Память Аллена – дырявое решето и ленты-нити пустых событий. Делать с этим что-то или нет, вопрос не стоит – Аллен не уверен, что имеет право выбирать. Выбор, кажется, уже сделали за него.
Тысячелетний Граф – Аллен, запомни, его зовут Адам, пора привыкнуть – кладёт свои широкие ладони Аллену на плечи и тот вздрагивает, не привыкший к чужим касаниям. Видеть это лицо для него всё ещё странно и почти больно. Адам ему странно знаком, необъяснимо чужд и совершенно иррационально важен и нужен. Аллен хочет себя за это удавить. Аллен хочет сжимать руку Адама в своей, пока они гуляют по пляжу.
Адам смотрит на него с глухим сожалением и стыло печалью. Это злит и заставляет внутренности сжиматься в какой-то мутной вине. Аллен не понимает, что с ним не так. Что с ними обоими не так. А ещё он не уверен, что это всё принадлежит ему, а не кому-то другому. Что Адам видит Аллена, а не Неа. И что Мана видел именно его, а не своего брата.
Это всё так странно мешается в его голове, что Аллен проваливается всё глубже и глубже, тонет в самом себе и, отчасти, в Адаме.
Аллен всё ещё слышит и видит Неа. Аллен говорит об этом Графу уже не в первый раз, но его как будто не слышат. Адам отмахивается от него и говорит просто ждать каждый раз, пока Неа рассказывает ему свои странные сказки и поёт чужие простые легенды. Неа во снах тянет к нему руки и как будто о чём-то просит, но Аллен никогда не может понять, что же тот хочет от него. Но Неа не повторяет. Неа поёт, играет, рассказывает, но никогда ничего не повторяет. Только говорит что-то о цикличности, что Аллен принимает априорно. Единственно, что не вызывает у него вопросов, как будто он всегда этой цикличностью и жил.
Адам смотрит на него и в тоже время - нет, говорит с ним, но как будто в комнате есть кто-то ещё, кто-то, кто знает гораздо больше Аллена. И касается его Тысячелетний так, будто боится сломать. Аллена это бесит до белых вспышек под закрытыми веками. Эй! Он не умер, когда ему проткнули сердце насквозь, так чего ему бояться теперь?!
Но Адам никогда ему не ответит.
А Неа на все вопросы показывает ему море.
С Неа на удивление легко и спокойно. Как когда-то с Маной. Как никогда не было с Адамом. Неа хочется слушать, хочется подставлять уставшую голову под холодные пальцы и целовать растянутые в хитрой, любящей улыбке губы. От Адама хочется убежать и больше никогда не показываться ему на глаза.
***
- Знаешь, на что больше всего на свете похожи нои?
Они опять на каком-то пляже, на котором сам Аллен никогда в жизни не был, хотя каждая из их встреч и проходит в его голове. За Неа шумит прибой и в этом шуме его голоса почти не слышно. Но Аллен слышит всё чётко и ясно, без всяких помех и перебоев. Возможно, свою роль в этом всё же играет то, что они у Аллена в голове. Аллен судить не берётся, всё больше свыкаясь с позицией то ли пассивного слушателя, то ли ученика, а то и просто красивого украшения. Он всё ещё не уверен, зачем он нужен Тысячелетнему Графу, который в обмен на его несносную тушку предложил Ватикану мир.
За своими размышлениями Аллен, кажется, совсем выпадает из реальности – если это место таковым можно назвать – и всё никак не может ответить Неа. Тот смотрит на него выжидающе, явно не собираясь продолжать, пока Аллен не соберётся с мыслями, но и мешать ему не будет – в этом Неа удивительно осторожен и понимающ. Аллена это не особо заботит на самом деле, да и ответа он не знает, так что смораживает первое, что приходит в голову. Не зря же Неа каждый раз водит его на побережье.
- Нои похожи на океан?
