«Что, если я потеряю больше, чем мое сердце способно будет простить?

Сколько боли придется пережить, прежде чем я увижу тебя вновь?

Еще раз, пожалуйста, не меняйся.

Еще раз, к моменту, где мы вместе»

И снова голые тюремные стены поприветствовали меня, стоило только очнуться от короткого тяжёлого сна. Тело мое окаменело. Свою единственную руку, прикованную к стене стальным браслетом, я и вовсе не чувствовал. Не лишиться бы и её.

Дни, проведённые в том затхлом промозглом подвале, сливались в единый бесформенный ад, где моими единственными соседями были жирные тюремные крысы, так и норовившие укусить за пальцы босых ног. Но куда больше крыс, которые словно состояли из отвратительного писка и острых мелких зубов, меня сводила с ума абсолютная неизвестность.

Я доверял своим людям и был полностью уверен в Ханджи и Леви, но беспокойство, с первого дня пустившее крепкие корни, мучило меня. Мои игры с огнём на сей раз могли привести меня к казни.

Мысль о том, что мне суждено было пасть от рук алчных приспешников короля, после длинного пути, пройденного в войне с титанами, была невыносима. Лишь трусливый Фриц стоял между мной и моей целью — именно поэтому я и поднял мятеж. Отбросить мечту о Сигансине и заветном подвале не входило в мои планы.

И что там с Леви… Сина, Роза, Мария…

Леви, черт тебя побери! Вместо того, чтобы продумывать возможные исходы и решения, я думаю о тебе, раковой опухолью засевшим в моем мозгу. Знай я тогда, какую власть ты обретёшь надо мной, оставил бы в Подземельях...

Хотя кого я обманываю? Не оставил бы. Ни за что бы не оставил.

Стража не давала воды, губы мои пересохли. Но отчего-то я снова улыбался — видимо, эти стены всё-таки свели меня с ума окончательно.

Вдали похоронным набатом раздались чьи-то шаги. Хоть волком вой — надоели. Что им ещё было от меня нужно? Или они полагали, что недостаточно дерьма выбили из меня за эти дни?

Я попытался привстать, и всё мое отбитое тело отозвалось болью. Гематомы. Проклятье. Ненавистное неведение!

Это было похоже на радость. Знакомое лицо. Хотя... Это всего лишь Найл.

— Видок, Эрвин, у тебя дерьмовый, — он не спешил заходить в камеру, рассматривал меня сквозь приоткрытую дверь. — Последний раз ты был таким «красавчиком» ещё в кадетке, когда не смог управиться с лошадью и она протащила тебя за собой с полсотни метров.

— Да, — я почти улыбнулся, вспомнив свой первый год в кадетском корпусе и проблемы взаимоотношений с лошадьми. — Я тогда думал, что мои дни в кадетском корпусе сочтены.

— Если бы, — проворчал Найл, зайдя, наконец, в камеру. — Ты же как репейник: как вцепишься во что-нибудь, так всеми силами ада не отдерёшь. Да еще и чертовски живучий, удачливый ты сукин сын! Я был уверен, что ты пойдёшь на корм титанам ещё на первой же вылазке, а твои «крылья свободы» уже двадцать лет мне глаза мозолят, чёртов фанатик, — внезапно он тяжело вдохнул, постарев за мгновение лет на десять. — Вот только на сей раз ты облажался, приятель.

— Ещё не вечер, Найл, — нужно было ответить как можно более беспечно, но чувство беспокойства, близкое к панике, холодной змеёй свернулось где-то в районе груди. Найл не пришёл бы ко мне просто так.

Он горько усмехнулся и отвёл взгляд.

— Ты бы поубавил самоуверенности, Эрвин. Своего главного козыря ты лишился — коротышку уже два дня как сцапали, а никто больше не печётся о твоей шкуре с таким отчаянным безрассудством.

Впервые я был так благодарен царившему в камере полумраку, поскольку не был уверен, что Найл не смог разглядеть испытанного мной в тот миг первобытного ужаса.

— Вот как, — мне самому не верилось, что я смог совладать с голосом. Паника так и норовила накрыть меня с головой, но... привычки. Нужно было мыслить хладнокровно. Иначе совсем беда. — Кого ещё схватили?

Я отчаянно желал верить, что Ханджи сумела увести остальных. Будь это не так, Найл уже выдал бы эту информацию — за двадцать пять лет знакомства я научился читать его, как открытую книгу.

— Увы, никого. Эта чокнутая баба убежала, прихватив с собой монстра. Ты хорошо её выдрессировал.

— Ханджи умеет учиться на ошибках, Найл, не то что ты.

