Кайя вздрагивает от звука дверного звонка несмотря на то, что он ждёт. Даёт себе немного времени, встаёт медленно, откладывает телефон и идёт к двери; это странно: ему было до тошноты отвратительно оставаться один на один с собой, но сейчас кажется, будто он не выдержит.
Кайя открывает дверь; конечно, там Аякс, и по телу Кайи разливается тревога, но тут же глушится теплом. Аякс ничего не говорит, не спрашивает, и так всё понятно, он впивается в него глазами, осматривает целиком, как будто Кайя сейчас мог в действительности физически развалиться; от этой мысли он усмехается. Аякс снимает куртку, вешает на крючок, стаскивает кроссовки и подходит наконец к нему, обнимает, прижимая к себе целиком; Кайя приятным холодом чувствует его руки на спине и мягко обнимает в ответ. Они стоят так какое-то время, и когда Кайя открывает рот, чтобы неловко пошутить, Аякс отлипает от него, быстро проводит руками по плечам последним, будто обещающим касанием, и идёт, наконец, в ванную.
Кайя переводит дух. Идёт на кухню, обессиленно падает на стул; крутит в голове, как всё объяснить, как рассказать; слова не вяжутся, просто плавают ленивыми обрывками; он ловит себя на том, что опять пытается вылизать в уме историю, сгладить углы, выровнять своё настроение, подштриховать и всё самое глупое и личное уничтожить, но сил сейчас на выдумки и обхаживания нет, и он просто сдаётся, готовый импровизировать; откидывается на спинку стула и закрывает лицо руками.
Слышит, как выходит из ванной Аякс, слышит, как он мешкает на входе в кухню, но не решается подойти. Кайя хочет поймать его взглядом и убирает руки от лица, но не успевает, Аякс уже проходит мимо и просто начинает хозяйничать. Кайя невольно улыбается, следя за ним; Аякс делает всё отточенно и уверенно, будто в этом и была задача: берёт заварник, открывает крышку, нюхает, морщится — от этого Кайя улыбается тоже (кажется, этот чай Аякс и заваривал, когда был в последний раз у него); выковыривает старую заварку, отставляет заварник на столешницу и сразу со вздохом вытаскивает полное мусора ведро (чтобы не забыть потом вынести); коленом захлопывает шкафчик, моет заварник; набирает чайник, ставит, роется по шкафчикам, находит там чай, сыпет на глаз…
Кайю успокаивает его деловитая суета; он следит за Аяксом, подперев щёку, отвлекается на его действия полностью — как он расставляет всё по местам, как достает две кружки, последние две чистые кружки; недовольно вздыхает, убирает за собой рассыпавшиеся чаинки, смахивая их бережно в ладонь, а потом выкидывая в ведро.
Быстрые автоматические действия, тихий звон посуды, гудение чайника — все эти простые, базовые вещи, просто происходящие фоном, каким-то неведомым образом Аякс превращает в уют. Кайя делает что-то такое каждый день, но это чувствуется рутиной, чем-то изматывающим, раздражающим даже; но вот приходит Аякс, и эта душная бытовуха превращается в уют, и его квартира действительно чувствуется как дом. Аякс приходит вместе с ощущением дома — эта мысль цепляет Кайю за живое, и он её пока больше не трогает. Но оставляет чем-то тревожным и обещающим на краю сознания, прячет, чтобы побыть с ней наедине потом, начать присматриваться издалека.
Чайник вскипает; Аякс заливает кипяток в заварник, ставит его на место, и тогда его суета кончается. Он замирает у раковины и через несколько секунд наконец поворачивается, встревоженный и грустный. Кайя ему улыбается — как маленькое утешение и как маленькое "спасибо" за то, что принёс в его жизнь немного уюта и несколько видов чая вместе с культурой чай заваривать, а ещё, скорее всего, пакет сладостей, странных и необычных, в попытке порадовать и удивить. Кайя никогда не пьёт с ним вино в такие моменты, с Аяксом тяжело пить в такие моменты, трезвая голова для встречи с неприятностями своего рода жертва, на которую он идёт, когда пишет Аяксу невнятное "приезжай. пожалуйста", стёртое и переписанное множество раз, жалко лишённое всех "хочешь", улыбок и знаков вопроса. Кайя ему улыбается — искренне даже, отвлечённый этой почему-то милой суетой, и Аякс в ответ улыбается тоже — неловко и всё ещё встревоженно, но расслабляет плечи, опирается на раковину спиной. Кидает быстрый взгляд на полное мусорное ведро, но бросить Кайю не решается, стоит, скрещивает руки на груди неуверенно. Кайя ногой выдвигает стул из-под стола: Аякс вздрагивает, смотрит на стул, потом на Кайю, понимает; начинает снова суетиться, наливает из заварника ещё светлый чай по кружкам, сыпет себе такое количество сахара, которое в будущем точно аукнется даже ему, и идёт к столу с кружками, присаживаясь на выдвинутый Кайей стул.