Аллен понимает, что выдал что-то не то только тогда, когда Неа начинает смеяться и смех его – церковные колокола в отдалении – окружает Аллена такой непередаваемой теплотой, что он просто не может обижаться. В каждом звуке – любовь и горечь ностальгии вперемешку с искренним счастьем. Аллен не уверен, что когда-нибудь поймёт этот коктейль, но точно знает, что когда-то давно Неа смеялся кому-то - такому же, до последней детали как Аллен - точно так же.
- Ты почти угадал, но нет. Возможно, я расскажу чуть позже, а пока, тебе пора просыпаться. Скоро подадут завтрак.
И мир содрогается, переворачиваясь яркими цветами. И море накрывает Аллена с головой.
***
Аллен не особо любит загадки. Ему всегда больше нравилось, когда всё просто и понятно, но этот вопрос, заданный то ли между делом, то ли чтобы заставить его задуматься, намертво приклеился к мозгу и повторялся из раза в раз. На что больше всего на свете похожи нои?
Это могла бы быть вполне неплохая идея для разговора с Адамом, но тот не явился на завтрак, оставив Аллена один на один с горой тарелок, переполненных всевозможными блюдами. Это Аллен в нём не любил больше всего – подвешенное состояние, в котором Граф всё время его оставлял. Как будто купил дорогую игрушку, а что с ней делать, понятия не имел. Глаз она не радовала, а детям отдать было жалко – стоит всё-таки не копейки. Аллен стоил Графу всех его планов, сотен лет, потраченных в пустую, и, кажется, маленькой толики его разума, ушедшей, будто сквозь пальцы. Аллену с этого до безобразия смешно – однажды Тысячелетний разрушил всю его жизнь до основания, сейчас, судя по всему, пришла очередь Аллена платить ему по счетам.
Но смеяться Аллен, увы, не хочет.
Аллен хочет понять, что происходит. Аллен хочет биться головой об стены в тщетных попытках что-то из неё вытрясти. Аллен хочет, наконец, зацепиться за неясный, размывающийся образ из далёкого прошлого, которое, по всем правилам и законам, его быть не должно. Но таковым всё же является. Абсурдное и нелепое, будто склеенное из различных жизней и сценариев, полотно его собственной, алленовой жизни, прошлой и будущей, что тянется сквозь его-не-его любовь и ненависть. Аллен запутался в этих лоскутах-нитях, как котёнок в шерстяном клубке (ему приходилось пару раз так распутывать Лулу, хоть она и шипела), вот только ему никто не поможет. Адам из раза в раз от него сбегает, окидывая виновато-непонимающим взглядом, а Неа кривит тонкие губы во влюблённых (А точно ли? Аллен совершенно не может понять) полуусмешках и говорит загадками без отгадок. Аллена бесят они оба. Они оба отчего-то ждут, что Аллен поймёт всё сам.
А Аллен на такие подвиги способным не оказывается.
Аллен хрустит печеньем так, будто это оно перевернуло его жизнь с ног на голову и теперь он ему мстит.
Аллен плюёт на них обоих с колокольни собственных обид и вопросов и отправляется с Тики в весёлый трёхсуточный загул по кабакам без сна и отдыха, надеясь после провалиться в настолько глубокий сон, что Неа к нему не придёт. Как будто его надежды хоть раз сбывались так, как он думал и хотел, а не выворачивались наизнанку своими неприглядными внутренностями наружу. Наивный.
Адам вылавливает их, довольных, немного счастливых, отчаянно пьяных и, почему-то почти-почти, самую малость, едва не целующихся, к окончанию второго дня. Он взбешён, зол и обижен, и самую-самую малую чуточку (больше, чем всё остальное, много больше, чем способен скрыть от Аллена и признать в себе) напуган. Он их отчитывает, ругает и чуть ли не отрекается от обоих - совершенно на это не способный – брызжет ядом и призывает к голосу разума Можно подумать, что этот самый голос у них обоих когда-то вообще был. Можно подумать, что Тики, выслушивающий всё то же самое, что и Аллен, никогда так раньше не делал. Можно подумать вообще всё, что угодно. А потому Аллен смотрит на то, как Тики извиняется, просит прощения за них обоих и бухтит себе под нос что-то невнятное, и думает, много думает о том, что почти-почти целоваться хочет не с Тики, что Адам отчитывает Аллен совсем не за это, что Адам, в конце-то концов, сам во всём виноват. И Аллен просто уходит под его нотации и почти-почти – Аллен уверен, что этого никто и никогда не заметит – плачь.
