкое зрелище!
— Ты знаешь... — она начинает, делая ещё один глоток из бокала и подливая себе ещё. — Ты же помнишь, что это он виновен в смерти твоей матери?
И слава богу, думает Ойстри, прекрасно помня, как он на самом деле рыдал, найдя ее мертвое тело.
Он кивает.
— Я не прихожу неподготовленной, запомни это, — Амори наклоняется ближе, словно собирается сделать что-то заговорщическое, и, пьяненько подмигнув, добавляет: — Новый глава нашей полицейской службы мне многим обязан.
Ойстри хочет возразить: «Но откуда ты знаешь?..» — но в итоге ловит ответ раньше, чем задаёт вопрос вслух.
Вот за этим они сегодня и здесь.
Хороша, ничего не скажешь.
До машины Амори идёт, мило шлепая кровавыми ногами по мраморной плитке, а Ойстри, наконец, забирает свой пистолет и кладет во внутренний карман своего пиджака.
***
Она не всегда была такой. Она заставляет думать, что это не так, но Ойстри все равно помнит их первую встречу.
Даже тогда она шла по головам.
Они встретились на выходе из полицейского участка: Амори курила, прислонившись к стене, и глубоко о чем-то думала. Резко стукнув кулаком по стене, она прошипела что-то себе под нос, отошла на шаг и попыталась стряхнуть налипшую к ее толстовке штукатурку.
— Клоповник, — проворчала она себе под нос и быстрым шагом ушла куда-то в направлении торговых кварталов.
Ойстри ещё какое-то время посмотрел ей вслед, силясь запомнить, как она выглядит, но стоило отдать ей должное: она сделала все, чтобы максимально не выделяться из общей массы своих ровесников.
Тогда он вздохнул и зашёл в участок по своему вопросу.
В следующий раз Амори нашла его сама.
***
Открыть белый бизнес для прикрытия было замечательной идеей. «Я всегда хотела помогать людям исполнять свои желания», — сказала она тогда, а Ойстри подумал про себя, что фея из нее очень своеобразная. Удивительно, но к делу она подошла со всей основательностью, выбирая лучших специалистов и открыто ведя свою бухгалтерию.
Ну. Ойстри вел.
Деньги полились рекой. После того случая желающих испытать на себе гнев Амори изрядно поубавилось, и северо-западная часть города по факту отошла ей. Шикарное место: отсюда паутиной расползались основные магистрали из города. Поток людей и товаров был невообразим.
Теневой бюджет, понятное дело, тоже был на Ойстри. Амори говорит, что всегда терпеть не могла финансы и бухгалтерию, но Ойстри понимал, что на деле она имеет в виду совершенно другое.
Он понял это, когда она как будто невзначай бросила: «Оборачивайся, когда выходишь на улицу».
***
Уверенно открывается пластиковая дверь.
— Добрый день, мисс Амори! — улыбается девушка со стойки администрации. Кажется, ее зовут Мика или около того — в свое время Амори случайно встретилась с ее матерью. Нелегальная миграция рушит жизни так же, как и причины вынужденного побега, но им повезло: Амори тогда как раз нуждалась в людях, которые будут перед ней в долгу. Амори вежливо кивает ей в ответ. — Чем могу помочь?
Амори подходит к стойке и кладет свою сумку.
— Сделай кофе, будь добра. Самый крепкий эспрессо.
— Хорошо.
Амори раскладывает документы на стойке. Ничего интересного: налоговые декларации, но их отпрвит Ойстри, новые флаеры для рекламы — вот они останутся здесь — и самое интересное.
— Ваш кофе, — Мика ставит перед ней чашечку кофе, улыбаясь самой теплой улыбкой, на которую способна.
Амори кивает:
— Спасибо. Как мама?
Девочка медленно переводит взгляд в пол, как если бы ей было стыдно говорить, но она всё-таки решается:
— Врачи говорят, что без постоянной реабилитации она скоро потеряет способность ходить. Мы не можем пойти в клинику — сами понимаете, документы... Не говоря уже о страховке.
Амори видит, как прямо на ее глазах у бедняжки глаза наливаются слезами, и она нервно вытирает их рукавом.
Так что Амори достает из своей сумки ручку — черная, металлическая, чтобы каждая подпись имела вес — хватает листок с ресепшена и быстро пишет адрес.
— Вот, — она кладет записку на стол, — обратитесь сюда. Скажете, что от меня. Расходы пусть запишет на мой счёт.
— Вы... — кажется, Мика снова чуть не плачет, простая и честная душа. Амори любит таких людей. — Вы слишком добры. Я не могу принять такую помощь.
