Подготовка к охоте затянулась до вечера. За ужином Гвенаэль без умолку болтал с черноволосым священником. Узнав, что из вещей у инквизитора есть лишь та рвань, что была на нем надета, прислал ему тяжелый бархатный плащ из своих запасов. Чтобы проклятый церковник, бегая по тенистым чащобам, не приведи Господь, не застудил себе… ничего. Весь ужин и последующие танцы Дезире просидел, кусая губы и надувшись, как сыч. Он даже ни разу не вышел танцевать, несмотря на то, что любил это делать, а Эли любил на него смотреть, но оставить этих двоих наедине… Дезире боялся, что, повернувшись к столу во время какого-нибудь па, увидит, что король смотрит не на него, а на шрамолицего. Может, это было всего лишь проявлением лояльности к церкви в его лице… А может…

Ночью Дезире превзошел сам себя, стараясь предупредить малейшее желание короля. Но ему казалось, что тот отвечает менее пылко, чем обычно… Встав с постели, чтобы налить Эли и себе вина, Дезире как мог небрежно спросил:

— Что, теперь тебе нравятся брюнеты?

Гвенаэль вскочил с кровати, подошел к фавориту, взглянул ему в глаза и внезапно отвесил полновесную оплеуху. Дезире едва успел подняться на четвереньки, слизывая кровь и вино с губ, когда громко хлопнула дверь. Король не вернулся в ту ночь в покои. Не вышел провожать охотников, только махнул с балкона да склонился перед читающим молитву епископом, который благословлял богоугодное дело.

Дезире гнал лошадь так, словно от этого зависела его жизнь. Остальные едва поспевали, и только Родриго держался рядом без видимых усилий. Дезире закусил губу до крови. Он сделает это и самостоятельно распорет горло твари, чем или кем бы она не была. И точно утрет нос шрамолицему священнику…

Первые следы они обнаружили довольно быстро: по чащам шатается не так много народу, чтобы знаки постороннего присутствия быстро исчезли. Лошадей они оставили у границы леса, рассыпались широким серпом и шли по двое. Дезире смотрел на идущего в нескольких туазах от него церковника и умирал от злости. Тот умудрялся ступать тише самого Дезире, кооторый считал себя опытным охотником… Поиск начался от той прогалины, где монах нашел труп, и дальше, в чащу. Через полдня обнаружили довольно свежее кострище. Затем конский навоз. Одновременно с этим нашли человеческие следы к востоку. Родриго весь подобрался, словно почуявшая добычу собака, и убежал туда, перекинув длинный плащ через руку. Единственным назначением этого плаща было, по-видимому, мозолить глаза Дезире. От этого хотелось что-нибудь сломать или пнуть. Он и пнул. Подвернувшегося мальчишку-пажа мелкого дворянчика Ришелье.

Вечером держали совет, куда идти дальше — по следам человека или коней? Коней выследить проще, но человеческий след был свежее… Разделяться Дезире категорически не желал — вот еще, оставлять инквизитора без присмотра, тем самым давая ему преимущество!

***

Ветви деревьев — не слишком удобная постель, дождевая вода, собравшаяся в развилках деревьев пахнет грибами и мхом, а птицы — не лучшая еда, однако это лучше, чем ничего. Мачетко опасался спускаться на землю с того момента, как увидел, что среди охотников был священник. Перевернутый знак рассеченного круга на фоне темной укороченной рясы притягивал взгляд. У наблюдающего за отрядом Мачетко дыхание перехватывало от страха. И от ненависти. Если дар у охотника силен — он может ощутить добычу… Что ни делай, а одаренных притягивает друг ко другу. При этой мысли Мачетко невесело улыбнулся. Прыгать по деревьям, прислушиваться к разговорам, каждое мгновение ожидая, что кто-то заметит перелетающую с ветки на ветку тень… Большего он пока не мог сделать. На закате золотокудрый аристократ и священник с егерями обсуждали, куда двигаться дальше. Мачетко надеялся, что они примут разумное решение и пойдут за его следом — свежим, манящим… но они выбрали преследовать лошадей. Нужно было оградить Клода с Обероном. Отвлечь охотников. Напугать. Мачетко подумал немного и скользнул прочь.