***
Неа в ту ночь странный. Сам не свой. Не привычный и знакомый до последней морщинки в уголках улыбающихся глаз, а искажённый и переломанный. И Аллен только сейчас замечает, насколько он похож на Адама. На Адама, лет на двадцать моложе, без этих его клоунских костюмов и ужимок. На Ману, каким его Аллен запомнил. А ещё Неа чертовски похож на Тики и это сводит Аллена с ума. Это то, что не давало Аллену покоя так долго. Причина, почему из всех ноев только Роад и Тики никогда не воспринимались как угроза: Тики – копия застрявшего в больном сердце Неа, Роад – девочка-катастрофа, выращенная, по ощущениям, его же руками.
Неа ходит из стороны в сторону по маленькой, заваленной барахлом комнатушке, заламывает руки и не знает, что сказать. Неа – тревога и растерянность в тощем теле, и он не может подобрать слов. Он не знает, что говорить сейчас. Не знает, должен ли попытаться усовестить Аллена или его поддержать. Аллен решает его дилемму всего одной фразой:
- Ваше молчание мне надоело.
Четыре слова. Простые четыре слова врываются в сознание Неа резким порывом ветра. И бумаги и книги разбрасываются по комнате первым снегом. Неа чувствует горечь забытых слёз и перемолотую в пыль обиду в этих словах. Неа злится на себя и на Адама. Но Неа не может сделать ничего. У Неа связаны руки старым обещанием, а язык – чужой истончившейся памятью. Остаётся только вздыхать и каяться, каяться и вздыхать. Просить прощения, проводя тонкой рукой по чужим волосам, опускаться на колени перед глубоким мягким креслом и класть голову на чужие бёдра – на всё только твоя милость и воля. На всю мою грешную жизнь. Аллену от этого хочется плакать и смеяться, полезть головой в качелю-петлю и больше никогда не спать по ночам. Аллен зарывается пальцами в чужие смольные кудри и напевает одну из тех колыбельных, что пел ему Неа, возможно даже не сейчас, но на это как-то откровенно плевать. Главное, что Неа сейчас почти счастлив, а сам Аллен призрачно спокоен ровно до следующего утра.
***
Аллен решает пойти на крайние меры. Аллен помнит старую-старую сказку о ное, убившем всех остальных. Всех да не всех. Аллен идёт на поклон к Роад, потому что Неа виновен без вины, а к Адаму он не пойдёт из принципа.
Роад заваривает чай, рассаживает вокруг кукол-медведей поприличнее и спрашивает, чего это такой помято-невыспавшийся Аллен к ней пришёл. Спрашивает обиженно – она тоже хотела с ними сбежать-исчезнуть, тоже хотела взбодрить заскучавшего, по её мнению, Адама. Хотела сбежать от запершего её в золотой клетке Шерила, даже если запереть-удержать её кажется почти невозможным. Роад тоже свойственно чувство вины и долга. Роад называет это мешающей, лишней совестью. Аллен чувствует иррациональную гордость.