Амори улыбается:
— Тогда как насчёт небольшого одолжения взамен?
***
Даже тогда Амори умела выживать.
Ойстри мало знал о ее прошлом. «Не твое собачье дело», — прошипела Амори, когда он попытался спросить. Такого исчерпывающего ответа ему хватило, и больше он старался не лезть.
Но у него были собственные воспоминания.
Второй раз они встретились у выхода из все того же полицейского отделения. К тому времени Ойстри уже начинал понимать, что его просто разводят на деньги, но что делать, он так и не мог придумать.
Он говорил своей матери, что это будет плохая идея, что даже он, хоть и ребенок, а все равно понимает, что это обман. Она затыкала его и все равно делала по-своему.
Она говорила, что он ничего не понимает. Она говорила, что это любовь, что этот человек полицейский, он поможет им обустроиться на новом месте, что все будет хорошо, что у них наконец-то будет нормальная семья, они наконец-то смогут жить нормально.
И только Ойстри, неблагодарный, этого не понимал.
Зато он все понял сейчас, когда они остались одни в чужой стране без средств к существованию, а ушлый коп все повторял: «Знаете, я ведь могу и сдать вас миграционной службе».
Идею для заработка он тоже предлагал. Ойстри тогда промолчал, испуганно-смущенно опустив глаза в пол, а потом всю ночь рыдал, ненавидя самого себя за беспомощность.
И вот она стоит перед ним: молодая, но определенно старше его, статная, хоть и в невзрачных шмотках. Элегантная. Сильная.
Она начинает разговор первая:
— В беду попал, парень?
Почему-то, сейчас он уже не помнит, почему конкретно, но он решает, что ей можно и ответить.
Он и отвечает:
— А вы кто?
— Пока это не важно, — спокойно, но холодно отвечает Амори. По коже Ойстри бегут мурашки. — Я хочу помочь.
Она преступница. Ойстри сразу понял, что если свяжется с ней, то окончательно упустит последний шанс на нормальную жизнь, о которой так мечтала его мать.
Он покачал головой и сделал шаг назад. Потом ещё один. Сердце забилось быстрее. Надо бежать из этого ужасного места, бежать куда подальше.
Тонкая, но жилистая рука хватает его за ворот растянутой футболки.
— Стоять.
Он стоит. В ушах звенит страх, в ушах звенит ужас: меня убьют, меня убьют, меня застрелят к чертовой матери.
Позже Амори будет долго смеяться с его паникерства.
— Вот, — говорит Амори, отпуская его. Слово странно режет ухо: в смысле, ничего не будет? Она протягивает ему бумажку. — Наберёшь, когда понадобится помощь.
— Спасибо, но мне не нужна помощь, — пробубнил он себе под нос, а когда осмелился поднять голову, девушки и след простыл.
Аккуратно сложенная бумажка с номером теперь путешествовала с ним в кармане его протертых джинс.
Ему не нужна была помощь. Он уже успел усвоить, что значит быть у кого-либо в долгу в этом городе.
А потом он убил свою мать.
***
Сегодня Амори учит его стрелять.
— Зачем? — спрашивает Ойстри, когда они уже пришли на полигон. — У тебя много охранников.
Уже заряжая пистолет, Амори напряжённо оборачивается и чеканит:
— Не тупи. Они придут за тобой.
Мысленно Ойстри уже провалился в ад прямо сквозь этот бетонный пол. Ну конечно, как же он мог забыть, что Амори ни за что не станет рисковать жизнью в одиночку.
Он тоже видел новости. На носу муниципальные выборы. Одна из наиболее популярных партий выступает за усиление центральной власти в городе — копам, похоже, надоело каждое утро вылавливать трупы из водостоков — и это значит, что конкуренты обязательно заходят подкупить общественного фаворита, чтобы вместе с ними заново поделить сферы влияния в городе, заодно уничтожив противников.
Выход из такой ситуации может быть только один: установить свою власть первыми.
— Никогда не доверяла Востоку и Югу, — говорит Амори, потому что думать вслух временами проще, — полиция в наших руках, но они контролируют СМИ. Пока идём наравне, но скоро ситуация изменится. Ты сделал то, о чем я тебя просила?
— Да, — отвечает Ойстри, чувствуя себя раз в десять увереннее, потому что он понял, о чем она, и да, он действительно проделал очень большую работу.
— Умница, — улыбается Амори, и Ойстри снова чувствует сердцебиение в щеках. Но ее голос тут же меняется: — Глаза.
Зачарованный приказом, он поднимает глаза.
