Lacrimosa

Нарцисса слышит заветную часть "Dies Irae", когда морок становится яснее: зала слабо освещена, по углам сгущается непроглядный, мертвый мрак, сквозящий холодом, сырость, песком и камнем. В центре залы Гермиона, одетая также, как и в день её казни: легкое летнее платье персикового цвета с плетеным поясом на тонкой талии. Плечи расправлены, как крылья волной птицы, руки сложены по моде ушедшего времени. Карие глаза смотрят в непроглядную темноту перед собой, но взгляд пуст и безжизнинен, словно это не живой человек стоит, а кукла.

— Гермиона! Гермиона, беги! — пытается закричать Нарцисса, но ни одного звука не прорывается сквозь запечатанные мороком губы. Всё верно, никаких поблажек её воспаленному разуму. Всё так, как и происходило: у девушки до сих пор на шее черно-синий вздувшийся след от удавки.

Темнота начинает клубиться по углам, перетекая к стенам, и из мрака выплывает Беллатрикс, едва ступая по полу. Её наряд был точно таким же, как и в день собственной смерти: роскошное чёрное платье с почти вульгарным вырезом и тонкая, кружевная черная маска, скрывающая почти одну сторону лица, рубиновая помада на пухлых губах. Но в платье, прямо между рёбер, зияет алым пулевая рана. Кровь не сочится, но цвет плоти ярок. Глаза сестры, чёрные, как безлунная зимняя ночь, горят дьявольским огнём, а бледная кожа словно матовая, почти прозрачная. Алые губы кривятся в улыбке-оскале, обнажая белоснежный ряд ровных зубов, вновь напоминая Нарциссе, что в её старшей сестре было больше от звериного, нежели от человеческого.

Женщина шагает ближе к Гермионе, изящным поклоном приглашает на танец, когда сверху, из мира живых, начинает яснее доноситься музыка.

Девушка будто оживает, когда облаченная в чёрную кружевную перчатку рука зовёт её. Тонкая голая ладошка ныряет в кружево, пальцы сплетаются, тела становятся в позицию.

Звучат первые ноты, Беллатрикс плавно тянет на себя Гермиону за талию, и та, словно всегда танцевала с Беллатрикс вальс, следует. Они плывут по зыбучим пескам катакомбы, едва касаясь мертвенного мрака, угольные глаза не отрываются от глаз Гермионы, в которых, Нарцисса знает, теперь плещется обожание.

Невольно женщина вспоминает два мучительных дня из своей жизни, когда чёрный подол сестринского платья стирает грань со сном и небытием, персиковыми вспышками взывая к сладкому холоду памяти.

«Гермиона, юная последовательница Людовика, идёт по улице, хотя ещё не знает, что в одном из портов объявился Наполеон. Это означало лишь одно - бонапартисты снова на улицах, бонапартисты снова опасны. Грейнджер шагает вдоль улицы, планирует свой день, но крест на её жизни ставит мужчина в чёрной одежде. Он, и ещё несколько пар рук тащат её в катакомбы, откуда она уже никогда не выйдет. Девушка так хрупка, так бессильна против рук, в чьих венах течёт сила злобы за своего императора, так невинна, что осознание конца жизни приходит лишь когда в одной из мрачных зал, освещенных парой факелов, она видит Беллатрикс в тёмном балахоне, который создавал ей величественный образ жестокой богини, глухой к мольбам ягнят на своём алтаре.

Нарцисса среди таких же богов, что и Беллатрикс, и она видит, она слышит, она чувствует все то, что происходило: как сестра унижала беззащитную девушку словами, как возвеличивала Бонапарта, который через сто дней будет окончательно повержен, как била по щекам это несчастное несчастливое создание, как запах сухого песка и сырых стен сжигал ей нос, как тонкий аромат девичьих духов едва улавливало чутье. Она помнит, как Беллатрикс мешкает всего минуту: на шее Грейнджер удавка персикового цвета, в тон её платью, как жестокая насмешка, но глаза девушки не полнятся слезами. Она смотрит на своего палача с болью, с печалью, в её глазах Нарцисса уже читает безвременную тоску.

— Я хочу, чтобы это была ты, — голос девушки сиплый, хриплый, но такой же нежный, как и прежде. Щеки кровят от ударов, губы вспухли, но Грейнджер твёрдо смотрит, не умоляет взглядом. Ни одна часть её души и тела не робеет и не ломается.

— Будь по-твоему, — выдыхает Беллатрикс, как будто её ударяют ножом в живот, и Нарцисса помнит все, что чувствовала в тот момент. Осознание, что именно сейчас сделала Гермиона, ударило и женщину тоже.

Казнь проходит тихо, почти глухо и все же торжественно, хотя Грейнджер хрипит и бьется, словно птаха в клетке. Стоявшие в кругу бонапартисты явно скучают.