Аллен не может сказать ей прямо, почему он здесь. Аллен, откровенно говоря, вообще не уверен, зачем он здесь. Как будто вывалить что-то из их странного, неустойчивого трио неправильно, лишнее, ненужное. Аллен утомлённо садится за стол, складывается на нём руки, а на них – укладывает голову. И смотрит из такой позы на Роад снизу вверх. Чувствует ли он перед ней вину или неправильно-искажённую нежность? Аллен как-то не задумывается, тяжело вздыхает и прикрывает глаза. Он устал. Устал от всего этого бардака в голове, устал от неразберихи между ним, Адамом и Неа, а рядом с такой хаотично-непредсказуемой Роад ему до странного легко и уютно. И говорить теперь совершенно ни о чём не хочется. Только слушать её болтовню с куклами-медведями, пить чай из маленькой розовой чашечки и, возможно, слегка-слегка, в самом дальнем уголке сознания, так глубоко, что даже Неа никогда там не был, плакать навзрыд от абсурдности происходящего и от странной-чужой обиды. От его-не его разочарования в чём-то важно-личном. И от отчаяния несбывшихся надежд. Аллена это пугает, и потому он улыбается Роад нежно и ярко, со всей возможной к ней любовью.
- Я, что, не мог прийти просто потому, что соскучился?
Роад вздрагивает и роняет на пол крошечный розовый чайничек. У Роад огромные-преогромные глаза и странная панику на самом дне зрачка. Роад садится напротив него, складывает руки, как примерная ученица, и смотрит на него прямо.
- Что тебя беспокоит, Аллен?
Возможно, будь это не она или она, но чуть старше, возможно, будь он чуть более уставшим или напряжённым, он бы сломался от этого вопроса. Сломался и вывалил бы на неё всё, что его беспокоит. Но нет. Аллен садится ровно, пожимает плечами и несколько рассеянно улыбается:
- На что больше всего на свете похожи нои?
Аллен по-птичьи наклоняет голову и смотрит на неё выжидательно, пока Роад хлопает своими длинными ресницами в недоумении.
- Ты же сам сравнивал нас с морской пеной…
Роад выпаливает быстрее, чем успевает подумать, а когда до неё всё-таки доходит, что она сказала, она закрывает рот своими крошечными детскими ладошками. Приплыли. Роад в ужасе со своей оговорки и с того, что с ней сделают Неа и Адам, когда узнают. Хотя Неа наверняка уже всё знает. Роад проклинает свой длинный язык и хочет уметь обращать время вспять.
А у Аллена в голове сотней осколков взрывается мыльный пузырь его искажённого прошлого. Прошлого, которое он обещал не забывать. Прошлого с людьми, которых он любил. Прошлого его-не-его жизни, которую он прожил сам. Которую он сам выбрал и которую сам решил забыть, хотя обещал им обоим этого никогда не делать.
***
- Неа, на что больше всего на свете похожи нои?
Аллен разморённый, уставший, но до ужаса довольный, перебирает его волосы, мягко улыбается и переплетает пальцы их рук. Аллена всегда тянет на философские разговоры после секса. Неа понятия не имеет, что ему ответить и что Аллен хочет от него услышать. Неа привстаёт, опирается на локти и смотрит в его прищуренные, серо-фиолетовые глаза. Такой взволнованный и довольный, влюблённый и заинтересованный. Неа пытается понять, что от него хотят, но сдаётся.
- Аллен, сердце моё, я не знаю, что тебе на это ответить, - Неа чуть опускается и целует кожу под кадыком. В самом деле, всё, что он сейчас хочет, это либо и дальше лежать и слушать чужое приглушённое сердцебиение, либо целоваться и выпрашивать ласку. Философия в его планы на вечер не входит. – Право слово, понятия не имею, что ты хочешь от меня услышать.
Неа ведёт дорожку поцелуев от кадыка до мочки уха, а оттуда – к тонким губам. Аллен – веселье и искры в глазах – опережает его и целует легко-легко в нос, прижимая к себе ближе, теснее, устраивая его на себе почти полностью.
- Нои похожи на морскую пену.
Аллен мягко стукает Неа по лбу и начинает целовать его руки, прикрывая глаза – разговор на сегодня окончен и смысла продолжать пытаться расспросить нет. Аллен больше ничего не скажет. Аллен будет его долго-долго целовать, покрывать его плечи и шею засосами-укусами и заставлять судорожно выдыхать своё имя почти до самого рассвета. Будет выполнять его желания, цеплять губами серёжки на сосках и доводить до исступления одними пальцами. Но Неа получает от этого искренне удовольствие. Неа сам вложил в его руки всё, что мог отдать. Неа сам выцеловывает его тело, пока без остатка отдаёт свою душу.