— Смотреть на меня. Показываю один раз, дальше попробуешь сам.
Ойстри кивает. Хорошо, думает он, я могу попробовать.
— Снимаешь с предохранителя.
— Наводишь на цель.
— Ноги на ширине плеч.
— Руку чуть-чуть согнуть.
— Цель должна совпасть с насечкой.
Бум!
— Стреляешь.
В центре мишени красуется дырка от пули.
— Теперь сам.
Легко, думает Ойстри.
В итоге у него вывих локтевого сустава.
— Я же говорила согнуть руку, — закатывает глаза Амори. Беззлобно на этот раз, но устало: это ранит и обижает Ойстри гораздо сильнее, чем если бы она сразу отчитала. — Возможно, оно и к лучшему.
Возможно, оно и к лучшему и с позиции Ойстри в том числе. Он не представляет, как можно выстрелить в живого человека.
Телефон в кармане вибрирует. Ойстри тянется рукой, чтобы посмотреть, и видит уведомление о севшей батарее.
Странно. Что-то быстро она в последнее время.
***
С самого утра у Ойстри плохое предчувствие.
С каждым днём до грядущих выборов тревога нарастает все сильнее. На этот раз она совсем другая, нежели та, к которой Ойстри уже привык: на этот раз она больше похожа на отлив перед цунами. На последний день перед полярной ночью.
Он ковыряет свой несчастный омлет, наверное, полчаса, потому что не может заставить себя решиться и выполнить сегодняшнее задание.
— Поешь, — говорит Амори, которая сидит за тем же столом напротив. — Тебе понадобятся силы.
Она сидит аккуратно и прямо, волосы подобраны, чтобы не лезли в лицо, а рядом с тарелкой лежит ее телефон, где она листает ленту новостей. Можно подумать, что все, как обычно: вот она закончит свой завтрак, поднимется, схватит свою вечную сумочку и полетит по своим важным делам. Или, может, напротив, устроит себе выходной и, переодевшись в удобные штаны, отправится на пробежку.
Но Ойстри видит темные круги под ее глазами.
— Будь на связи сегодня, — говорит Амори, как будто Ойстри и так не на связи с ней круглые сутки. — Возможно, придется изменить планы.
Ойстри кивает. От слов "изменить планы" ему хочется проблеваться своим омлетом, но сам понимает — Амори тоже не станет дергать его без дела. По крайней мере, так думать гораздо приятнее, чем предполагать, что она так печется только из-за документов, над составлением которых Ойстри сидел последние пару недель.
Это было бы логично. Но все же.
Сегодняшняя задача звучит в разы легче, чем корпеть над информацией, которую достать легально просто невозможно: сегодня задача Ойстри — ждать сигнала и, если потребуется, отослать свои материалы в одну из двух крупнейших городских газет. Из дома это делать нельзя: приоритет — любой ценой сохранить анонимность. Желательно при этом не подцепить никого на хвост.
Амори тем временем отправится в редакцию и попытается увести их от другой стороны. Если не получится — что ж, плохо будет, если не получится, но тогда в дело вступит Ойстри, и можно будет брать шантажом.
— Не было ещё такого, чтобы журналист не клюнул на сенсацию, — замечает Амори. — А если и не клюнет, то нам на помощь придет свободный рынок.
Это она к тому, как догадывается Ойстри, что в случае чего, всегда можно обратиться к конкурентам.
Что-то во всем этом плане кажется подозрительно ненадежным, но Ойстри не может вычислить, что именно. Сделал глоток кофе. Что ж. Главная задача — просто пережить этот день.
К вечеру он поймет, что с этой миссией он провалился.
***
Мать подсела на эту дрянь, видимо, от крайнего отчаяния.
«Ты у меня всегда был умным мальчиком», — всплыло в памяти, когда он впервые увидел ее в таком состоянии.
Ойстри уже привык оттирать диван, на котором она обычно отрубалась, от ссанины и блевотины — теперь он всегда первым делом поворачивает голову вправо, когда заходит домой, потому что в той стороне находится гостиная в их крохотной съемной однушке.
Ойстри снимает с головы капюшон и смотрит направо. Она даже не закрыла окно перед дождем, и птичье говно намылось на их сторону подоконника.
Хочется сплюнуть на пол от злости и досады, но тогда самому придется вытирать, так что Ойстри только фыркает. Даже не сняв обувь, проходит на кухню и открывает холодильник. Продукты заплесневели, как и ожидалось. Удивительно, что мать ещё может стоять на ногах, чтобы выйти из дома за новой дозой и даже ни разу не попасться.