— Оставь свой сарказм, Эрвин! — вдруг рявкнул Найл. — Это ты пойдешь на эшафот со своим верным псом, а не я.

Вспышка ярости оставила его. Он тяжело выдохнул и, наконец, приблизился ко мне, присев на корточки.

— Эрвин, в этот раз ты вляпался серьезно, — прошептал он, едва наши лица оказались на одном уровне. — На кой чёрт ты вообще это затеял? Зачем тебе понадобилось свергать короля? Сидел бы себе спокойно на командорском кресле, игрался бы со своими титанами. Вбил в голову черт знает что!

Меньше всего на свете я хотел выслушивать нотации от Найла. Когда-то давно он отринул мои идеи и пошел своей дорогой. Это было похоже на предательство, это чувство меня до сих пор не покинуло, и слушать его почти искренние причитания было выше моих сил.

— Какое тебе может быть до этого дело?

— Мне? Да мне наплевать на вашу кучку фанатиков, — Найл крепко сжал кулаки, у него то и дело тряслась нижняя губа. Он был в ярости.

— Тогда почему пришел?

— Да потому что ты не чужой мне человек, упрямый ты осёл! — Найл вскочил и отвернулся от меня, и я заметил, как по его телу пошла дрожь. — Ты был мне братом, и, не смотря на то, что сейчас мы не в лучших отношениях, я не хочу видеть то, как ты болтаешься в петле.

Он мгновение помолчал, словно собираясь духом, а потом, наконец, тихо произнес:

— Эрвин, вас обоих казнят завтра, на рассвете.

Как будто голову отсекли. Я резко выдохнул и понял, что не могу вдохнуть. Я чувствовал, что тонул в том приговоре, и слова Найла раздавались уже издали, как будто сквозь толщу воды, с трудом доходя до меня.

— Я постарался сделать всё, что было в моих силах, но ты, Эрвин, ядовитая заноза в заднице всей знати. Да они почти пляшут от радости, что появилась возможность избавиться разом и от тебя, и от Леви. Суда не будет, Эрвин. Вас ждёт виселица.

Ни мне, ни Леви не была уготована спокойная смерть в постели, в глубокой старости. Я знал это. Наша жизнь могла оборваться в любой момент тысячи раз до этого дня, и я, наверно, даже готовился к этому; но оказалось, что подготовиться к такому невозможно. Не такой я видел свою кончину.

Моя привычка анализировать все возможные варианты развития событий сыграла со мной злую шутку. Я не мог просить Найла помочь нам — он бы не предал корону; я не мог самостоятельно организовать наш побег — несколько недель в тюрьме плохо сказались на моей и без того отвратительной после потери руки физической форме; даже Ханджи не могла сотворить чудо и вытащить нас из плена до рассвета.

В этой ситуации мне пришла в голову только одна-единственная мысль.

— Где он? — мой голос прозвучал глухо, но на удивление спокойно. Все еще.

Найл настороженно покосился на меня и ответил спустя несколько мгновений:

— В этой же тюрьме, в другой камере.

— Отведи меня к нему.

— Даже не смей просить меня…

— Найл, — что-то в моём голосе заставило его посмотреть мне прямо в глаза. — Я не буду просить о помощи, клянусь, ни единым словом. Но… Проклятье, во имя нашей старой дружбы, во имя всего, что ты когда-либо любил и во что когда-либо верил — отведи меня к нему. Ты — глава Военной Полиции, это тебе по силам.

Он молчал несколько секунд, после чего хрипло прошептал:

— Я посмотрю, что можно будет с этим сделать.

* * *

Если у меня и оставались какие-то смутные надежды на спасение, то они были перечёркнуты, едва меня швырнули в карцер, из которого, даже будучи полностью боеспособным, бежать бы я не смог. Мозг продолжал лихорадочно соображать, искать выходы, лазейки, а инстинкт самосохранения выдавал такие гравюры, что сердце билось о рёбра, как птица о прутья решётки. Однако реальность давила, как каменная плита.

Всё это стало неважным, когда дверь карцера снова открылась, и охранники толкнули внутрь Леви.

Я с ужасом разглядывал его разбитое в кровь лицо, покрытую многочисленным ссадинами кожу, и казалось, что мне нечем было дышать от той боли, которую ему пришлось испытать.

Едва охранники заперли тяжёлую железную дверь, как Леви в два шага пересёк разделяющее нас расстояние и упал в мои объятья.