***
Аллен вздрагивает на низком стуле и дышит рвано. Кожу покалывает от фантомных поцелуев, а руки дрожат и обхватывают плечи. Аллен не уверен, хочет ли он вспоминать всё это, но, кажется, выбора у него нет. Аллен чувствует, как под закрытыми шторами век, где-то глубоко в его голове, Неа испуганно и выжидательно наблюдает за происходящим. Неа боится за Аллена или его реакции? Аллен не хочет и просто не может об этом думать. Аллен прерывисто дышит через рот и сгибается пополам. Его топит в этих чувствах из прошлого, которые, оказывается, были всегда у него внутри между рёбер.
Аллен тянется за кружкой – невероятно хочется пить – и натыкается взглядом на Роад. Она обеспокоена, напугана и в одном шаге от того, чтобы позвать кого-нибудь – Вайзли или Адама – к ним, решать что-нибудь с этой ситуацией, которую создала она сама. Но и бросать его одного она сейчас боится. Боится того, что он может сделать, что решить, как поменяться. Вся комната пропитана их общим страхом. И Аллен от этого хочет смеяться. Смеяться, чтобы не плакать. А плакать ему хочется очень сильно.
Аллен слабо улыбается и приводит дыхание в порядомк. Аллен хотел бы разобраться с этим самостоятельно, без свидетелей. Конечно, с Неа это будет несколько сложно, но это же Неа. И от этого внутри как-то странно теплеет. Становится тесно и почти физически больно. Аллен помнит его постоянное желание быть ближе, и от абсурдной иронии всего случившегося ещё больше хочет смеяться. И чтобы это всё, наконец, прекратилось.
Аллен знает, что именно это воспоминание плыло первым не просто так. За него цепляется всё. Всё цепляется за Неа в той или иной степени. Аллену кажется, что вообще вся его жизнь, её самое счастливое время началось с того глупого вопроса в его голове, со странной метафоры, глупой ассоциации. Аллен встаёт на дрожащих ногах, треплет Роад по волосам и мягко ей улыбается.
- Не волнуйся, я справлюсь.
Роад шмыгает носом и держит в себе сотню слов-извинений. Внутренний голос говорит ей, что они всё ей ещё спасибо говорить должны, но и его она подавляет. Роад понимает желание Аллен побыть сейчас одному и решает ему помочь – неизвестно, кого он может встретить по пути от её комнаты к себе - резная клетчатая дверь появляется рядом с ними почти бесшумно и приглашающе открывает створки. Аллен благодарен ей. На самом деле благодарен за всё и потом не забудет её как следует поблагодарить, но не сейчас. Сейчас он целует её в вихрастую макушку и уходит к себе, надеясь не потонуть в омуте памяти окончательно.
Комната встречает его тишиной и лёгкой прохладой. Запахом книг, тёплой выпечки и чая. Ох уж этот Адам – или Мана? – в самом деле. Алле хотел поговорить с Неа, снова увидеть его и расспросить – всё-таки то, что он сидит в его голове одновременно очень удобно и совершенно непрактично – но, кажется, этот разговор придётся и отложить.
Мир перед глазами рябит солнечным светом, и Аллен валится в ближайшее кресло, подставляя голову под новый виток истории своей жизни.
***
Аллен пьёт чай с Маной на крыльце и подставляет лицо под солнечные блики. Они только закончили с очередной бредовой идеей. То, как сильно они углубились в неё в этот раз, удивляет даже Аллена. Нет, серьёзно, провести целый день в пыльном, захламлённом подвале Кэмпбеллов за чтением книг и только под вечер наконец-то вылезти на свет погреться под заходящим солнцем. Учитель должен быть им доволен.