Если подумать, тот ушлый офицер обещал плату за сотрудничество.
Ойстри захлопывает дверцу холодильника, наверное, слишком громко, потому что через стенку слышен шум:
— Что ты там делаешь?
Шаркающей походкой мама идёт в сторону туалета. Из уголка ее губ течет слюна, и Ойстри рефлекторно вытирает рукавом свой рот.
— Я же просил... — он делает вдох. — Я же просил выкинуть еду из холодильника.
Хлипкая дверь туалета хлопает перед его носом. Осыпается крошка из высохшей краски. Ойстри стискивает кулаки. Почему-то ему некуда себя деть.
— Где ты постоянно пропадаешь? — глухо доносится из-за закрытой двери. — Тебя почти никогда нет дома.
Кажется, ее поносит. Ойстри щурится в омерзении.
— Знаешь, я очень за тебя волнуюсь.
Слышится шелест туалетной бумаги.
— Я не знаю, что буду делать, если с тобой что-то случится.
Ойстри не находит, что ответить. Он делает глубокий вдох и чувствует, что начинает дрожать.
— Я был в полиции, мама.
Он чувствует, как его голос начинает дрожать:
— Нас будут искать, мама.
Он чувствует, что в горле застревает ком:
— Мы никто для них, понимаешь?
Он запрокидывает голову и смотрит на треснутый заплесневеший потолок. В себя он приходит, только когда его плечи сжимает жёсткая хватка, а в нос бьёт кислотная вонь перегара и тошноты.
— Она сегодня снова приходила, — надломанным голосом хрипить мать. — Она сказала, что ей очень хочется познакомиться с тобой.
— Она? — Ойстри тоже вцепляется в плечи матери. — Кто был здесь?
— Что-то не так? — она безвольно опускает руки. — Милая девушка из социальной службы, она говорила, что может помочь с моими мигренями...
Это был тот момент, когда Ойстри все понял.
Он затрясся всем телом; это было страшно, но ещё страшнее было ему самому. Этот момент декорациями застыл в его памяти навсегда.
Каждую ночь, когда он спит, он сжимает в своих жилистых руках исхудавшее тело матери.
— Ты понимаешь... — начал он чуть слышно и замолк, не в силах продолжить. Ему хочется зарыдать, хочется безвольным мешком упасть на пол и схватиться за голову, но мать перед ним давит очередной приступ тошноты, и ярость вскипает в нем с новой силой: — Ты хоть понимаешь, во что нас впутала?!
Следующее, что он помнит, — он дрожащими пальцами набирает номер из помятой бумажки в своем кармане.
***
— То есть, вы хотите сказать, что у вас есть компромат на действующую администрацию мэрии?
Редакторка закуривает прямо на рабочем месте.
— Если слухи не врут, положение у вас плачевное, Амори, — она говорит, затягиваясь сигаретой. — Я бы поверила в то, что это просто отчаянный ход, чтобы сбить очки у политического конкурента, но...
Амори перехватывает сумку в другую руку.
— Вы понимаете, о каком скандале идёт речь?
— Да, — чеканит Амори. — Обращайтесь за подробностями к моему ассистенту.
— Но Амори! — редакторка вскакивает со своего места, положив руки на стол. — Ещё можно понять шантаж, ещё можно понять передел сфер влияния... Но подпольная пластическая хирургия? Серьезно? Вы думаете, мы в это поверим? Вы думаете, наши читатели в это поверят?
— Это ваша работа, — цедит Амори. — Сделать так, чтобы ваши читатели поверили.
Повисает напряжённая тишина. Редакторка садится за свой рабочий стол и обхватывает голову руками:
— Здесь замешана полиция. Вы понимаете, какие последствия могут быть?
Амори проверяет наручные часы. Достает из своей неприлично дорогой сумки телефон и разблокировывает экран.
— Мое время ограничено. Я могу на вас рассчитывать?
— Амори, вы...
Разрядом молнии раздается звонок мобильника.
— Снимите, — говорит редакторка, на что Амори только фыркает. И без того собиралась, мол.
Амори учила Ойстри многим вещам. Она рассказывала, как оказывать влияние на людей, как распознавать ложь, как надавить, если это необходимо. Она показывала, насколько весомее будет звучать голос, если подтверждать каждое свое слово клацаньем каблуков. Она демонстрировала, насколько иначе воспринимаются слова, если ты сидишь, а собеседник стоит. Она не уставала объяснять важность поддержки определенного паттерна при общении с человеком, чтобы обезоружить его нарушением этого самого паттерна.
