окольцованы

Никто никогда из них не мог быть повязан, посажен на цепь, окружён-окольцован; никакие правила-обязанности и жизненные обстоятельства не могли их связать, потому в их восприятии просто не было такого концепта.

Случиться могло что угодно (и даже это трудно представить), можно было оказаться в кольце у врага или за решеткой, можно было - в плену долга, обещания или близких людей, но никогда всё это не ощущалось ошейником, никогда не было привязкой нервами к ситуации; свобода оставалась расстоянием в голове, безопасным и отчужденным, защитной стеной отрешённости от ситуации и действий — волевых и безрассудных: потому что как бы ни переламывало ситуацией, ни Кайю, ни Аякса нельзя было ничем никуда крепко привязать.

Они только осторожно цеплялись и зацепились друг за друга, легко и нелепо; Кайя зацепился за Бездну и, конечно, за это — за несуществование узлов, за болезненную свободу, за неразрушаемый концепт оторванности и чуждости в голове. Поэтому Кайя тянется к нему без страха и сожаления и целует, снова наслаждаясь тем, как устрашающий Предвестник теряется в его руках и беспокойно ладонями ведёт вверх по плечам, осторожно касается лица; поцелуй длится, наверное, дольше, чем стоило, но Кайя заставляет себя оторваться, только когда чувствует прикосновение к мочке уха; Аякс отстраняется и убирает руку, Кайя дышит рвано, хмурится и быстро подносит к уху пальцы: сережки нет.

У Аякса в глазах пляшут искорки, он улыбается лукаво и совершенно по-ребячески. Кайя не понимает бесконечного его количества развлечений, слов и выдумок, но от этого только веселей — он любит загадки. Улыбается криво — не может сдержаться — и говорит, и голос его холоднее, чем ему хотелось бы, но так, наверное, надо:

— Верни.

Он ожидает развязки, следит за каждым жестом и ждёт, наверное, простого "а ты отбери". Но Аякс только щурится и вновь тянет руки к его уху. Кайя невольно вздрагивает, когда он снова касается, отчего Аякс, смеясь, шипит "да не дёргайся" и аккуратно вставляет серьгу.

Серёжка после его касаний ощущается странно, но Кайя не думает об этом, он думает об игре без развязки, точнее, с развязкой, которую он не видит, хмурится сильнее, смотря, как Аякс теперь пытается что-то сделать со своей серьгой. Он ловит его взгляд, улыбается снова, и только когда он убирает руки и Кайя видит в его ухе свою серёжку, он понимает, до постыдного поздно: снова поднимает руку и нащупывает у своего уха Аяксовый рубин.

— И к чему это? - говорит Кайя шепотом, вполне отчётливо чувствуя, к чему и зачем.

Аякс только подмигивает, довольный собой совершенно:

— Чтобы был повод встретиться вновь!

Тянется к нему стремительно, чмокает в губы (не удерживается) и неловко машет рукой, уходя и оставляя Кайю один на один со всеми его заготовленными прощаниями на все ситуации, кроме этой.

Аякс его к себе не привязывает, он уходит спокойно, возвращается к своей привычной жизни, лёгкий и взбалмошный, но он цепляет; цепляет Кайю крючком, и Кайя чувствует азарт. Чувствует предвкушение.

Чувствует страх.

***

Кайе кажется, что он видит что-то мелькнувшее в его глазах на мгновение, но Аякс быстро давит это и ухмыляется только, его целиком осматривая. У него в ухе Кайина серьга — он заявился с ней прямо в Мондштадт без всякого стыда и задней мысли; и когда они наконец остаются наедине в укромном углу таверны, он ловко вытаскивает её из уха и кладёт Кайе в протянутую ладонь:

— А мою серьгу вы посеяли, капитан?

Он смотрит почти обиженно на большие серебряные кольца в его ушах, Кайя ловит этот взгляд, впивается, запоминает, смакует; потом прикрывает глаза и улыбается:

— Думаете, я буду одинаковые украшения носить каждый день?

И хоть Аякс недовольно щурится, уязвленный, Кайя переводит дух, понимая, что окончательно себя в ловушку загнал. Поэтому к концу приятного вечера уже и не беспокоится ни о чём вовсе, когда достает кошелёк и оттуда вынимает Аяксову серёжку, протягивая ему:

— Если ценишь вещь, не стоит оставлять её кому попало.

— А разве ты "кому попало"? — спрашивает Аякс искренне, подпирая щёку рукой. Кайя тяжело вздыхает, и тогда Аякс будто решает ещё один удар нанести; не протягивает ладонь, серёжку не забирает, и даже не даёт ее Кайе на стол положить — только наклоняется к нему чуть ближе и подставляет ухо, нагло улыбаясь, но всё же смотря в стол.

И Кайя сдаётся; это даже приятно — чувствовать, как замирает и буквально не дышит Предвестник, каждое касание ловя; и Кайя не торопится и касается больше, чем нужно, смотря, как розовеет ухо, а за ним и всё лицо, которое Аякс неловко прячет за ладонью.