Это заставило меня оцепенеть, я потерял счет времени, будучи не в силах отпустить его. Зарывшись лицом в жёсткие тёмные волосы, я вдыхал его запах, прижимался к макушке губами, и, стоило мне провести рукой по его бледному лицу, словно пытаясь стереть тёмные круги под глазами, разгладить пальцами упрямые морщины, как вдруг всё перестало быть важным. Даже то, что жить нам оставалось всего несколько часов. Как пьяный, я всматривался в его печальные и мутные серые глаза, всем нутром понимая, как же сильно мне его не хватало.

— Как ты попался? — спросил я, обретя, наконец, способность вновь разговаривать.

— Военпол наступал нам на пятки, — от долгого молчания его голос звучал хрипло. — Нужно было дать нашим фору.

— Ты должен был бежать с ними.

— Тогда мы все сидели бы в этих подвалах, — беспечно пожал плечами Леви, словно ему было всё равно, что его ждала смерть и что лицо его напоминало один сплошной синяк. — Лучше уж я один.

Я покачнулся и опустился на грязный матрас, увлекая его за собой. Леви сел мне на колени, опустив голову на плечо, и я чувствовал, как он дрожал.

— Тебе страшно? — внезапно спросил он, и я сильнее прижал его к себе, чувствуя, как бешено колотилось его сердце.

— Уже нет, — мне незачем было лгать. Едва смерть стала реальной и настолько неизбежной, мне стало всё равно.

Я не был романтиком, не верил в чудо — а спасти нас могло сейчас только оно. Ханджи знала, что делать с разведкой дальше, и я верил в неё. Моё дело было в надежных руках, а всё остальное, что имело значение, находилось рядом со мной.

— Жаль, что ты не спустился в Подземелья раньше.

— Жаль.

— Мы должны были встретиться раньше.

— Да, намного раньше.

Это было единственное, о чём я сожалел — о времени, что мы провели порознь.

Одно я знал точно: каждый миг, проведенный с ним, был для меня непозволительной роскошью, но я ни минуты не жалел об этом. Я вновь предпочел бы провести несколько ужасающе коротких лет с Леви, чем прожить долгую жизнь без него.

* * *

После нескольких недель, проведённых в полумраке, я наконец-то почувствовал, как солнечный свет нещадно слепил глаза. Было большим удовольствием подставить лицо солнечным лучам и теплому весеннему ветру.

Я взглянул на чистое небо и подумал, что сегодня — не самый худший день, чтобы умереть.

Вокруг эшафота, поставленного посередине городской площади, уже собралась огромная толпа. «Смерть предателям! Смерть предателям!» — скандировали люди, не столько из чувства патриотизма, сколько от нетерпения увидеть увлекательное зрелище, вместо декораций к которому полагались лишь две висельные петли. Это заставило меня горько усмехнуться — если двадцать лет разведки чему-то и научили, то лишь тому, что смерть не может развлечь.

Леви обводил толпу со знакомым мне презрительным прищуром, настолько родным, что у меня перехватило дух. Я не мог прикоснуться к нему, поэтому всё, что мне оставалось — ободряюще улыбнуться, надеясь, что он не заметит, как постепенно меня начала охватывать паника.

Я не хотел умирать, я не хотел терять Леви. Все казалось мне каким-то жутким сюрреалистичным сном. Казалось, стоило крепко зажмуриться — и я очнусь и окажусь в своей постели, облегченно вздохну, осознав, что это сон и крепко обниму любимого человека.

Это был не сон — добро пожаловать в жестокую реальность, Эрвин Смит.

Охранники остановили нас под аркой эшафота, и на помост вышел человек, чтобы зачитать обвинительный приговор. Не будучи в силах слушать его, я повернулся к Леви, и мы смотрели друг другу в глаза, пока толпа, застыв в немом молчании, внимала словам палача.

— Поцелуй меня, — внезапно прошептал Леви, и я, не колеблясь ни мгновения, осторожно прижался губами к его бледным, потрескавшимся губам.

В эту секунду во всем мире никого больше не существовало. Я почувствовал, как Леви мягко ответил на мой поцелуй, выдыхая мне в губы заветное «Я люблю тебя», но ответить мне не удалось.

Охранники грубо оттащили нас друг от друга. На моей шее стала стягиваться петля.

Леви тяжело дышал, не отрывая взгляда от моего лица. Он будто ждал от меня очередных уверенных речей. Это была последняя:

— Я не знаю, что нас ждёт, Леви, но клянусь, если там есть что-то, похожее на жизнь, я найду тебя. Я никогда не перестану тебя искать!

Леви вымученно улыбнулся мне, и эта улыбка была последним, что я увидел перед тем, как тьма обняла меня и закрыла мне глаза.