В воздухе физически ощущается напряжение, когда Амори застывает на месте, пока из трубки ее телефона раздается истеричное:
— Амори, это Мика, на нас напали!
Амори чертыхается себе под нос и выпаливает:
— Уже еду!
Цок-цок-цок — пулеметной очередью полетели шаги Амори.
— Берите всех своих репортёров, кто сейчас на рабочем месте, и за мной!
Уже собравшаяся пулей вылететь из редакции, она застывает в дверном проеме — беспорядочная стрельба остановилась.
— Вы не со мной?
Она очаровательно улыбается улыбкой убийцы.
— Мы не закончили с вами, мисс Амори, — хладнокровно замечает ее собеседница, но, вздохнув, все-таки поднимается со своего места. — Но о подробностях вы будете обязаны рассказать нам позже.
— Разумеется, — Амори склоняет голову к плечу, и в следующее же мгновение на ее лице застывает маска решительности. Так северяне решают дела, заключает редакторка про себя. Надо будет добавить это к психологическому портрету.
***
Ойстри никогда не понимал, как люди могут работать с таким освещением.
Амори объясняла когда-то, что это тоже способ психологически раздавить свою жертву. Так и думай, говорила: если попался в лапы органов — ты уже жертва. Каждый их следующий шаг будет направлен на то, чтобы задавить тебя. Сломать твою волю.
Твое единственное оружие, говорила она, — это глаза.
Этим оружием он пытается просверлить дыру в своих наручниках, но безуспешно, и тогда он переключается на лысину на голове полицейского.
А он-то не промах. Задумал, небось, после той адской вечеринки бросить свое насиженное кресло и заняться карьерным ростом. Ойстри перебирает про себя варианты. Подкупили? Продолжает дело предшественника? Просто захотелось большего?
Он теперь начальник — видит себя начальником, по крайней мере. Откидывается в своем убогоньком кресле, закуривает и многозначительно выпускает дым в сторону осточертевших ламп.
В таком нечеловеческом свете они и сами звереют, говорила Амори, когда рассказывала, как нужно вести себя со следствием. На тебе они будут стараться отыграться за свое унылое положение.
— Видит Бог, я не желаю вам зла, — начинает полицейский, положив локти на стол. Руки сцеплены в замок: он как бы приглашает к беседе, но напоминает, в чьих руках здесь реальные тиски. Ойстри чувствует биение собственного сердца в груди. — Не стоит так напрягаться, я просто хочу с вами поговорить. С глазу на глаз.
Амори говорила, что ни один из них никогда не хочет просто поговорить. Ойстри никогда не был верующим, но сейчас ему на ум начали приходить бредовые слова молитвы, которые его мать шептала во время очередного бэд трипа, моля, чтобы кошмар наконец закончился.
— Я просто желаю лучшей доли хорошим людям, — продолжает полицейский и тянется рукой к открытой пачке сигарет на краю стола. — Угощайся, не стесняйся.
Не бери у них ничего, они сделают тебя своей собакой.
— Вынужден отказаться, — давит из себя Ойстри, потому что Амори учила его, что нельзя молчать слишком долго. Слишком долго игнорировать взгляд тоже нельзя, но здесь ему еще учиться и учиться.
Полицейский смеется. Звонко, заливисто, словно бы от разговора по душам, и говорит:
— А мне нравятся такие парни, как ты!
Амори предупреждала, что им никто не нравится.
— Почему я здесь? — спрашивает Ойстри. Амори рассказывала, что в таких случаях надо выбирать стратегию: либо отмалчиваться, либо пытаться получить конкретное обвинение. Второй вариант рискованнее: гораздо выгоднее заставить его нервничать в неведении.
— Просто проверка, — говорит полицейский, и сердце Ойстри окончательно уходит в пятки. — По нашим данным, кто-то помогал Амори с налоговыми махинациями на миллионы.
Ойстри чувствует, что у него начинает болеть сердце.
— Кто бы это мог быть?
Ойстри чувствует, как холодный белый свет от лампы слепит его глаза.
— Ойстри, я знаю, что ты хороший парень.
Ойстри чувствует, что очень устал.
— Я всегда хотел лучшего будущего для тебя.
Он не знает, что говорить в такие моменты — даже Амори не может научить его всему на свете — и опускает взгляд на носки своих ботинок, признавая поражение. Прости, Амори. Здесь я бессилен.
— Она же по факту взяла тебя в рабство, да? — тем временем продолжает полицейский. — Она спасла тебе жизнь и взамен забрала твою свободу.
Ойстри сжимает кулаки на своих коленях.