***

На рассвете из палатки королевского фаворита раздался истошный визг, сменившийся проклятиями. Родриго открыл глаза, сбросил с себя плащ и вылетел наружу, сжимая в одной руке священный символ, в другой — длинный нож. Распахнутые полотнища шелковой палатки фаворита являли взору дивную картину: растрепанный со сна золотоволосый верещал, как девка, которой задрали юбку на ярмарке, а посреди ковра, постеленного у его ложа, слуги оттаскивали к выходу отрезанную голову кабана. Терпкий запах крови стоял в воздухе. Родриго не выдержал и фыркнул. Спрятал нож в ножны и уже собирался вернуться в собственную скромную обитель и привести себя в порядок, но тут его схватили за плечо и грубо развернули.

Королевская подстилка стояла прямо перед ним, красные от гнева щеки и тонкий меч в руке выдавали его намерение, в которое Родриго даже сначала не поверил. Но шлюха открыла свой рот и прошипела:

— Ты посмел… смеяться… — он аж задыхался от ярости, и Родриго боролся с вновь подступающим смехом, — и я… вызываю… тебя на поединок!

Он выпустил плечо Родриго и отскочил, подняв оружие, почти коснувшись острием его груди.

Мало того, что грешник, так еще и сумасшедший… неужто он решил, что Родриго устроил ему такую шутку?! Вокруг замерли придворные и слуги, лагерь окутала звенящая напряженная тишина. Родриго оценивал открывшуюся перед ним картину. Импульсивность, страстность, резкость в суждениях — тоже бесспорный холерик, как и он сам. Родриго невольно поморщился. На ЭТОГО человека он походить категорически не желал. Он заговорил, стараясь сохранить бесстрастность:

— Ты не можешь вызвать на поединок священника.

— И тем не менее я это делаю, — дерзко прищурился Дезире, подвинув кончик меча еще ближе.

— Ты сошел с ума, — констатировал Родриго.

— Что с того?! — оскалился золотоволосый. — Ну, защищайся, или я зарежу тебя, как барана!

Родриго стремительно и неожиданно прянул вперед, ухватил спятившего аристократишку за грудки и втолкнул в его же палатку, рывком закрыв за собой полог. Слуга сунулся помешать ему, но Родриго рявкнул:

— Назад! — и мальчишка откатился от палатки на заднице, словно мячик.

Удивительно, но королевский фаворит не сделал попытки воткнуть в Родриго меч. Может, дело было в том, что пропали зрители? Вряд ли в этом прекрасном до отвращения теле сохранилось хоть какое-то благородство… хоть какие-то чувства, кроме самолюбования и бесконечной похоти…

— Баран здесь ты, — прошипел Родриго ему в ухо. — Ты хотел выследить тварь, а теперь из-за чьей-то идиотской выходки хочешь устроить своему любовнику гражданскую войну, сученыш?!

— О, святой отец умеет выражаться, — откинул голову Дезире, но улыбка вышла не ехидной, а жалкой, губы дрожали.

Однако меч из ладони он все еще не выпустил, потому Родриго был напряжен и готов к любому повороту событий.

— Моя цель — убить тварь, —продолжил он, — до остального мне нет дела. А ты… — Родриго скрипнул зубами, — ты мешаешь мне! Мешаешь церкви! Ты не боишься Божьей кары, так побойся человеческой! — он ощутил, как тело в его руках дрожит, и очередной раз поразился глубине падения этой пропащей души — он смеет смеяться над таким!

— Да что с тобой не так, дьяволово семя?! — воскликнул Родриго, отстраняясь.

