оранжевый луч солнца расчертил стену хрущевки, просвечивает сквозь тонкий тюль, оставляя следы неясной сетки и разбросанных тут и там цветков. кровать стояла тут же, прижавшись к неразборчивому рисунку обоев, из деревоплиты и со старым полосатым матрацем, кое-как укрытом серой простыней и сбитыми пледами.
одеяло, аккуратно заправленное в уголки цветастого пододеяльника, валялось на полу, расстеленное на манер пледа для пикника; тут и там валялись пачки сухариков и лавашных чипсов, куда-то под диван закатились полупустые бутылки воды и спрайта, а посреди всего этого были тарелка с недоеденной яичницей (глазунья, залитая майонезом с тертым сыром) и блюдо не самых ровных пирожков. с капустой и чем-то еще, кир не распробовал.
артем, как оказалось, действительно мастер на все руки: мало того, что мастерски делал самый разнообразный пирсинг, так еще и, вон, напек всякого, пока кир мотался по коридорам министерства, раскидывая по отделам последние бумаги, чтобы — наконец-то, господи, как же он устал — уйти на свой законный выходной.
тема на сегодня не брал никого; надо было успеть приехать и прибрать захламленную квартиру (выкинуть пару пакетов мусора, банки безалкогольного пива, пакеты от доширака и роллтона, пару забитых окурками банок из-под кукурузы — в общем, многое), взять еды в ближайшей пятерочке (его там привечают уже, как родного), зайти за сигаретами в кб (лд сотка, красная, любая), и, в конце-концов, сделать что-нибудь съестное.
и, видимо, недолго думая, артем сделал пирожки.
кир берет с блюда очередную булку и тянется к ноутбуку, переключить серию, лениво водит пальцем по тачпаду, еле слышно ругается на плохой вай-фай от соседей — елена ивановна категорически не хочет проводить сюда что-то помимо кабельного тв, оправдывая это тем, что «эту квартирку, кроме тебя да твоего голубчика, никто почти и не пользует-то, сынок» — и артем засматривается на него, жующего булку и ловящего волосами отблеск вечернего солнца, с этими всеми пальцами и красивыми скулами, носом с легкой горбинкой, блестящими редкими бликами глазами феникса (он вычитал это в какой-то культурной статье), как в первый раз.
иногда ему кажется, что у них каждый день вместе — первый.
птенчик его лениво развалился по одеялу, разбросав перья по дивану напротив и подбив под живот подушку в аляпистой наволочке, смотрит прищуренно на развитие незамысловатого сюжета, а рукой-то тянется, ищет рядом обжигающее душу тепло, тычется-возится слепым котенком по складкам одеяла.
артем ложится головой под нее, прижимаясь к мягкому боку.
— не, ну ты только глянь! — тема не уследил за действием сериала, отвлекшись от действа на ласковые руки в чернильных волосах, и поэтому вскинулся взглядом в экран. — сама, значит, от рыжего того все плюшки привечает, а ластится к чернявому, который с родинкой на щеке, видишь? — и тычет пальцем в экран, прямо в родинку актера.
артем, ластясь кошачьи, чуть прикрыл глаза и пытается вспомнить, что там, в общем-то, происходят за страсти.
— вообще, страх. — тема лежит на боку, и поэтому руками чуть не сшиб тарелку с яичницей, показывая все свое наигранное удивление, от чего кир хрюкнул. — у-жас.
и кир так тихо смеется, наклонив по-птичьи голову к плечу, что артему — какой уже раз, боже — хочется запечатлеть это на сотне камер, на стареньком полароиде, который когда-то, в той жизни, у него был, чтобы осталось в самом сердце, в душе монолитом высечено.
глаза у кира словно золото плавленное — блестит, сверкает, солнце зимнее отражает в своих тягучих бликах, и сам он весь такой мягкий-мягкий, что хочется обвить руками и ногами и не отпускать никогда.
мягкий, но тяжелый — кир сложный человек, и жизнь его тоже — не легкая, как только он находит силы оставаться таким, тема не может даже представить. остается только смотреть и видеть.
кир смотрит сериал и тянется к артему, засмотревшимся на его профиль, чмокает его в макушку там ласково, так тепло, что тому хочется расплакаться и прижиматься к животу носом шмыгая — не заслужил.
кир смотрит на артема, прижавшемуся к его боку, словно утопающий, смотрит с такой любовью, которую тот никогда и ни от кого в своей жизни не видел и не чувствовал, и самому киру кажется, что они словно сплав — палладий и золото.
для него тема — твердый и легкий, синевой отливает на свету, огнестойкий, кир бы сказал, но стоит чуть выше взять — обжигается снова и снова, терпя невзгоды и свой непослушный огонь; плавится, но не кипит: терпит.
кир повернул голову к сериалу, а чуть жирными от пирожков пальцами еле-еле, трепетно и осторожно касается сгоревшей на лице кожи артема и проводит с лаской, хоть и знает, что тот ничего не почувствует. тема не ощущает, но краем глаза видит лоснящиеся на свету пальцы, поднимает взгляд на кира, дергающего носом от недовольства над действиями одного из героев, и улыбается чуть заметно, только лишь приподнимая левый уголок губ. берет в чвои пальцы чужие грубые, мозолистые от бесконечных тренировок и работы, и чуть дыша касается подушечек сухими губами.
кир снова отвлекается и смотрит на чернявую макушку, в глазах — золотых, словно летний закат, словно янтарь в металле — плещется нежность и что-то легкое, как трепет крыльев махаона, мелькает в них, от чего кир ближе прижимается боком к своей человеческой батарее. он чуть сползает и утыкается в чужие волосы носом, чувствуя родной запах — песок, горечь костра и бумажный пепел.
обгорелые руки обвивают грудь и сжимают, словно пытаясь притереться еще ближе, слиться в единое целое, пальцы гладят смуглую кожу через застиранную футболку с каким-то реп-исполнителем, и тема носом зарывается в складках ткани еще глубже, совершенно забывая о сериале.
— ну конечно она теперь попала в ментовку, ведь ее «подставил» один из любовничков, чтоб детей отобрать, я даже и…
он ощущает себя дома.