Отчего-то все упрямо считают, что моё предназначение – вести за собой людей.
Как-то раз, в пору, когда я мог назвать себя абсолютно свободным от любых оков, когда в голове моей было пусто, а за спиной не маячили ещё вина и обязательства, я гулял по набережной Детройт-Ривер. Это было не хорошо и не плохо, но так прекрасно, что сейчас, глядя на отдалении прожитых лет на то воспоминание, я бы мог назвать себя тогда полноценно счастливым. Это было давно, и сейчас эта прогулка покрылась тем же пеплом, который пропитал собой всю мою жизнь.
Я гулял. Шёл по течению, смотрел прямо перед собой и ни о чём не думал. Я выбрался из ямы, куда меня швырнула судьба, и пока ещё не влез в новую.
На короткое, незначительное мгновение я был собой. Не тем, кто должен вести за собой, не тем, кто обязан спасать окружающих. Я был мальчишкой, не в ладах с головой, не способный контролировать ничего и не контролируемый никем. Я был тем, кто дрался во дворах за последнюю краюшку хлеба и относил этот хлеб домой, а затем снова сбегал, потому что не здание, а весь чужой грязный мир был моим домом. В тот момент, на набережной, стоя в закатных лучах рыжего солнца, я был ничьим.
Если честно, я бы хотел вернуться в тот день, чтобы поступить иначе.
Тогда я считал, что несу ответственность за тех, кого спас, и должен отомстить за тех, кто остался в Овраге. Это оказалось моим сознательным выбором, первым в новой свободной жизни.
Если бы я поступил иначе, я был бы счастливее.
В моих руках лишь пепел, у моих ног весь город. Я взвешиваю, что из этого мне дороже, глядя вниз с верхнего этажа небоскрёба. Где-то там остались те дворы и та набережная. Где-то там остались надежды всё исправить.
Я задаюсь вопросом, сколько же человек способен бежать по инерции, подталкиваемый лишь устоявшейся привычкой, что иначе быть не может. Не может быть счастливой жизни в собственном доме, прогулок под осенними деревьями и барбекю по субботам. Никто никогда не ругается с соседом за место на парковке, не опаздывает на последний автобус, не ездит летом на последние деньги к морю, не думая, а что же дальше. Те, кто так живут – безумцы, потому что могут так жить.
Не может быть такого, чтобы кто-то не мечтал смотреть на мир с последнего этажа небоскрёба, перекатывая горстку пепла на ладонях.
Так уж этот мир устроен – все хотят того, чего у них нет. Так уж получилось, что все хотят иметь выбор – ведь его тоже никогда ни у кого нет.
Недавно мне пришлось самому идти на сделку, совсем как в старых мафиозных боевиках. Я стоял под зонтом, вокруг бушевал ливень, а должники не торопились нести сумку с деньгами. Пришлось их поторопить, прозвучали выстрелы – с утра многие удивлялись, как я выжил.
Ответ прост: никак. Когда вокруг бушует буря, от неё невозможно сбежать. Возможно лишь принять происходящее и отдаться в руки судьбе, желая, чтобы, если смерть и существует, то она была с тобой милосердной.
Однако всем известно – фениксы способны умереть лишь от собственного пламени.
Возможно, для Семьи проклятьем стал выбранный её детьми символ. В памяти многих затёрлось, как всё было и с чего началось, а самое главное – для чего. Испуганными птенцами мы жались друг к другу, не в силах выжить поодиночке, но человеческая душа всегда требует большего.
У нас не было ничего, а когда появилось всё – мы захотели ещё. Это и есть наше проклятье.
Я мог бы сказать, что ненавижу восставать из пепла. Каждый раз я теряю позади себя свои частички. Ребёнка, вырвавшегося на свободу. Человека, ищущего справедливости. Главу Мафии, стремящегося к порядку.
Что я потеряю теперь и что останется от меня в конце?
С вершины небоскрёба выхода, как всегда, только два, но, к счастью или нет, мне ещё есть, ради кого спускаться на лифте.
Мне говорили, что моё предназначение – вести за собой людей. Птенчиков, стремящихся прочь из клетки. Семью, жаждущую новых свершений.
Может, настало время, чтобы кто-то провёл меня сквозь дюны моей пепельной пустыни.