Мана смеётся легко и свободно, улыбается ярко и тепло и тянет к Аллену свои тонкие аристократические руки. И столько щемящей нежности в этом жесте, что Аллен не может не поддаться соблазну. Аллен садится ближе и подставляет лицо под поцелуи-бабочки. Мана считает, что он заслужил небольшую награду. Мана зарывается в волосы пальцами и массирует кожу, целует уголки глаз и улыбается. Мана греет его своим теплом после холодного и неприветливого подвала. И только за одно это Аллен ему чертовски благодарен. Аллен тянется сам его поцеловать и натыкается слепыми губами на переливчатый смех. Тут Мана устанавливает правила игры и Аллену остаётся только смириться.
Аллен сдаётся и кладёт голову на его колени, подставляясь под заботливые тонкие пальцы и прикрывая уставшие за день глаза. И так каждый раз. И один не отличим от другого. И Аллен искренне счастлив чувствовать это постоянство не кожей, но сердцем. Его пьянит этот дом и люди в нём живущие, его пьянит то, как смотрит на него Неа, как касается его Мана и как они целуются у него на глазах. Их маленькое запретное, аморальное счастье в месте, где морали никогда и не существовало. И Аллен смеётся, окружённый любовью так же сильно и ярко, как и закатным солнцем. Пригретый и обласканный, как же он не хочет уходить из своего крошечного, подсолнечного рая.
А там, за забором, учитель и очередная-бесконечная война, человеческая жестокость и грязь. А там надо сновать быть книжником без эмоций и сердца. И душит это не чуть не меньше удавки на шее. И Мана – его добрый, прекрасный, светлый Мана – видит это лучше всех остальных и закрывает его уставшие за день глаза, целует коротко в нос и прячет от всего мира в своих руках. И больше ничего на свете не имеет значения.
***
Неа сидит на диване и рассматривает старый, потрёпанный временем и людьми альбом с фотографиями. Неа улыбается едва заметно и на дне его глаз плещется океан ностальгии. Аллену не надо спрашивать, не надо заглядывать внутрь, не надо рассматривать снимки, чтобы знать, на что он смотрит. Клочки алленовой памяти в его руках смотрятся уместно как ничто другое сейчас. Вот тут – Неа прикрывает глаза рукой и улыбается глупо и по-детски – они уронили Ману с Корнелии и долго-долго просили прощения, с нижних веток свесившись головами вниз. Тогда им было чуть меньше, чем двадцать. Здесь – у Неа алеют даже кончики ушей – они на одном из последних дней рождения Аллена проводят всё время втроём в дальних уголках ковчега. Следующий лист – Неа хочет плакать и смеяться в истерике – они хоронят Катерину на маковом поле, пока Аллен задушенно смотрит откуда-то с той стороны изгороди. У книжников не может быть сердца и привязанностей. А за устроенный тогда им скандал, Неа до сих пор хочет просить прощения на коленях. Ряд бытовых снимков-воспоминаний греет душу семейным теплом, и Неа не может не проводить по ним пальцами: Аллен поправляет плед заснувшему на коленях Мане; Мана тянет его за руку через пшеницу к Аллену; он сам и Мана жарят блинчики, пока Аллен клюёт носом над очередной книгой. А Неа, глядя на это всё сейчас, задыхается в нежности и выдохнуть не может. Как и Аллен у его плеча.
Аллен знает эту комнату до последней книжной полки, до последней паутинки в углу, до последней ковровой ворсинки. Аллен узнает свою спальню из тысячи. И даже теперь, пока Аллен не помнил ничего, кроме смутной тоски в развороченной грудной клетке, Адам-Мана поселил его в точно такой же комнате. Отчасти по старой привычке, отчасти – по доброй памяти наверно. Аллен не хочет гадать, потому что знает – они старались ему напомнить, как могли. Старались дать ему выбор, насколько возможно, пока сами задыхались в отчаянной, болезненной надежде на чудо и в болоте собственных страхов. Аллен мог не вернуться, послать их к чёртовой матери и укатить в мировой тур с глупышкой-Роад, выбрать мимолётное Удовольствие двум половинкам Графа и навсегда вычеркнуть их из памяти-решета, не оставляя надежды. Что значит обещание для человека, который давным-давно должен быть мёртв?