Нарцисса жмурится, лишь бы не видеть красное лицо девушки, а вот Беллатрикс смотрит во все глаза, не отрываясь, затягивая удавку все сильнее. Лишь когда все заканчивается, лишь когда выходят все, кроме сестёр, Беллатрикс, как подкошенная, падает на колени около Гермионы: тело девушки лежит так, будто её только что вытащили из-под колёс кареты, глаза широко распахнуты, карамель в её глазах застыла, как стынет янтарь, а на шее - длинная, вздувшаяся багрово-синяя полоса от удавки.

Руки Беллатрикс нежно поворачивают голову неостывшего тела, кончики пальцев очерчивают контур губ, замерших в последнем вздохе, крылья милого носа с россыпью веснушек, приподнятые в предсмертной тревоге брови. Лишь на мгновение пальцы, словно крылья бабочки, трепещут над веками, а затем нежным движением опускают их на глаза, навсегда скрывая от угольного взгляда застывшую карамель. Когда глаза Гермионы закрыли, а с шеи окончательно стянули верёвку, Нарцисса с ужасом осознает, что ее она могла спасти. Могла, но не спасла.»

Следующее воспоминание приходит быстро, Нарцисса едва успевает зацепить в катакомбах вальсирующую пару: Беллатрикс улыбается своим безумным оскалом, а Гермиона отвечает ей робкой, восхищённой и застенчивой улыбкой. Между ними будто немой разговор шёпотом влюблённых. Сестра ведёт их все медленнее, увеличивая круг, проходя по краю клубящегося мрака, её глаза цепко вглядываются в карамельные, будто пытаются запомнить, запечатлеть.

«Наполеон в свой сотый день давал роскошный бал, куда были приглашены все бонапартисты. Среди них была и Беллатрикс, в чёрном атласном платье с алыми губами. Она вальсировала, в основном, с Нарциссой, так как мужчины были заняты политикой в тот день. Малфой избегала разговоров о Гермионе, а Беллатрикс будто бы и не заметила потери любви, нежной и преданной.

После очередного вальса что-то произошло, кто-то влетел в двери и сделал несколько выстрелов вслепую, а затем все смешалось. Одна из пуль угодила в Беллатрикс, попав ей в живот, около рёбер. Такая смерть долгая и мучительная, они обе знали это. Беллатрикс безумно хохотала, плюясь кровью и осыпая оскорблениями всех, кого видела убегающим.

— А ведь это мой рок, Цисси, — внезапно спокойно сказала Беллатрикс, и на дне её угольных глаз перепуганная зареванная Нарцисса увидела раскаяние. По бледному лицу сестры поползла странная чёрная тень, и Малфой с ужасом узнала печать смерти. - Она причинила мне такую же боль, как и я ей, когда попросила меня стать её палачом. Вполне закономерно, что я умру вслед за ней.

— Беллатрикс, не уходи, — беспомощно просит Нарцисса, но уже поздно, слишком поздно для малообразованных докторов, которых в поместье, к тому же, нет.

Ярая последовательница Наполеона Бонапарта, старшая сестра истекла кровью на её руках, до последнего улыбаясь своей фирменной улыбкой.

На следующий день солнце сияло высоко, когда Бонапарта отправляли в последнюю ссылку, из которой он уже никогда не вернётся.»

Лишь когда мелодия заканчивается, Нарцисса будто бы приходит в себя, хотя морок не исчезает. Вальсирующие замерли, ни у одной из мёртвой груди не вырвалось и вздоха. Беллатрикс и Гермиона расслабились, выйдя из танцевальной позы и соприкоснувшись друг с другом лбами, взявшись за руки. Женщина внезапно стала активнее: потянула в сторону мрака, который, казалось, затопил все пространство вокруг подобно кипящей смоле, опрокинутой на головы штурмующих.

Нарцисса поняла, что Беллатрикс ведёт Гермиону в непроглядный смертельный мрак, чтобы душа девушки, плененная в катакомбах, нашла свой покой также, как нашла свой покой душа её мучительницы.

Видение стало таять, как кусочек льда в ладони, когда Гермиона обернулась и посмотрела на Нарциссу теми глазами, которыми смотрела на неё при жизни: яркими, сияющими, влюблённым в жизнь Беллатрикс. В них карамель патокой стекала, переливалась золотом на лучах очнувшейся души, пусть даже мрак лизал дымными щупальцами её лицо.

— Ты прощена, Нарцисса, — смешинки в золотых глазах заблестели, словно маленькие бриллианты, когда из безвременной тьмы послышался безумный хохот Беллатрикс, — ты обретёшь покой.

А затем видение распалось, и последнее, что увидела Нарцисса прежде, чем окончательно пробудиться - тонущее во мраке счастливое лицо девушки, казненной своей возлюбленной.

Малфой сидела на песке у входа в зал, держась за холодную мокрую стену. Реквием закончился, все уже расходятся.

В последний раз, перед самым выходом из катакомб, Нарцисса оглядывается на тёмные коридоры, и не видит ничего, кроме засасывающего могильного мрака.

С этого дня Малфой перестала посещать катакомбы каждый год в один и тот же день, и время в них замирает вместе с уходом Нарциссы.

Никто больше не тревожит призраков прошлого.