Пустота.
Ты стоишь на выжженной земле и смотришь на то, как серый пепел спадает с небес. А вокруг — никого, только запах гари и белый туман. Так хочется закричать, броситься прочь, но бежать некуда — везде пустота. Смотреть на эти выжженные земли почти больно, на них ничего не растет, они мертвы. Ты потерян в этом бесконечном калейдоскопе пепла, сажи и смога. Оглядываешься по сторонам, хочешь где-то приткнуться, получить хоть какую-то поддержку, но нет никого, и ты просто садишься на покрытую копотью и пеплом землю, обессиленно опуская руки. А потом туман сгущается, становится осязаемым, плотным, надвигается со всех сторон, как стена, и ты мечешься, словно животное в клетке, пытаясь спастись. Ты кричишь, стараешься отодвинуть серые стены, в которые превратился туман, но стоит тебе притронуться к ним, как руки твои загораются, а затем ты чувствуешь, как пламя пожирает и остальное твое тело, ты весь сгораешь дотла и...
Просыпаешься.
Ты сидишь на измятой постели, с жадностью вдыхаешь прохладный ночной воздух, что дует из настежь открытого окна, а рядом — такие родные серые глаза, смотрящие на тебя с беспокойством. И тебе нечего сказать, только молча кладешь голову на колени самого дорогого сердцу человека, пытаясь забыться в тепле его тела.
Он ничего не говорит, и так прекрасно понимая, что с тобой происходит. Его длинные тонкие прохладные пальцы аккуратно перебирают твои растрепанные волосы, и в этих ладонях — твоё спасение от самого себя. Ты не можешь произнести ни звука и только нежно целуешь его руки.
* * *
Ты стоишь в пустой комнате, где нет ни окон, ни дверей. Кажется, ей нет ни конца ни края. Оглянувшись по сторонам, ты видишь мальчишку со знакомыми небесно-синими глазами, золотистыми волосами и густыми бровями. У него такой же нос с горбинкой, такая же светлая кожа, высокие скулы, а одет он вместо привычной формы в чёрные шорты по колено, светлую рубашку-поло и тёмный жилет — таким ты был двадцать лет назад. Взгляд мальчика полон осуждения, но он не говорит ни слова.
— Зачем ты меня преследуешь? — устало вздыхаешь ты. За двадцать пять лет ты запомнил наизусть каждое его слово, но, тем не менее, он всё равно появляется, будто стремясь сильнее выжать твою душу.
— Я никогда тебя не покину, Эрвин, — говорит он. — Мы с тобой всегда будем вдвоем, чтобы ты не забыл, что ты натворил.
— Я расплатился за свои деяния и расплачиваюсь до сих пор — произносишь ты обречённо. — Я делаю все, что ты хочешь, так почему бы тебе не оставить меня и не дать одному нести свой крест? Или тебе недостаточно наших страданий?
— Нет, Эрвин, — безжалостно сверкает синими глазами мальчик, делая шаг навстречу. — Ты — убийца, на тебе висит тяжкий грех убийства мамы, папы, всех тех, кого ты пустил на корм титанам. Ты не заслуживаешь прощения, Эрвин, и удел твой — страдания за каждую погубленную тобой жизнь.
— Ты не вернешь так ни маму, ни папу, ни кого бы то ни было еще, — шепчешь ты, будто стараясь вразумить мальчишку. Тебе даже не приходит в голову оправдать себя — осознание того, что тебе не получить прощения, слишком велико.
— Нет. Помнить свою клятву, доказать, что папа умер не просто так, что все твои солдаты отдали свои жизни не зря — вот, что ты должен сделать, Эрвин, — жестко продолжает мальчишка. — А ты все думаешь о своей ответственности, о своих друзьях, об этом низкорослом угрюмом парне, — последнее слово звучит как ядовитый плевок. — Скажи, Эрвин, простит ли он тебя, если узнает, что ты сделал? Будет ли он и дальше следовать за тобой? Будет ли и дальше тебя любить?
И снова мальчишка бьет по самому больному. Тебе хочется закричать, заставить его замолчать, выгнать его из своей головы, но он как паразит — никак не желает оставлять насиженное место и каждый день травит тебя ядом, изливающимся из его уст. Тебе только и остается, что взмолиться Cине, Розе и Марии, чтобы он хоть на мгновенье оставил твою израненную, покалеченную душу в покое.
А затем ты видишь его — на первый взгляд хрупкого, невысокого мужчину, с темными как смоль волосами и серыми пронзительными глазами. Он стоит недалеко от тебя и смотрит куда-то вверх, а на его красивое, хоть и изнуренное лицо с большими темными кругами под глазами, падает солнечный луч. В этот момент он кажется тебе божеством. Его тонкие изящные пальцы касаются твоего пиджака, небрежно накинутого на плечи. И все, чего тебе хочется — подойти и обнять его, закрыть своим телом от всех бед и страданий.
