Кладовка нашей квартиры — довольно уютное место. Пыльная, качающаяся на тонком проводе лампочка светит тепло и жёлто; зимой я ощущаю это тепло и не сильно мёрзну. Если, конечно, я не строго наказан, иначе свет выключают. Также здесь есть старая табуретка, которая скрипит и шатается, когда на неё садишься. К стенам прикреплены две доски. Когда-то они служили полками, мама хранила на них закатанные банки с огурцами и помидорами, пока бабушка была жива и привозила их из деревни.
Стены кладовой холодные, голые, только под самым потолком покрываются паутиной неприметные клочки обоев. До того, как их сорвали, они были белыми, а теперь грязно-серые. Пол покрыт линолеумом. Местами он порван, можно коснуться пальцами шершавого пола.
И самое важное — дверь. Бледная, с ржавыми и скрежещущими петлями. Со стороны кладовки она выглядит обшарпанной, будто ведёт не в коридор, а в одну из комнат давно покинутого хозяевами дома. Но со стороны коридора дверь красивая, недавно покрашенная, только в левом нижнем углу красуется тонкая ломаная трещина, под слоем краски её практически не видно.
Больше здесь ничего нет. Только я. Я сижу на табуретке и думаю над своим поведением. Сегодня мама заперла меня за то, что я не поздоровался с соседкой тётей Галей. На самом деле я её просто не заметил. Выскочил из квартиры и побежал вниз, а на дверь напротив даже не взглянул. Если бы я знал, что в этот момент тётя Галя стоит там и роется в сумке в поисках ключей, я бы, само собой, поздоровался.
Мои объяснения маму не убедили, доказать, что я на самом деле воспитанный мальчик, но просто слегка невнимательный, у меня не получилось. За то, что я пытался с ней спорить, мама назвала меня хамом и отправила меня в кладовку. Она всегда так делает, если я поступаю неправильно.
Сижу на табуретке и наблюдаю за пылинками, которые словно снежинки кружатся в свете лампы и оседают на пол. Больше заняться нечем. Иногда мне разрешают взять с собой учебник, чтобы у меня была возможность вовремя подготовить уроки на следующий день. Но не в этот раз. Завтра суббота, а значит, ещё успею сделать уроки за выходные.
Я уже несколько раз переосмыслил своё поведение и пришёл к выводу, что впредь буду внимательней, буду сначала проверять, есть ли на лестничной клетке соседи, и только поздоровавшись с ними, спускаться.
От нечего делать хожу из угла в угол. Помещение небольшое, удаётся сделать всего пару шагов. Однако это лучше, чем просто сидеть на месте, помогает занять себя хоть чем-то. Раньше я пытался прятать на полках и под линолеумом бумагу и огрызки карандашей, чтобы не было так уныло, но мама быстро меня раскусила и пригрозила отключением света во время каждого наказания.
В кладовке обычно тихо. Не слышно ни разговоров с кухни, ни монотонного бормотания телевизора с комнаты. Иногда мама с папой ругаются, и получается разобрать отдельные слова. В такие моменты я рад, что заперт здесь, потому что это место превращается из темницы в убежище. Я спрятан, не попадаюсь на глаза разгневанным родителям, а они в пылу ссоры совсем про меня забывают.
Иногда бесконечная тишина пугает. Я начинаю слышать биение собственного сердца и шёпот множества голосов. Этот шёпот — плод моего охваченного страхом воображения. Понимаю, что это не по-настоящему, я сам себя пугаю, только вот избавиться от подступающей паники никак не получается.
Мама говорит, что я уже взрослый мальчик и не должен пугаться таких глупостей. Я стараюсь, правда, но никак не могу избавиться от этого страха. Меня ужасает тишина, даже когда я не в кладовке. Если я дома один, то включаю телевизор. Не смотрю, мне лишь важно, чтобы был звук. По ночам тишина опускается на мир, а я изо всех сил прислушиваюсь к доносящемуся с улицы гудению машин.
Мне нравится дождь. А ещё больше гроза. Раскаты грома рвут небо на части, капли воды стучат о крыши, окна и землю. О тишине не может быть и речи.
Хожу от стены к стене, считаю шаги, сбиваюсь со счёта на сотне. Ещё раз прокрутил в голове эпизод с незамеченной соседкой. Лично я считаю, что не виноват. Я готов извиниться перед ней за то, что не поздоровался, а ей, как мне кажется, не будет совершенно никакого дела до моих извинений, потому что она была занята поиском ключей и меня тоже не заметила. Но эту ситуацию заметила провожавшая меня мама. И теперь я здесь.
Иногда заточению в кладовой предшествует ремень или монолог на повышенных тонах. Мам считает, что лучший метод воспитания — дать ребёнку возможность самостоятельно прийти к определённым выводам о совершённом проступке. Я думаю, что можно поговорить с ребёнком и всё ему объяснить.
Но маме виднее, ведь она — взрослая. А взрослые лучше детей знают, что для них полезнее. Взрослые хотят как лучше. Взрослые не ошибаются. Дети потом взрослым спасибо скажут.
Снова начинаю считать шаги и снова сбиваюсь. Тишина окружает, липнет, как туман, давит, как тяжёлые колючие одеяла, которыми укрывают во время болезни. В душе склизким червём извивается тревога. Хочется кричать.
Кричать нельзя. Просить выпустить — тоже. Мне только кажется, что я хорошо подумал над своим поведением и готов выйти. Мама лучше знает, достаточно ли времени прошло. Она сама решит, когда мне можно будет выйти.
Пытаюсь успокоиться и говорю себе, что сейчас всё не так уж и плохо. У меня есть свет и танцующие пылинки. В темноте было бы страшнее, тревожней, тише.
Однажды маму вызвали в школу из-за моего поведения. Мой сосед по парте, Колька, мешал мне: толкал, пихал локтём, ручкой рисовал каракули в моих тетрадях (за что меня, разумеется, наказывали), без спроса брал мой пенал и разбрасывал содержимое по классу. В тот раз я не выдержал и толкнул его. Сильно, Колька аж со стула свалился. Учительница сказала, что я хулиган. Я не понимал, почему я хулиган, если просто дал обидчику отпор, а Колька — примерный мальчик.
Во время разговора с учительницей мама вежливо улыбалась, ласково гладя меня по плечу, и обещала провести со мной беседу о хорошем поведении.
Дома от её доброты не осталось и следа. Дома мама всегда может быть собой. Мои возражения и объяснения она слушать не стала и сразу заперла меня в кладовой. Свет не включила. Я «опозорил её перед другими родителями и учителями». Я «отвратительный ребёнок».
Мама меня ненавидит. Я слышу эти страшные слова каждый раз, когда она захлопывает дверь. Я стараюсь исправиться, вести себя как воспитанный мальчик. Я стараюсь получать хорошие оценки и похвалу учителей. Стараюсь всегда быть вежливым. Стараюсь помогать маме. Много стараюсь, но всё бесполезно. Мама так и не полюбила меня. А папа почти не замечает, что я есть.
Я люблю своих родителей. Хочу, чтобы они тоже любили меня.
Я — неправильный ребёнок. Всё делаю и говорю не так. Другие дети ведут себя хорошо, не дерутся с одноклассниками, здороваются с соседями. Других детей не запирают в кладовке, не заставляют думать над своим поведением. Они — правильные дети.
Родители не любят меня из-за моей неправильности. Я должен исправиться, понять, в чём заключается эта неправильность, и избавиться от неё. Уже много думал об этом, но не нашёл ответа.
Дверь открывается, мама разрешает мне выйти. В будущем у меня ещё не раз появится возможность подумать о своих ошибках.