Неа хочет что-то сказать, что-то спросить, уточнить, но слова никак не хотят складываться в предложения, поэтому он и дальше листает альбом, с каждой минутой становящийся всё толще. И на его страницах появляются не только они. Вот Роад на коленях у Аллена с охапкой конфет; Трайд обыгрывает Аллена в шахматы, пока Бондом и Джойд делают ставки; старик Книжник отчитывает Аллена, пока он поправляет букет на столе – красные и белые маки. Неа изучает всю его жизнь так, будто не слышал каждую из историй по миллиону раз. Неа готов слушать Аллена вечность. А Аллен запускает пальцы ему в волосы и набирает в грудь побольше воздуха. Аллен и сам не уверен, как стоит начать этот разговор, и от этой недосказанности трещит магия момента так, что Неа тихо смеётся. Смеётся отчаянно и с надрывом, как будто трещит по швам он сам. Смеётся, успокаивается и подставляет голову под ласку, доверчиво прикрывая глаза.
А Аллену всё-таки удаётся нащупать то, что не давало ему покоя так долго, эхом пушечных выстрелов прокатываясь внутри:
- Это всё было так уж необходимо?
Неа – усталость и разочарование в каждом жесте и вздохе – цыкает и поворачивается к нему всем телом. Неа смотрит в его серо-фиолетовые глаза и усталость наваливается на него с новой силой. Аллен всё же окончательно разрушил магию момента, даже если сейчас это было самым правильным.
- Спроси это у Маны, или как там он себя сейчас называет? Этот дурак решил, что так будет лучше и правильнее, если он откажется от своего имени в пользу чужого, чёрт знает почему! – Неа выпускает раздражение порционно и Аллену с этого смешно – ничего не поменялась за тридцать с лишним лет.
Аллен опускается на ручку кресла и целует Неа в макушку, как маленького ребёнка, нежно улыбается и хитро тянет:
- Я говорил про другое.
У Аллен сто миллионов вопросов, потому что даже его нововозвращённая память не знает всего. Неа и Мана – два махинатора-злодея, играли в свои игры без него чаще, чем рассказывали ему подробности, поэтому Аллен хочет знать всё. Поэтому Аллен смотрит на Неа так же, как всякий раз смотрел на бунтующую Роад и ждёт. Ждёт хоть каких-то внятных объяснений, как всё пришло к тому, к чему пришло. И Неа рассказывает.
Рассказывает, как Мана начал сходить с ума с начала его болезни, как пытался удержать его душу силами Графа, но ничего не получалось, как дошёл до того, что в отчаянии и боли пытался Неа поглотить. Целый Граф – больше сил и возможностей. И Неа в долгу не остался. Убил-искалечил всех, только ради одного, почти недостижимого в тех условиях – провернуть нечто странное и непредсказуемое, что в конечном итоге всё же вышло. А Аллен только сидит и слушает, и сердце замирает у него в груди. Как на самом деле страшно бессмертному влюбиться в человека. Страшно и горько. И Неа кивает на каждое слово, утыкает носом ему куда-то в живот, потому что сил больше никаких не осталось и терпеть эту пустоту в груди и дальше уже совершенно невыносимо.
Аллен прижимает его к себе ближе, теснее, крепче, как будто старается всю ту боль застаревшую отогреть и выветрить своим тёплым дыханием, даже если знает, что не получится. И Аллена последний вопрос дерёт-мучает, но и ответ узнать страшно до одури:
- Что будет дальше?
Неа смеётся лающе и трётся носом о ткань рубашки. Он стоит перед выбором: рассказать Аллену всё как есть, или поглумиться-испугать, но побеждает первый вариант – ему всё ещё дорога его шкура:
- Майтра и Мана сделают мне новое тело, Мана и Вайзли пересадят душу и будет теперь в роду ни тринадцать ноев, а пятнадцать. Хорошая новость, правда?