Но стоит сделать шаг, как мальчик в мгновенья ока оказывается рядом с тобой и обхватывает тебя своими тонкими ручками поперек груди. Его прикосновения болезненнее ожогов. Ты стараешься оторвать его от себя, тянешься изо всех сил к Леви, а маленький мальчик лишь сильнее прижимается к тебе, заставляя закричать от невыносимой боли, и в агонии ты падаешь на колени — словно этот маленький дьявол истощает весь твой организм. Ты ползешь, отчаянно тянешься к Леви, но боль ослепляет тебя, не давая даже прикоснуться к горячо любимому человеку, и ты вновь чувствуешь, как сгораешь дотла...
А затем ты снова открываешь глаза и первым делом видишь Леви, стоящего возле книжного шкафа в твоем кабинете и вычищающего грязь с полок. Ты срываешься с места, крепко обнимаешь его и как сумасшедший целуешь его лицо, содрав натянутый до самых глаз платок. Он лишь вяло пытается тебя оттолкнуть, спрашивая, какого черта с тобой происходит. А ты все равно не можешь остановиться, беспрерывно покрывая лихорадочными поцелуями его лицо, шею и плечи. Пресвятая Роза, до чего же он тебе нужен, как глоток воды для умирающего от жажды. Все, чего ты хочешь в этой жизни, сокрыто в этом худом, жилистом теле.
Ты подымаешь его на руки, хотя он этого терпеть не может, и несешь его в спальню. Уложив его на кровать, ты вновь не можешь от него оторваться и исследуешь губами каждый сантиметр его тела, хотя и знаешь наизусть каждую родинку, каждый шрам. В такие моменты ты берешь его с неистовой страстью — жадно, грубо, так, будто последний день живешь, а он же отдается тебе всем своим существом.
Потом ты будешь извиняться перед ним за многочисленные синяки, укусы и засосы на теле, но сейчас все, чего ты хочешь — это вновь раствориться в нем.
* * *
Пятьдесят седьмая экспедиция подходит к концу, и вы въезжаете на территорию Троста. Вы снова понесли большие потери, и вновь ты ловишь на себе ненавистные взгляды. Здесь выстроилось множество людей, чьих детей, супругов, родителей, братьев и сестёр ты погубил. Ты знаешь, что они искренне желают тебе мучительной смерти за стеной, чтобы ты больше не уводил их родных на погибель. Люди кричат, возмущаются, кто-то зовет своих близких, которых не видно среди выживших солдат. Через несколько часов к ним придет один из капитанов отрядов, под чьим командованием служил погибший солдат, отдаст родственникам личные вещи, скажет пару скорбных слов, и к твоим ненавистникам прибавятся еще десятки семей.
Вдруг по твоей голове бьет что-то острое, оставляя кровоточащую рану на виске. Ты поворачиваешься в сторону, откуда кинули камень, и видишь заплаканную женщину в руках двух полицейских. Она кричит: «Убийца! Убийца!». Отводишь взгляд и вновь смотришь вперёд, не обращая внимания на кровь, не выдавая свои эмоции ни единым жестом. Конечно, ты узнаешь эту несчастную — на позапрошлой экспедиции вы привезли искалеченные трупы двух ее сыновей. Ее крики и рыдания до сих пор эхом звучат в голове, но ты продолжаешь невидящим взглядом смотреть вперед. Лучше позволить людям считать тебя бездушным монстром, чем дать перед ними слабину. Чувство вины грызет тебя изнутри, не давая свободно вздохнуть, но ты должен выглядеть равнодушным.
По приезду в штаб ты отдаешь все необходимые распоряжения и идешь прямиком в свой кабинет. У вас есть пара дней на передышку, после чего тебе придется предстать перед вышестоящими чинами с ответом за последствия своих действий. Но это все будет потом. Сейчас же ты только достаешь из шкафа бутылку виски, которую тебе недавно подарил Пиксис, и делаешь глоток — горький напиток обжигает рот, оставляя торфяное послевкусие. Ты сам не замечаешь, как выпиваешь один стакан, второй, третий. От такой ударной дозы алкоголя ты расслабляешься, сковывающие грудную клетку железные тиски чуть ослабевают, ты позволяешь себе прикрыть глаза и...
И снова ты стоишь на выжженной земле, только в этот раз нет тумана, небо затянуто тяжелыми грозовыми тучами, отчего всё вокруг приобретает мрачные, даже зловещие оттенки. Оглядываясь по сторонам, видишь, как вокруг тебя собираются люди. Они одеты в стандартную форму Легиона Разведки — светлые рубашки, белые штаны, кожаные сапоги, ремни устройства пространственного маневрирования, перетянутые по всему телу, и бежевые куртки с «крыльями свободы». Они смотрят на тебя с осуждением, и ты не можешь им что-то ответить, потому что узнаешь их — Дариус, Люк, Петра, Эрд, Дита и множество других солдат, которые умерли по твоему приказу. Их много, они обступили тебя со всех сторон, и под их взглядами тебе хочется потеряться. Ты не знаешь, что им сказать. Хочется попросить прощения, утешить их, успокоить, сделать хоть что-то, но слова будто застряли в горле.