— Она дала тебе безопасность и потребовала верность, да? — тем временем продолжает полицейский. — Круговая порука, слыхал о таком?
Ойстри пытается сделать глубокий вдох, но запинается, чувствуя, как дрожь поглощает его тело.
— Она научила тебя выживать и запретила жить, да? — тем временем продолжает полицейский, и Ойстри понимает, что находится на грани истерики. — Непросто ребятам вроде тебя выжить в нашем городе.
— Вы… — Ойстри шепчет. — Вы ничего не знаете о ней!
Это глупо, он знает: Амори с него три шкуры за глупость снимет, но прямо сейчас это кажется неправильным. Таким же неправильным, как мама, как этот город, как вся его чертова жизнь.
Хуже всего ему из-за того, что она никак не сможет до него дозвониться.
— Мы знаем многое, — вздыхает полицейский типа с сочувствием. — Я просто хочу тебя спасти.
— Кто? — Ойстри шипит, чувствуя приступ отчаяния в своем голос. Ладони вспотели от волнения и гнева. — Кто нас предал?
И лампа с тошнотворным белым светом практически лопается от звонкого смеха немолодого, в общем-то, полицейского, который, захлебываясь собственным превосходством, вопит:
— Да ты сознался, парень!
Ойстри чувствует, как по его щекам начинают течь горячие слезы, и изо всех сил старается сдержать униженные всхлипы.
— Значит так, — внезапно серьезно говорит полицейский. Томас какой-то там, Ойстри наконец-то выхватывает имя с его бейджа. — Теперь серьезно.
Ассистент — и кто вообще сюда пойдет работать на подобную должность? — заламывает руки Ойстри ему за спину, пока шериф с присущей его фигуре важностью поднимается из-за своего стола и степенно вышагивает вокруг него.
— Ты соучастник, Ойстри, — хладнокровно говорит он, и от былого дружелюбия не остается и следа. — Ты соучастник преступления, по которому тебя закроют на десяток лет.
Он наклоняется ближе, держа собственные руки за спиной:
— Но ты так молод.
Он подается ближе, чтобы это было невозможно игнорировать, даже если захочется мысленно сбежать:
— Кроме того, я считаю своей обязанностью учесть ошибки своего предшественника.
Он замирает в считанных сантиметрах от его лица, и Ойстри не может заставить себя разжать веки, которые в панике зажмурил, ожидая не то удара, не то ведра воды на голову.
— Я предлагаю тебе сделку, парень.
***
Они встречаются с Амори в условленном месте.
Ойстри подскакивает на месте, увидев ее фигуру возле квартиры, у порога которой он мялся минут двадцать, не решаясь войти внутрь.
Они условились встретиться здесь. Это была их тайная договоренность: если что-то идет не так, они встречаются здесь. Если одного нет на месте, второй оставляет послание со следующим местоположением. Простое правило, позволяющее избежать недосказанностей и недопонимания. «Я знаю, какой ты у меня нервный», — пошутила Амори в тот раз, когда предложила такую систему, но в тот момент Ойстри действительно на время стало спокойнее.
— Паршиво выглядишь, — усмехается Амори, ставя руку в бок. Пиджака на ней нет, а рубашка порвана и измята. На правом рукаве красуется гигантское черное пятно. — Хвост за собой не привел?
Ойстри собирается запищать в ужасе, когда тонкая холодная ладонь зажимает ему рот:
— Не здесь. Заходи.
Амори ловко щелкает ключом в двери.
Квартира оформлена на подставное лицо. Ойстри лично занимался тем, чтобы по официальным каналам ее нельзя было пробить — толку-то сейчас…
Он не знает, как выглядит, — жалко, наверное, но она немногим лучше — побитая и бледная, что дворовая псина, нарвавшаяся на банду уличных хулиганов. Только сейчас, в тусклом свете лампы в прихожей, Ойстри отчетливо видит, что черное пятно на ее рубашке — это кровь. Каблуки на ее туфлях сломаны, и она небрежно бросает их на пол.
— Что… что с тобой сделали? — в ужасе шепчет он, пока она гордой походкой вышагивает на кухню. Немного шатается: очевидно, накатила для притупления боли. Ее не должны были отпускать в таком состоянии, думает Ойстри, кто вообще допустил подобное? Что, черт возьми, произошло, пока его морозили в участке?
Амори падает на стул на кухне — помнится, она лично выбирала барные, говорила еще, что нравится ей такая атмосфера на кухне. Подперев голову здоровой рукой, говорит:
— Что ж, стрелок из меня никудышный.
Ойстри замечает, что кровавое пятно начинается в середине локтя.