***

Аякс не окружает; не давит, не душит, он цепляет крючки. Один за одним, снова и снова, потихоньку, постепенно; выдерживая дистанцию, пропадая на месяцы, ввязываясь в авантюры — но цепляется всё равно. Кайя эти крючки выдергивает, вытаскивает осторожно, старается для них же обоих, да и в принципе для целого мира, и полностью на них, впивающихся в душу, отвлекается. Но когда вдруг видит Аякса вновь, усталого, но растекающегося в улыбке перед ним, пробравшегося ночью через городскую стражу, дни в дороге и приказы Царицы в его дом, Кайя отчётливо видит, как незаметно для себя он своих крючков в ответ нацеплял.

И сдаётся в бесчисленный раз — покорно берёт лицо Аякса в руки и целует во все не уляпанные кровью и грязью места.

— Я тут подумал, — говорит Аякс вдруг, уже умытый, засыпающий и укутанный в одеяло; говорит и потерянно замолкает.

— Ничего себе. И как оно? — помогает ему Кайя, облокачиваясь на подушку. Аякс хмурится, всё ещё в своих мыслях, и не понимает; потом до него доходит — он резко поворачивается сердитый и возмущённый, но по его лицу тут же начинает гулять улыбка.

— Неважно, — фыркает он.

"Важно", — думает Кайя. Само по себе важно, и важнее только, раз он промолчал. Кайя расстраивается как-то по-детски совсем и цепляет ещё крючок: тянет руку к его лицу и гладит по щеке, смотря в глаза тоскливо и нежно. Аякс перехватывает руку мгновенно и прижимает к лицу, замирая с прикрытыми глазами.

И тогда Кайя замечает на его безымянном пальце кольцо. Простое, аккуратное и без камней; Аякс носит кольца, носит, чтобы покрасоваться, прямо поверх перчаток, но этого, спрятанного под, он не видел.

Большим пальцем аккуратно кольцо оглаживает; Аякс открывает глаза и смотрит на него. Вздыхает и руку Кайи прижимает к губам. Кайя не торопит, он знает, что надо ещё подождать, и через время Аякс наконец говорит:

— Сделал на заказ у лучшего ювелира в Лиюэ. Два таких заказал, — последняя фраза теряется в шорохе, потому что он отворачивается и начинает шуршать в одежде, давая передышку себе, давая передышку Кайе. И наконец возвращается, держа на ладони такое же кольцо, показывая ему, как что-то сокровенное, глядит на кольцо неотрывно, внимательно — но Кайя знает: он так прячет глаза.

— Я подумал... это не серьга. Их можно носить под перчатками; не мешают совсем, не натирают, — улыбается довольно, все ещё глаз с кольца не сводя, касается его аккуратно.

Кольцо; символ бесконечного цикла; символ того, что всё вернётся на круги своя, рано или поздно. Аякс любит символы. Это не первый его подарок, но подарком кольцо не чувствуется: чувствуется обещанием.

Аякс сглатывает и наконец поднимает на него взгляд, и Кайя ловит. Он не забирает кольцо, не подставляет ладонь; он улыбается нагло и протягивает ему руку.

Он знает, что у Аякса в голове, как и у него, нет такого концепта — привязать, окружить, посадить на цепь, стать единым; это невозможно, немыслимо и странно для них — в действительности быть чем-то крепко-крепко связанными. Их обоих уже выкидывало из всех родных связок и цепей: раньше Кайя это чувствовал, теперь же он знает, выслушал лично (пусть и не рассказал, но он видит в чужих глазах, что Аякс понимает); их обоих в любой момент может выкинуть вновь: никогда не знаешь, куда заведёт судьба или злая случайность, или разрушающийся мир — всё, что угодно, может перевернуться и сгинуть в последний момент, стороны — поменяться, отношения — обостриться, люди — умереть. И как бы ты ни боролся за жизнь — свою, чужую — внутри будут сотни и тысячи интуитивных, невдумчивых даже путей и решений на случай, если всё развалится вновь, опрокинется, бросит, предаст. И это особенно остро чувствуется, когда он сидит на одной кровати с Фатуи, желающим этот мир покорить и перевернуть, Фатуи, которого ненавидят все, кого он знает, Фатуи, который хочет пойти войной против богов.

Кайя знает; Аякс это чувствует и понимает тоже. И завтра он снова уйдёт, даже сцепленный с Кайей целой сотней крючков.

Но он хочет вернутся, он попытается; будет касаться губами металла сквозь кожу перчатки, глупые шутки его вспоминать и тёплые касания. И это стремление, что может оборваться в любой момент, где-то на уровне сердца по-своему вечное, цикличное и постоянное.

И потому Кайя протягивает Аяксу руку, слышит его тихий тёплый смешок и позволяет себя этим безмолвным обещанием окольцевать.