Кайя не хочет чай, он ничего не хочет, но тянет руки к кружке, как к спасению, обхватывает ее пальцами, не прижимая плотно — чтобы грело, но не обжигало, смотрит, как медленно опускаются на дно проскользнувшие сквозь ситечко чаинки, и не может глаз оторвать.
Слышит шуршание сбоку и сдавленный вздох, Аякс медленно протягивает руку к его руке; сначала мягко касается, оглаживает, потом и вовсе берет в свою, отрывая от кружки, тянет к себе, легко касается губами. Кайя не может себя заставить поднять глаза и встретиться с его взглядом (ему кажется, он смотрит, должен смотреть — прямо в лицо). Он чувствует напряжение и то, как Аякс не знает, что делать, куда себя деть, и в итоге он просто второй рукой тоже обхватывает его ладонь, все ещё прижимая пальцы к губам.
Аякс любит этот жест, он обыденный, постоянный, но всегда какой-то отчаянно-искренний, его. Он никогда не был интимным или личным, но и не был проходным и невдумчивым; Кайя всё думал, что он хочет этим жестом сказать, но жест всегда был разный, всюду другой, непереводимый в слова и мысли — как вечный символ привязанности, острым ярким уколом сосредоточенный в одном крошечном моменте, который не хочется терять в бесконечном существовании.
И они не теряют. Никогда не теряют.
Кайя не может так думать про свои жесты; выверенные, чёткие, отыгранные не раз и не два, даже будучи искренними они пугали фальшивостью, точнее, даже привычностью — неосознанной реакцией будто, каждый раз порождая вопросы — к чему был этот жест? Честно хотелось или покрасоваться? Сказать что-то важное или привычно от ответа уйти?..
Кайя поднимает глаза, и Аякс, задумчиво державший его руку у губ, вскидывает голову и смотрит, готовый и собранный, как будто Кайе нужно только отдать приказ.
Глупости — не приказ, конечно; и в глубине души Аякс всё ждёт, что Кайя отдаст ему что-то другое, но сформулировать — что — не может никто из них. И Кайя сжимает его ладонь, пока Аякс выжидающе смотрит, и честно зеркалит его жест — тянет Аяксову руку к себе и прикасается губами к пальцам, надеясь тоже моментом эту привязанность передать.
И он передаёт, потому что для Аякса это как сигнал, он тянется через стол к нему ради объятий, но Кайя отстраняется и встаёт с места, берёт его вторую руку и тянет на себя, поднимая со стула, тянет прочь с кухни, прямо в комнату, думая, что может, Аяксу удастся притащить с собой уют и туда; и, может, он наконец спокойно поспит, и, может, обстановка, ставшая тошнотворной из-за вечных ассоциаций с кошмарами, тоже станет снова родной и домашней; потому что он чертовски устал, устал, устал, устал и хочет, чтобы что-то в этой жизни было просто.
Аякс — это не просто; в нём нет ничего простого и понятного, в их отношениях тоже, но он садится с ним на кровать без споров, затем ложится, утягиваемый Кайей. Лежит напротив, глаза в глаза: они всё ещё держатся за руки. И тогда Кайя наконец тянется к нему сам, обвивает руками, утыкаясь носом в шею, прижимается изо всех сил и чувствует, как Аякс обнимает его тоже, кладёт ладонь на спину, а второй зарывается в волосы. И Кайя думает, что они так и не попили чаю нормально и не распаковали все его сладости; ещё, конечно, не вынесли мусор — улыбка сама расползается по лицу. А потом он вдруг понимает: они не сказали друг другу ни слова; понимает, что весь вечер ждал от Аякса вопроса, замечания, но он ничего не сказал и не скажет; и Кайя жмётся к нему почему-то сильнее, не слышит — чувствует, как Аякс тихонько смеётся, и тоже сжимает крепче.
И Кайя думает об этом, думает долго; до самого момента, как проваливается в сон.