— Посмотри на нас, Эрвин, — шепчут они, нестройный хор голосов звучит по-настоящему жутко и зловеще. — Это ты нас погубил, по твоему приказу мы отправились на смерть. Ты разбрасывался нами, как вещами, Эрвин, как ненужным мусором.
— Нет, это не так! — кричишь ты, в отчаянии заглядывая в глаза всем присутствующим. — Я не желал вам смерти, никому из вас!
— И всё же, Эрвин, мы здесь, и мы мертвы, — звучащее в унисон осуждение режет больнее ножа.
— Простите меня, пожалуйста, простите, — шепчешь ты тихо, не замечая, что по щекам текут слезы. — Я не хотел жертвовать вами, правда, но у меня не было выбора.
— Выбор есть всегда, и ты решил убил нас, Эрвин, — говорит Дариус, безжалостно сверля его взглядом. — Теперь мы из-за тебя — корм для червей. Посмотри на нас... Посмотри, в кого мы превратились.
Ты с ужасом смотришь на то, как они бледнеют, их глаза мутнеют и иссыхают, а кожа покрывается трупными пятнами, а затем они начинают гнить и разлагаться. Ты давишься трупным запахом, который словно пропитывает тебя на сквозь, тебе хочется убежать куда-нибудь подальше, но они обхватывают тебя в плотное кольцо, как в ловушку.
— Почувствуй, что чувствовали мы, — говорят они, и от их прикосновений твоя кожа словно плавится от боли. Ты кричишь, безуспешно пытаешься оттолкнуть их руки, и кажется, будто тело разрывается на части от дикой агонии. А затем...
Ты резко открываешь глаза и жадно хватаешь ртом воздух. К горлу подкатывает комок, и слезы текут по щекам. Ты не сразу понимаешь, где находишься, всё тело бьёт мелкая дрожь. Только когда Леви с беспокойством склоняется к тебе, проводя руками по волосам, ты немного приходишь в себя, едва узнавая свой собственный кабинет.
— Это всего лишь кошмар, Эрвин, — говорит он. — Обыкновенный кошмар.
Ты не можешь сдержаться и утыкаешься ему в грудь, тихо повторяя:
— Это я их убил, я...
Леви встает перед тобой на колени и обхватывает твое лицо руками, после чего пристально смотрит в твои глаза.
— Эрвин, ты не виноват в этом. Если кто и виноват в их смерти, то только мы — капитаны отрядов. Это мы не смогли в должной мере обучить их сражаться с титанами. Они выполняли свой долг и погибли, спасая других людей. Многие еще погибнут в этой войне, и мы ничего не сможем с этим сделать. Этот мир жесток, но его тяжесть не висит на твоих плечах, Эрвин.
Тебе так отчаянно хочется верить в его слова, но ты не можешь; не после всего того, что натворил. Кажется, что смерть — это лучший выход из твоего положения, но каждый раз, когда ты ловишь взгляд Леви, полный безграничной преданности и любви, ты отбрасываешь эту мысль и худо-бедно движешься дальше. Он словно якорь, который пригвоздил тебя к жизни; даже когда твои колени подгибаются, он подхватывает тебя и несет дальше. И видя то, насколько беззаветно он отдает тебе всего себя, ты не можешь так жестоко его предать и бросить. Ты справляешься и идешь дальше, как бы тяжело ни было.
* * *
— Эрвин, чем мы займемся, когда война закончится? — спрашивает Леви.
Ты лежишь на своей кровати, крепко прижав его к себе единственной рукой и уткнувшись носом в темную макушку. До выдвижения в Шиганшину остаётся пара часов, все разошлись по своим комнатам, чтобы отдохнуть перед началом тяжелой операции, которая должна определить всё.
Ты понимаешь — он снова задает этот вопрос, потому что ему страшно. Знаешь, что он боится потерять тебя, и его необходимо ободрить.
— В первую очередь я тебя уволю, — улыбаешься ты, оставляя легкий поцелуй у него за ухом. — А затем сложу с себя полномочия командора.
— И что же мы с тобой будем делать-то, без работы?
— Я продам отцовский дом, и мы купим себе какой-нибудь уютный домик подальше ото всех. Может, в Утопии? Я буду преподавать, а ты откроешь чайную лавку.
О написанном завещании и распоряжении в случае твоей смерти передать все имущество Леви, ты умалчиваешь.
— Звучит неплохо... — отзывается он, и поворачивается к тебе лицом.
— Очень даже неплохо! — улыбаешься ты, а сам не можешь оторваться от его серых глаз, смотрящих на тебя с теплотой и любовью. — Я буду приносить тебе по утрам свежезаваренный чай. С одной рукой на завтрак в постель вряд ли стоит рассчитывать, но вот чай — это совсем другое дело.
Леви оставляет на твоих губах нежный поцелуй и крепко обнимает, а ты стараешься сильнее прижать его к себе, думая о том, что у него должна быть надежда, которая поможет ему выстоять в этой битве. Ты знаешь, что тебе не пережить завтрашний день, чувствуешь, как Смерть дышит тебе в спину. Завтра для тебя все будет кончено, но у Леви еще есть шанс жить в мире и покое. И ты подаришь ему этот шанс, чего бы тебе это не стоило.