Нортон Огнев был привязан к зодчему, и связь эта была скорее мазохистичной. Ему было хорошо, когда Миракл рядом. Он словно пребывал в нездоровой эйфории, которую отрицал разум. После того как зодчий уходил, Нортон его ненавидел. Ненавидел искренне, ведь чувствовал, как зодчий его убивает.
Он словно высасывал из него душу во время каждой их встречи. Медленно, малыми глотками, но неотвратимо, а последствия проявлялись гораздо позже и с каждым разом все жестче и жестче. Как похмелье после крепкого алкоголя.
Их первую ночь Нортон слабо запомнил: он был пьян как не в себя и мало что соображал. Тогда все было по обоюдному согласию, с долей привязанности друг к другу, но не менее жестко. В их первый раз он запомнил лишь то, как грубо брал его Миракл, а Нортон не мог ему противиться.
Огнев влюбился, как совсем зеленая девчонка. Он с самого начала знал, что ни к чему хорошему эта любовь не приведет. Он знал, что это его уничтожит. Хотел, но не стал сопротивляться. Будь что будет.
А с каждым разом хоть какая-то доля проявления любви всё больше сходила на нет, оставляя только тонкую, но прочную нить, проведенную от сердца Огнева. Ничтожную с виду, но вечную для Нортона. Он любил зодчего и одновременно ненавидел.
Теперь же в их отношениях все перевернулось. Понятие любви и привязанности было уже под запретом. Зодчий словно понял, что несомненно доминирует и уничтожил всякую мораль в жизни любовника. Это было негласным правилом: Нортон должен подчиняться и с благодарностью терпеть всё, что вздумает с ним делать Миракл.
Сегодня зодчий вновь пришел. Невозможно манящий, как и всегда в первые секунды. Нортон чувствует животное желание, и намека на которое не было еще мгновение назад. Тот дернулся, сделал шаг к дивану, но передумал. Вынул тонкие сигареты из кармана и глубоко затянулся. Выдохнул сигаретным дымом в лицо, когда Нортон, словно в наваждении, под гипнозом, вновь пал к его ногам.
Это повторялось каждую их встречу: он приходит, и Огнев уже у его ног. Так унизительно, что-то из ряда вон выходящее. Однако реальное.
Миракл улыбается. Неискренне, хотя наверняка в душе рад тому, что происходит. И Нортон, словно последняя подстилка, доподлинно знает, что делать: его руки тянутся к ширинке и несмело расстегивают её.
Зодчий всегда хочет отыграться на нем. Он упивается своей властью над некогда сильным Огневым. Он действует жестко и требует, чтобы Нортон подчинялся ему, отдавался без остатка. Каждую ночь, всегда.
А потом Огнев вновь оставался один. В лучшем случае — на смятой постели, но обычно — на холодном полу, у дивана.
Миракл снова не прикрыл ставни: лунный свет освещал оголенное мужское тело и снова оно тряслось от холода, который до этого не ощущался. Нортону казалось, что зодчий просто издевается и хочет лишний раз показать самому Нортону, насколько он жалкий и беспомощный. Весь в поту, измотанный и со своими мыслями наедине. Один, снова.
Так убийственно, душераздирающе, что хочется вцепиться зубами в ремень, заботливо обвитый Мираклом на его шее, и выть. Его снова использовали. Он снова сдался без боя.
Они не виделись на людях, лишь в этой комнате, каждую ночь.
В обыденной, другой жизни Нортон-старший делал вид, что всё в этом мире под его единоличным контролем и другим от него никуда не деться. Ведь могущество Огнева бесконечно и безусловно! Так пошло с самого начала и идет до сих пор не только в представлении его детей. В часовом мире сложилось единое мнение: у него никогда ничего не идет по звезде.
А оно и не шло. Оно катилось.
Миракл каждым своим приходом это доказывал.
Сейчас Нортон словно пребывал в тумане сознания, как и каждую ночь после Миракла. Он сидел за столом и… пил. Зодчий запрещал, видимо, чтобы Нортон не находил в алкоголе утешение и чувствовал все унижение на трезвую голову, особо остро. Да, первое время он свято соблюдал этот запрет: терпел угрызения совести, мучился. Но последние ночи были последней каплей. Он впал в глубокую алкогольную кому.
— Я не позволял, Нортон, — мороз пробежал по коже, когда он услышал этот голос. Опять.
Тело в панике требовало спрятать бутылку виски и вновь пасть в ноги Мираклу, но нежданно проснулась какая-то сила внутри Огнева и он не сдвинулся с места, хотя и отложил рокс, доверху наполненный жидкостью.
— Я знаю.
— Нортон…
— Иди к черту, Миракл.
Нортон не видел лица мужчины, но был уверен, что тот начинает сердиться. Признаться, он позабыл, какой Миракл вне постели и их комнаты — может, ему лишь кажется вся его жестокость? Мерещится.
Послышались быстрые тяжелые шаги. Нортон чувствовал слабую робость или скорее то, что она должна была присутствовать, когда зодчий замер в метре от него. Но он вновь сделал глоток, уже не обжигающий горло. Жидкость, словно не чужеродная, свободно разлилась по телу.
— Норт, это уже вторая бутылка, — его голос не такой, как раньше.
Дрожащий, предупреждающий, словно в нем говорит другая личность. И она знакома Нортону. Была, пару часов назад.
— Отвали, я сказал!
Нортон вдруг осознал, что он силен, когда Миракл не находится к нему слишком близко, вплотную. Когда он не знает или не подозревает, что сейчас снова сдаться и его используют. Когда его мозг отключен. Он силен, он чувствует это сейчас, как никогда раньше.
— Великое Время... — руки зодчего трясутся, но он не может сдвинуться с места.
Миракл беспокоится, чувствуя свою беспомощность. Не знает, что может сделать и где-то в глубине души понимает, что виноват во всем он. Зодчий собирается вырвать у него из рук злосчастный напиток, но не успевает. Его охватывает ужас.
Нортон падает со стула на пол, вдруг почувствовав жар во всём теле. Дрожит, но уже не от холода. Такие судороги у него впервые. И Огнев знает, почему: ведь он больше не хочет бороться. Пить он больше не будет — не сможет. А главное — забудет Миракла. Навсегда.
Он прикрывает глаза, делая последний вдох.
Нортон так и не осознал, что они лишь менялись ролями. Не выдержал и уничтожил себя сам, к чему всё шло с самого начала.
Равновесие в душе Миракла подорвется. Перед глазами сойдет дымка, видение ложной власти над человеком, когда-то искренне близким. Он поймет, что всё это был морок, наведенный извне. Поймет, когда будет поздно и останется слаб, ведь не все зодчий в силах исправить.