Устало потерев глаза, Вейлон вновь посмотрел на код. Что-то не сходилось. Где-то в его программе была ошибка, и, даже запуская пошаговое выполнение, он не мог понять, что именно идет неправильно. Это не говорило о том, что он плохой программист; просто он занимался этим фрагментом слишком долго. Ему казалось, что до разрешения загадки осталось совсем немного. У него было какое-то подозрение, но оно мельтешило где-то за краем сознания, не даваясь ему, не проникая в мозг целостной мыслью, и оставалось бесполезным зудом.

Как будто он точно знал слово, но вдруг, посреди разговора, совершенно не мог его вспомнить. Больше всего он боялся упустить окончательно эту жалкую мысль, которая была всего лишь идеей для очередной попытки, и вовсе не обязательно – решением. Это выводило из себя. От отчаяния он схватился за сигареты. Он поставил ультиматум: дал себе три минуты, чтобы что-то придумать, после чего, если ничего не выйдет, он отправлялся спать. Послышался стук, и Вейлон, обессилено закрывший глаза руками, усмехнулся:

- Войдите, - прежде чем понял, что звук идет не от двери.

- Вейлон.

Он узнал голос еще до того, как, заозиравшись, увидел силуэт на собственном подоконнике. Вейлон почти никогда не закрывал окно.

- Девятый, мать твою, этаж. Как ты здесь оказался? – спросил он вместо приветствия.

- Проще было спуститься с крыши, - признался силуэт, спрыгивая с подоконника. На цыпочки, чертовски тихо, словно кошка – неудивительно, что не было слышно, как он карабкается по стене. Вейлон еще не боялся его – мозг то ли еще не успел осознать, то ли отказывался осознавать вовсе. Тем не менее, он уже узнавал знакомые черты: черное двубортное пальто практически в пол, аккуратно уложенный вокруг шеи шарф, убранные в хвост волосы. Голубые глаза и тонкие, с четким контуром губы. Десять лет, десять чертовых лет – но не узнать было невозможно.

Пепел упал на клавиатуру – Вейлон выругался и придвинул кружку из-под кофе, чтобы сбрасывать пепел туда: потом отмоет.

- Это портит твой запах, - поморщился Эдди, подкрадываясь к нему все ближе неторопливыми шагами, пока не встал непозволительно близко, касаясь полами коленей Вейлона. Тот усмехнулся.

- Будто меня это беспокоит, - покачал он головой. Ноздри Эдди раздулись, взгляд похолодел; он наклонился и незаметным движением руки забрал сигарету, затушив ее о край кружки. Глубоко вдохнул, прикрывая глаза, пробежался пальцами по линии челюсти Вейлона, и, когда тот вжался в спинку кресла, потянулся следом за ним.

- Ты также зря остриг свои волосы, - продолжил Глускин, и Вейлон почувствовал, как ногти, поверхностно царапая, скользнули на его затылок. По телу пробежали мурашки; тепло сконцентрировалось в животе и лениво растеклось по паху и ногами от близости, от захваченной над ним власти. Ничего из того, что Вейлон поменял в своей жизни за это время, не имело значения.

Прямо сейчас, под широкой тенью, он был тем самым юношей с длинными вьющимися волосами, полускрытый тонким шелковым халатом, невинным, беспомощным и возбужденным. Юношей, который дрожал и извивался под уверенными руками, льнул к бесчувственной коже, сгорал от настойчивых ласк. Он ненавидел это; он ничего не мог с этим поделать. Язык скользнул в его рот, вырывая задушенный стон, ладонь прижалась к бедру – Вейлон перехватил ее, но не смог отстранить, лишь глухо застонал от яркого, незамутненного удовольствия, прошившего его от прикосновений через одежду.

- Тс-с-с, не дай им услышать тебя, - насмешливо произнес Эдди, расстегивая ширинку и запуская ладонь под одежду. – Приятно видеть, что это тело еще помнит мои руки, - прошелестел он на ухо, и Вейлон откинулся, прикусывая губу – слишком сильно. Эдди тут же вновь прильнул к его рту, целуя его с трепетом, вылизывая с низкими гортанными звуками, жаждущими, почти умоляющими. Всего пара капель – Эдди мог бы впиться ему в лицо, чтобы получить больше. Но он сдерживал себя, продолжая грубо и настойчиво ласкать его рот, скользил пальцами, едва разогретыми, по его члену.

