Последняя зима в Петербурге приносит неожиданное открытие: бессмысленно всё. Так во время долгих вечерних бесед заявляет Евгений, и на его стороне — железная логика и суровое пламя во взгляде.

И всякий раз Аркадий сражен наповал. Всякий раз верит, что за таким человеком последовал бы куда угодно, хоть на баррикады, — и однажды, не выдержав, перебивает Базарова своим пылким признанием.

Тот разглядывает его, усмехаясь, в неровном свете лампы:

— Молодой ты, друг мой любезный, дурной еще. Чего ты о себе возомнил? — приклоняется, стискивает его руку своей, красной и мозолистой, и держит долго, больно. — Нежный ты, нежный…

На всякое утверждение нужны весомые доказательства. Вот только всё бессмысленно, в особенности слова: такие аргументы Евгений сокрушит, даже не утруждаясь.

Нужно что-то еще — так что Аркадий делает глубокий вдох, как будто перед прыжком в бездну, и порывисто целует его куда-то в уголок губ. Потом — еще раз, посмелее. Хоть бы получилось.

— Размазня… Ну да ладно, — раздается хриплый смех, — аргумент стоящий. Мы над этим сейчас еще подумаем…

Лампу этим вечером никто не гасит.