— Этот ублюдок прострелил мне сустав, — поясняет Амори, открывая бутылку виски. — Надеюсь, его рожа завтра будет на первой полосе.
Она достает два бокала — себе и Ойстри. Наливает обоим. Свою часть выпивает залпом. Мертвенная бледность не сходит с ее лица даже под влиянием алкоголя.
— Они хотели взять меня шантажом, — она усмехается. — Не на ту напали.
Ойстри хочет взять свою порцию, но прямо сейчас ему слишком страшно, что его вывернет наизнанку. Под взглядом Амори он цепенеет, и единственное, чего ему по-настоящему хочется, — это провалиться под землю прежде, чем она зароет его сама.
— А ты? — она внезапно спрашивает, решая, что даже минута молчания будет для нее роскошью. — Где ты пропадал?
Ойстри зажимает рот рукой и, подскочив со своего места, пулей летит в туалет.
Амори звонко смеется — Ойстри слышит этот звук уже слишком много раз за сегодняшний слишком долгий день — и, взяв стакан в здоровую руку, медленно подходит к нему.
— Это ты сдал меня? — она спрашивает, грозной горой возвышаясь над ним, маленьким и ничтожным, и Ойстри дрожит, подавляя рвотные позывы:
— Нет, — он шепчет, — я ничего им не сказал. Я ничего им не сказал. Я ничего им не сказал…
Его все-таки выворачивает наизнанку, и Амори, сделав глубокий вдох, кладет руку ему на спину.
— Не волнуйся, — она мягко говорит, — я знаю, что ты меня не предашь.
Ойстри еще долго сидит в прострации, пока рука с дорогущим маникюром вырисовывает круги на его спине, незаметно острыми коготками доставая потрепанную, но все еще заправленную рубашку из-под кромки брюк.
Она делает еще один глоток обжигающего виски и передает свой стакан Ойстри. Нет, он мотает головой, нет, я не хочу, но она все равно заставляет его влить в себя жгучий алкоголь — благо, совсем немного для нее достаточно, и Ойстри подмечает, что, к своему удивлению, ему действительно стало лучше.
Рука касается ширинки его брюк, а ухо опаляет жаркий голос:
— Как ты думаешь, — Амори шепчет. — Кто это был? Кто сдал нас?
Вельветовые губы касаются его уха, и Ойстри вздрагивает: он никогда не сможет привыкнуть к таким прикосновениям, даже спустя столько лет жизни с Амори. Она ведет горячим и мокрым языком по кончику его уха, а потом кусает за мочку. Она спускается поцелуями ниже по шее, отводя в сторону отросшие волосы, и Ойстри захлебывается вдохом:
— Это не я, клянусь, Амори, это не я…
Теплое давление с паха пропадает, влажные прикосновения тоже прекращаются вмиг. Амори поднимается и, словно ничего только что не было, идет на кухню доливать себе виски. Более-менее приведя себя в порядок, Ойстри следует за ней, но только в коридоре замечает:
Она сняла свой лифчик.
***
— Вы приехали сюда для расследования? — спрашивает Мика. — Слава богу, без вас тут такой бардак, я всю ночь не спала, пыталась прогнать репортеров и копов. Что происходит? Я думала, что вы погибли — вы так долго не выходили на связь…
Ойстри достает из нагрудного кармана своего пиджака пистолет — его ему дала Амори со словами, что он должен уметь себя защитить, а он тогда сказал, что не собирается использовать оружие, не попытавшись решить дело словами.
Дурак.
— Что вы делаете?!
Ойстри чувствует свою смерть. Он всегда это знал, правда, мать ему на такое еще в детстве говорила, что так не бывает, но он всегда чувствовал прикосновение смерти. Это всегда в мелочах: холодный порыв ветра, прилетевший через окно, плесень на потолке, за которую ненароком зацепится взгляд, кусок засохшей краски, отвалившийся от захлопнувшейся двери.
Как пистолет, который сняли с предохранителя.
Ойстри всегда чувствовал, когда настанет новая смерть.
— И что они тебе пообещали? — он спрашивает хладнокровно, и сквозняк развевает его отросшие волосы.
— О чем вы? Господин Ойстри, я правда не понимаю, о чем идет речь! — вопит Мика и тянется рукой к тревожной кнопке. Она думала, что делает это незаметно — наивная девочка! Ойстри хмыкает про себя. Амори учила его делать вещи гораздо эффективнее.
Так что он простреливает Мике руку.
— Деньги? Свободу? Они пообещали тебе право жить взамен за то, что ты отберешь это право у Амори?