Он заглянул в лицо Дезире и вытаращил глаза от изумления. Королевский фаворит… плакал. Родриго растерялся. Звякнул упавший на землю меч, Дезире закрыл лицо ладонями и разрыдался уже по-настоящему. Родриго подавил желание выругаться еще раз. Ну как есть — грешница перед иконой. Только этот — был гораздо хуже любой грешницы, продажных женщин хоть иногда оправдывали тяжкие обстоятельства или слишком сильные для их слабых душ чувства… Родриго скривился и повернулся к выходу. Он уже взялся за полог, когда услышал то, что заставило его остановиться.

— Я люблю его, — прошептал Дезире между совершенно позорными всхлипами. — Тебе этого не понять, священник…

Различать правду и ложь — это первое, чему учат послушников церкви. Как и оказанию душевной помощи, зиждущейся на сострадании, которого Родриго считал себя напрочь лишенным. Он отпустил полог, повернулся и негромко и серьезно спросил:

— Не хочешь ли исповедаться, сын мой?

***

Клод и Оберон пересекли реку, сверяясь с картой, обошли еще две деревни и город. Затем карта повела их в такие дебри, что путь приходилось прорубать в две руки, а также каждый вечер точить мечи. Наконец, чащоба кончилась и они оказались на широкой прогалине, посреди которой тек извивающийся правильными дугами ручей. Оберон удивленно присвистнул: внутри каждой дуги стоял высокий гладкий камень. Некоторые покрывал мох, другие блестели слюдяными крапинами. Клод замер за его плечом, оглядывая странное место.

— Кажется, мы пришли? — неуверенно спросил он и дернул Оберона за рукав, указывая в сторону.

От одного из камней отделилась фигура и направилась к ним. Это оказался старик в светлом балахоне с капюшоном, седая борода тряслась при каждом шаге. Подойдя, он остановился и торжественно выпрямился, блеснув глазами из-под кустистых бровей.

— Что вы здесь ищете?

Оберон не успел ответить, как вперед выступил Клод.

— Мы не знаем точно. Но нас направили сюда.

— Кто? — строго вопросил старик.

— Его имя…

Оберон поспешно перебил оруженосца:

— А ты-то кто? И зачем нас расспрашиваешь?

Старик тяжко вздохнул и отмахнулся, враз потеряв всю торжественность:

— Еще один нарушил ритуал приветствия… Что за молодежь пошла, — проворчал он в бороду, — никто не знает ритуалов… Идем со мной, одаренный — кивнул он Клоду. — Так и быть, узнаешь тайны мироздания, пути звезд и магию цвета…

Оберон чмокнул лошади и потянул повод, сделал несколько шагов вслед за ними.

— А твой приятель останется тут, — остановившись, строго сказал дед.

— Нет, — твердо возразил Клод и тоже остановился.

Старик бросил на взгляд на него, потом на Оберона и снова махнул сухой рукой:

— Ладно, так и быть, зачтем это как испытание верности, дружбы и прочего по списку.

Он привел их к высокому камню. Оберон поднял глаза и обомлел. Чуть выше уровня человеческого роста на камне был высечен знак. Знак церкви! Рассеченный круг! Только разбит он был не вдоль, а поперек, но тем не менее… Друзья одновременно схватились за эфесы.

— Ты священник?!

— Нет, — не оборачиваясь, сказал старик и приложил одну ладонь к камню. — Уберите свои железные палки, а то поранитесь ненароком.

Он провел другой рукой в воздухе, вспыхнул голубой свет, и Оберон с изумлением ощутил, как рукоять выворачивается у него из ладони. Мечи воткнулись в соседний валун. Старик кончил шарить рукой по камню и обернулся.

— Тут пусть побудут пока.

— Но знак, — хрипло прошептал Клод. — рассеченное кольцо Бога…

Старик рассмеялся.

— Этот знак гораздо древнее вашей бесцветной церкви, мальчик.

— И что он в таком случае означает? — спросил Оберон.

— Глупый, неужто не догадался? — улыбнулся дед. — Это радуга. Отраженная в воде радуга.

Все залил слепящий свет.