как рычаг

      От него разит психологией за километр. Две секунды не может посидеть спокойно, не сказав какой-нибудь чуши про мир и вселенную, как всё устроено, как устроены люди и как ему всех жаль.

      (лицемер, честное слово)

      Хочется запустить в него гвоздем или тапком, в зависимости от того, где я сегодня сижу — рядом с ним на диване или на стуле, прикручиваю новую полку, на которую он хочет положить очередные двадцать книг «Как стать успешным, не делая нихуя». Я устал даже глаза закатывать, не то что слушать, о чем он записывает очередное голосовое очередному другу по секте переписке. Когда-нибудь он скажет мне «адьос» и свалит к ним всем, лишь бы не видеть моего недовольного лица. Когда-нибудь он скажет, как сильно заебался чувствовать с балкона дым моих сигарет, а я скажу, что он заебал сыпать в кружку с кофе больше трёх ложек сахара. Из раза в раз садится передо мной, берет мои ладони в свои и лелейно шепчет: «Давай поговорим, ну? Обсудим, что нас обоих беспокоит», а я отвожу глаза, потому что даже не знаю, с чего начать.

      Не всё так плохо, как кажется. Иногда мы подолгу разговариваем перед сном, сидя за столом на кухне. Иногда мы и вовсе всю ночь не спим, потому что за окном ночью день, чёртов Питер с его белыми ночами, и просто пялимся в потолок, думая каждый о своём. Иногда мы ходим на пляж, стоим там по колено в воде и наблюдаем загорающих девушек, кучу детей и проплывающие по заливу парусные лодки на моторке. Он улыбается: «Пошли купаться?». Я снова закатываю глаза: «Мы не взяли плавки».

      — Да какая разница, давай в одежде!

      — Простыть хочешь?

      — Жарко, я не простыну.

      — Скажи это тонне сопливых салфеток в нашей мусорке.

      — Ц, зануда.

      — Придурок.

      — Эй!

      В этот момент он просто тянет меня на себя, и мы падаем в воду вместе. Коленям больно, на локтях останутся ссадины. Мы оба мокрые, с прилипшими ко лбу волосами, он смеётся, а я смотрю на него так, будто вся эта жизнь сплошная глупость. Что не мне бороться с его мирами и вселенными, потому что я привязал себя сам и вряд ли когда-то откажусь. Его бы утопить. Избавиться. Избавить себя. Но я лишь усаживаюсь в воде поудобнее, отводя взгляд, туда, к лодкам и чертовым орущим детям. У Питера не отнять того прекрасного факта, что на двух сидящих в воде парней, так неприлично близко друг к другу, всем абсолютно плевать. Да хоть засоситесь. Хоть потрахайтесь. Ему тоже плевать, поэтому он водит ладонями по разгоряченной даже под водой коже спины и бёдер. Ему плевать на мои попытки избегать прикосновений, на мои «Да блять, прекрати уже». Всегда плевать, и иногда мне кажется, что я единственный, кто хоть о чем-то беспокоится.

      Иногда мы сидим в лесу, и он жалуется на комаров, а я (снова, и снова, и снова) закатываю глаза: «Намазался бы кремом, дурак». В лесу свежо, и я бы там остался. В лесу пруды, и я бы в них жил. Но приходится слушать его нытьё, а вечером после душа кидать ему крем. Он, конечно же, отказывается, и я снова беспокоюсь за нас двоих — сам сажусь, открываю банку и покрываю красные узоры от ногтей, потому что этот идиот расчесал все укусы, белой жидкостью. Не обращаю внимание на эти полустоны и его: «Чёрт, холодно», на автомате тихо произношу: «Потерпи». И почему-то это всегда срабатывает как рычаг. Он отбирает крем. Говорит, что другое у него применение есть. Я даже не могу-

      Утром в восемь я постоянно торчу под холодным душем. Чёртово лето и чёртова жара. Всегда удивляюсь, как он умудряется спать до десяти, когда солнце стартует жарить ещё в восемь, нещадно и, кажется, бесконечно. Всегда удивляюсь, что я стараюсь не шуметь, чтобы он спал как можно дольше. Тихо передвигаюсь, тихо ставлю вариться кофе. Если бы и душ был бесшумным… Цокаю и опять закатываю глаза, когда он открывает свои в десять и удивлённо таращится на меня: «Ты уже не спишь?!». А я просто сверлю его взглядом, прикидывая, какую шутку об этом я ещё не пошутил, потому что слышать одно и то же каждое утро чертовски надоело.

      Иногда у него экзистенциальный кризис, или как это называется. Депрессия в ноль лет и психи через каждые десять минут. Мы не разговариваем, и я бы вообще с удовольствием ушёл. В такие моменты, думаю, мы больше всего друг друга терпеть не можем, потому что эти противоречия характеров становятся нестерпимыми. Я заебался чувствовать себя обязанным. Я заебался думать о том, что делать. Я ненавижу его ебучую психологию, но когда она с ним, и он бредит ей двадцать четыре на семь, он спасает мои мысли о невозможности жить так, как хочется. Поэтому когда у него такая хандра, когда он разочаровывается в себе, в жизни, я, в свою очередь, тоже разочаровываюсь в нём и в нас. И хочется поколотить его со словами: «Прекрати это говно, будь нормальным. Будь вот этим вот… жизнерадостным идиотом, которого я люблю».

      Не всегда доходит до этих слов. Не всегда (почти никогда) я хочу их произносить. Не всегда я вообще думаю, что это правда.

      Но это также срабатывает как рычаг.

      Через десять минут он снова жалуется на дым с балкона, сыпет в кофе тридцать ложек сахара, берёт мои ладони в свои и предлагает всё обсудить. А завтра мы снова пойдём на пляж.