Эдди всегда знал, как ласкать его, будь это невесомое касание или грубое воздействие; знал, где он чувствителен, предугадывал свои действия еще до того, как сам Вейлон думал о том, где и как он хочет ощутить его. Он знал, как позволить Вейлону наслаждаться им, а как – наказать, и если он причинял боль, то никогда не делал это случайно. Это было похоже на полное взаимопонимание на физическом уровне – и Вейлон с тревогой осознавал, что такого у него больше ни с кем не было и не будет. Эдди не был человеком, он обладал чужеродной энергией, мироощущением, отличным от всего живого.

И сейчас, когда Эдди выдыхал в его шею у линии роста волос, Вейлон чувствовал, как по частям отдается течению, его увлекающему, как все в нем гудит в нарастающем возбуждении. Каждое движение было точным и аккуратным, выверенным от запястья до кончиков пальцев. Если бы Вейлон мог, он бы попросил не останавливаться, но единственным, что волновало его так же сильно, как рука Эдди между ног, был тот факт, что никто из присутствующих в доме не должен его услышать.

- У тебя чудесные детки, - произнес Эдди, будто поймав его мысль, и голос его звучал где-то на грани сознания, не доходя до изможденного разума. – Тебе все же удалось каким-то образом избавиться от условного рефлекса, верно? Или ты просишь ее об этом?

- О чем ты говоришь?

Тогда Эдди, усмехнувшись, накрыл его рот ладонью и примкнул к шее, прокалывая кожу над пульсирующей веной. Оглушительный оргазм накрыл Вейлона, заставил его задыхаться, и если бы не рука, плотно прижатая к его рту, вместо приглушенного беспомощного звука из него вырвался бы крик. Пока Вейлон заново учился дышать, он понял, что всхлипывает. Он обмяк под тенью Эдди, не слышащий ничего, кроме бешеного сердцебиения, и лишь краем глаза заметил, как тот достал из кармана платок, чтобы вытереть руки, привел в порядок одежду Вейлона и ласково похлопал его по бедру, прежде чем отстраниться.

Вейлон почти был благодарен ему за то, что смог испытать это снова. Эдди не был его первой любовью, но он был первым, кто толкнул его в постель, первым, кто касался его со страстным желанием, кто доводил его до исступления, оставляя после себя лишь обугленные кости и горстку праха. Тело не могло его не помнить, оно знало эти укусы - и реагировало по-прежнему. Эдди причинял ему столько же боли, сколько и наслаждения, когда держал его в своем доме, запертым в комнате. Это было неправильно, нездорово; это было настоящей зависимостью, и Вейлон давно признался себе в этом. Но что это меняло сейчас, когда он вновь воочию видел этого монстра в собственной комнате?

- Ты изменился, - с легким оттенком тоски в голосе произнес Эдди, возвышаясь над ним с выпрямленной спиной и надменным взглядом. – Вернулся к обычной жизни. Тебе так хотелось быть нормальным человеком, что ты выбрал жену, двое детей и эту свою профессию. Неужели ты и впрямь счастлив?

Вейлон фыркнул в ответ, пытаясь приподняться в кресле, но недавний оргазм и слабость от укуса давали о себе знать. Привычным жестом прокусив палец, Эдди прижал его к шее Вейлона, заращивая оставленные им следы.

- Я мог бы открыть тебе другой путь, - добавил он, не получив ответа. – Вейлон, ты мог бы быть сильным вампиром. Намного сильнее, чем тот мой фамильяр.

Деннис! Вейлон устыдился, что не вспомнил о нем за время этой встречи – его мысли заняты были совсем другим. Это было непозволительно по отношению к человеку, который спас его от Эдди, выпустил его из дома, жертвуя собой – а Вейлон даже не знал, что с ним стало. Все эти годы Вейлон убеждал себя, что у него не было выбора, что это не его вина. Эдди провоцировал его, отзываясь о Деннисе с такой небрежностью, не называя даже его имени.

- Ты все еще держишь его при себе? – спросил Вейлон. – Так и не выполнил обещание?

- К нему ты проявляешь куда больший интерес, - заметил Эдди с наигранной досадой. - Почему бы тебе не выяснить все самому?

- Откуда мне знать, что вы не заманите меня в плен снова?

Эдди улыбнулся.

- В этом больше нет необходимости. Я нашел тебя. И кстати, - Эдди постучал длинным ногтем по монитору. – Ошибка в четыреста тринадцатой строке.

С этими словами он забрался на подоконник и исчез за окном. Вейлон закрыл лицо руками, дав, наконец, волю эмоциям и позволив слезам катиться по щекам. Он просто не верил во все это, слишком уж было похоже на дурной сон. Десять лет спокойной жизни; он был уверен, что почти выкарабкался – и все было разрушено в одно мгновение.