Он стреляет еще раз. Так, чтобы Мика успела отшатнуться в сторону и случайно уклониться.
— Отвечай!
Ойстри видит слезы. Он видел слезы много раз в своей жизни — и больше они его не трогают. Мика захлебывается рыданиями и кричит:
— Они обещали моей маме лечение! Они обещали нам легализацию! Я не знала, что все так обернется для мисс Амори, пожалуйста, я просто хотела…
Так что Ойстри простреливает Мике голову.
***
— Это была ты! — шипит Ойстри. — Это ты довела мою мать до такого!
Он стоит на коленях. Труп матери, наверное, только-только остыл — он не станет проверять. Амори рядом, на ее руках — резиновые перчатки.
— Я просто ускорила то, что и без того должно было произойти, — вздыхает она, поправляя перчатку и натягивая ее выше на руку. — Ты свободен теперь, куда подашься?
— Свободен? — спрашивает Ойстри. — Свободен?!
Он хватается руками за волосы и с усилием тянет.
— Я хотел вывезти ее отсюда. Я хотел вернуться с ней домой.
— Этот город теперь ваш дом, — равнодушно парирует Амори. — Нам надо стереть отпечатки твоих пальцев с поверхностей. У нас еще много работы.
— Как ты можешь так говорить? — в отчаянии взмаливается Ойстри, глядя на нее, грозовую тучу, снизу вверх. В гостиной часы бьют ровно три часа дня. — Неужели тебе совсем не жаль?
Амори берет в руки губку, пропитанную чистящим раствором:
— Мне совсем не жаль. А теперь, будь добр, помоги, у меня нет столько времени в запасе на тебя одного.
Ойстри громко всхлипывает, не в силах остановить свои рыдания. В дверь настойчиво стучит человек:
— Это полиция! Что у вас тут происходит?
Амори хватает его за руку и отводит подальше от входа. Она шепчет:
— Просто слушай меня.
Она шепчет:
— У меня есть план.
Она шепчет:
— Я буду с нетерпением ждать твоей мести.
***
Сегодня пасмурно.
Один из тех дней, в которые Ойстри вспоминает, как в детстве ходил с матерью на рынок — они покупали всякую домашнюю утварь и одежду, а небо было унылым и серым, но из-за того, что оно не привлекало внимание, можно было сосредоточиться на покупках.
Или школа. Такая погода напоминает ему об осени: промозглый ветер и морось в лицо всегда создавали ощущение уюта дома, когда он сидел и учился. Ему особенно нравилось писать домашние задания и читать книги в такую погоду. Как будто увядание проходило мимо него. Как будто создавало лиминальное пространство для него.
— Ты заслуживаешь это.
Амори стоит напротив него. Все такая же потрепанная и прекрасная — ранение дало осложнение, и сейчас ее лицо приняло еще более болезненный оттенок. Ее шелковистые волосы развевает ветер, а ей самой наверняка холодно — она не любила это показывать, но в дни вроде этого она сама приходила к Ойстри и жалась, пытаясь получить хоть каплю человеческого тепла.
Удивительная женщина, думает Ойстри, отмечая про себя внутренний цинизм, что расцвел в нем от неминуемости того, что должно случиться.
— Ты заслуживаешь жизни, которой у тебя никогда не было.
Амори улыбается. Она часто улыбается и не скупится на улыбки, но на этот раз сердце Ойстри щемит, пытаясь выдавить из себя равнодушие к судьбе этого невероятного человека.
— Ты заслужил вернуть то, что я у тебя забрала.
Тот полицейский… он говорил правду. «С твоими мозгами ты поступишь в любой университет», — говорил он. «С твоим опытом ты легко найдешь себе работу», — говорил он. «Тебе незачем позволять ей тянуть себя на дно», — говорил он.
Амори говорила не верить не единому их слову.
Ойстри и не верил.
Он наводит на нее курок.
— Знаешь, — он говорит, — я любил тебя.
Просто убей ее, говорил шериф, и у тебя будет это все. Образование, деньги, жизнь. Будущее. Просто стань нашим союзником, и мы закроем глаза на наше прошлое.
— Это слишком жестоко! — кричит Ойстри, и по его щеке ползет слеза.
— Ну что ты, — мягко улыбается Амори. — Не стоит. Не стоит так переживать. В конце концов, я надеюсь…
Она шепчет слова одними губами, и Ойстри начинает плакать во весь голос.
— Стреляй, — она шепчет. — Стреляй же.
Ойстри смотрит на рану на ее руке и, крепко зажмурившись, делает свой выбор. Он спускает курок.
Пуля устремляется высоко в небо.