Патти никогда не нравилось оставаться одной. Одной было до ужаса скучно, грустно и даже тоскливо. Тишина давила, душила и, о это знакомое страшное чувство, что тебе никто не прикрывает спину.
То, что они с Лиз всегда должны быть рядом, с самого начала было в их жизни, как какое-то негласное правило. Никто никогда не ставил этот факт под сомнение, не задавал себе дурацких вопросов, и сёстры прилагали все усилия, чтобы так было всегда.
И только сейчас Патти понимает, что, скорее всего, это был страх; страх потерять единственного родного человека в этом мире.
И, несмотря на их особую привязанность и отношения, Патти была действительно рада, когда Кид со своим странным характером и со своей совершенно другой жизнью очень удачно в это правило влез. И, пока Лиз фыркала и жаловалась, её младшая сестрица лишь лукаво улыбалась в пустоту.
Патти не любила оставаться одна, и с каждым разом это ощущалось всё острее. Они всегда везде ходили вместе — вместе появлялись, вместе исчезали. Временами бросающий их Кид всё чаще стал брать с собой своё оружие не потому, что так правильно, а потому что это привычно, слишком привычно — когда «привычно» потихоньку перерастает в «естественно».
Высокомерие и деловитость Смерть Младшего, презрение и отчаяние Лиз, безалаберность и ребячество Патти — трудно сказать, отчего вся эта каша чувств и эмоций, которая шла через все их отношения, неизменно превращалась во взаимное уважение и терпкий интерес. И как бы Лиз не ворчала и не сердилась, Патти слишком хорошо её знала, чтобы понять: Лиз тоже слишком крепко привязалась к мальчишке, и вопрос «когда лучше провернуть это» давно перетёк в «а стоит ли?»
Лиз грызла ногти, наивно отрицая свою симпатию, Патти же, раскинув руки, уверенно шла навстречу их развивающимся отношениям — прочь от планов и их уличной жизни. Какое-то странное тепло в душе, улыбки и доверие — это вгрызалось в душу получше ненависти и обиды, и Лиз в конце концов тоже пришлось с этим смириться.
А когда холодный и неприступный бог вдруг превратился в забавного мальчишку (со своими весьма человеческими странностями), Патти поняла, что вот оно, напарничество, и вещь эта и впрямь до ужаса интересная. Всем им, как оказалось, в детстве не хватило тепла, и пусть Лиз будет возмущённо фыркать на такое «непозволительное» сравнение их судеб, Патти знает: в целом-то так и есть.
Они партнёры, они команда, они должны быть вместе…
И Патти ненавидела оставаться одна. Да что там одна, даже когда похитили Кида — сёстры вместе сходили с ума.
Но теперь…
Теперь Патти действительно паршиво.
— Ч…что? Серьёзно?
У Маки взгляд такой яркий, живой — Патти раньше не замечала. Албарн умудряется взглядом прошить насквозь всех, одновременно и задавая вопрос, и обвиняя, и… о нет, только не это.
— Да-да, — Патти криво улыбается и рассеянно машет рукой, — такое ведь тоже случается, верно?
Мака смотрит Патти в глаза, и, наверное, у неё просто нет слов. Но, впрочем, это правильно — она любит побыть в одиночестве (с хорошей книгой или просто) вот и сжимает крепко губы, не понимая абсолютно, что сказать.
А Патти знает, что сказать. Куча слов, вопросов, воплей, отчаянных криков — что угодно — все готово вываливаться из неё бесконечно, потому что это неправильно. Только она вот не будет ничего говорить, нет, не будет.
Боже, как же она ненавидит оставаться одна.
Мария кладёт ей руку на плечо, и Патти буквально чувствует, как её словно гарпуном насквозь продырявливает одиночество.
Дикое, больное, живое. Пробивает насквозь и застревает окончательно. Попробуй вытащить — разворотит ещё больше и, Патти уверена, она подобного просто не переживёт.
Кто эти люди? Почему они так себя ведут? Зачем они ведут себя так, будто это с ними она пережила самые дерьмовые и самые счастливые моменты её жизни?
Где её человек?
Где её бог?
— Это была засада. Видимо, ведьмам не понравилось, что мы держим их сестёр в заложниках. Патти повезло, что хотя бы она осталась в живых.
Повезло.
Господи, как же она ненавидит…
Маку в кабинет Шинигами вызвали как человека, способного видеть души, но она почему-то ведёт себя как друг. Лучше бы она нашла Соула побыстрее и повырезала всех тех вшивых сук.
Патти нравится, что вновь подступившее отчаяние опять сменяется, на этот раз — бешенством. Она сама сейчас не прочь снова отправиться в то пекло с кем угодно, лишь бы ощутить, как скапливается внутри неё ярость и с дыханием души мастера разрывает кого-нибудь из них.
Патти, к сожалению, не помнит лиц. Слишком… ох.
— Патти… — девушка открывает глаза и видит Маку.
Какой же до чёртиков живой у неё взгляд — больнючий, жалеющий и обещающий. Живой и, чёрт бы её побрал, разрывающий Патти насквозь.
— Мне… очень жаль. Это действительно тяжёлый удар… Но помни, Патти, — Мака зачем-то слишком уверенно улыбается, — ты не одна.
Албарн вздрагивает и пятится, когда Томпсон внезапно разражается громким хохотом.
Патти ненавидит, когда ей врут.