Аллену, на самом деле, не до шуток совершенно, но глядя в честные глаза заплаканного на грани истерики Неа, он как-то не может ему не верить. Аллен раскидывает варианты дальнейших событий и успокаивается. Пока всё выглядит вполне обнадёживающе и благоприятно. А Неа на его коленях, кажется, засыпает. Значит, пришло время ненадолго прощаться. Аллен думает, что ожидание не такое мучительное, когда знаешь, чего ждать.
***
Аллен идёт уверенно, чеканя каждый шаг, чтобы каждый в этом проклятом месте слышал, как он идёт устраивать скандал. На самом деле, ничего устраивать он не собирается, но ему весело только от одного предвкушения. Если быть совсем честным, Аллен боится видеть такого Ману – уставшего, постаревшего, впитавшего в себя столько тёмной материи, что почти слился с ней. Но Аллен не может ждать ещё дольше. А если заставит ждать ещё хоть час его, то сам себя на костёр поведёт и не позволит никому себя спасти. Аллен бывает не менее упрям, чем эти близнецы-затейники – без этого сложно стать хорошим книжником, а он всегда был подающим надежды учеником.
Аллен останавливается-замирает перед дверью его кабинета. А если его там нет? А если он ещё злится? А если не хочет такого дурака-Аллена видеть?
Но двери открываются раньше, чем он делает последний шаг
И Аллен умирает и возрождается снова в туже секунду.
А Мана-Адам прижимает его к груди, будто он сейчас растворится.
И говорить оказывается совсем-совсем не нужно. Пока Аллен вслушивается в сбивчивый перестук чужого сердца и шепчет бесконечно долгое «прости». Пока Мана зарывается носом в его выбеленные временем и кошмаром, в который окунул его сам, волосы и пытается сдержать-подавить всхлипы. Адам-Мана так долго его искал, а Джокер-Аллен так долго от него бегал, что теперь и шагу сделать в сторону не может. Не потому что сил нет или возможности, а потому что уходить от этих рук никогда не хотелось, просто – Аллен надрывно воет, боже, какая ирония и насмешка – память его подвела.
Мана всегда был плаксой и целым кладбищем в своей голове, а потому и поцелуи его солоно-пыльные, тягучие и острые. И больше ему ничего и не надо. И слова значение потеряли, оставшись набором звуков на границе сознания.
***
Неа развалился поперёк кровати и смотрит в потолок скучающим взглядом – эти двое собирались оставить его одного и снова зарыться в книги, будто в прошлый раз им было мало. Неа дует обиженно губы и подставляет голову под длинные и тонки пальцы Маны – нежность и ласка, любовь и забота. Аллен смеётся и продолжает водить пером по бумаге, вырисовывая новые символы-ноты очередной въедчивой колыбельной. Он наконец-то чувствует себя дома, в тепле и уюте.
Мана почти засыпает под их общее дыхание, как вдруг Неа садится и смотрит растерянно куда-то в стену мимо Аллена. Обычно, такое ничем хорошим не заканчивается – в последний раз им с Маной пришлось спешно отдирать его от орденских ворот. Неа по-птичьи склоняет голову к плечу и перекатывает слова на языке под два обеспокоенных взгляда.
- И всё же, я никак не могу понять, почему именно пена?
Аллен ошалело моргает пару секунд вместе с таким же обескураженным Маной, а потом – водопадный каскад и барабанная дробь – смеётся до боли в горле и слёз в уголках глаз.
- Для тебя это всё ещё имеет значение?
Неа смотрит серьёзно и прямо, не отводит взгляд и ждёт ответа. Рядом с ним зеркальным отражением садится Мана и Аллен понимает, что просто не может не ответить:
- Вы растворяетесь во времени и появляетесь вновь, как пена на воде. Разве не прекрасно?