Мариша никогда не гордилась своим даром, доставшимся от прабабки. Он ей больше мешал, чем помогал, вспыхивая видениями о судьбе того, с кем ей не посчастливилось столкнуться с утра на рынке, когда очередной поток закружил её в живом водовороте. Она видела внезапные смерти одних, кому не повезёт через четверть часа надкусить яблоко и задохнуться, и как один неудачно сворованный кошель приводит к лишению пальцев несмышлёного вора. Но чаще ей попадались измены жён и мужей, их неприглядные секреты, хранящиеся под слоями ушедших лет, если случайно обронённая фраза не вскрывает их, как нарыв. Но одно Марише нравилось в этом безумном калейдоскопе видений — доход, который они приносили. Пусть маленький, пусть нестабильный, из-за чего она оказывалась с пустым животом, сидя на ступеньках пекарни в надежде на доброту хозяйского сына, но всё же доход.
Она просила пару монет за прошлое и десять — за будущее, ей не верили, поднимали на смех и бросали в подставленную ладошку два медяка с гнусными улыбками, будто жалея безумицу. А она открывала их тайны, будто читала книгу, и тогда они платили за то, чтобы узнать, как сложится их судьба. У многих она была обычная: крепкая семья, любимое дело, долгие годы плодотворного труда. Иногда она видела смерть, что стояла за плечом, готовая оборвать жизнь несчастного и дарила ему надежду на прекрасную старость, боясь испугать. Она видела столько израненных судеб и часто, прячась в одном из переулков Маскарелля, проливала слёзы, оплакивая свою беспомощность. Почему ей не достался дар залечивать раны. Тогда она могла бы заиметь тёплый угол в каком-нибудь поселении и помогать крестьянам, а может, оказалась бы при дворе какого-нибудь лорда, утопая в лучших шелках и пробуя дорогие вина. И в этот момент Мариша закутывалась в старую тряпицу, кем-то давно выброшенную, представляя себя одной из тех напыщенных леди, за которыми увивались кавалеры в надежде хотя бы на улыбку. Её дворец — жалкий тупичок, где она пряталась от дождей и ветра, её вещи — старое выцветшее платье матери и деревянные бусины, доставшиеся от бабушки, а спутник — ласковый пёс, прибившийся к ней три года назад.
В то утро она вышла на площадь раньше обычного, когда ещё не проснулись первые горожане, но уже витал запах свежей выпечки, наполняя рот слюной. Она хотела попробовать заработать монет до того, как пузатый пекарь Алфор распродаст все булочки с кремом. Они у него получались лучше всего, а начинка и вовсе напоминала облака, если бы их можно было есть. Мариша всегда смотрела на них, но ей никогда не удавалось взять хотя бы одну до того, как корзинка опустеет. Её пёс лежал у фонтана, высунув язык и глядя на пустые мощённые улочки. Его белая шерсть давно стала серой и сбилась в колтуны, но он всё ещё был самым лучшим псом.
— Я чувствую, сэр Икарион, что сегодня мы отведаем эти замечательные булочки! — она залилась серебристым смехом и тряхнула пышными кудрями чистых волос, что омыла в реке до того, как небо порозовело на востоке.
Её старый пёс лениво зашевелил ушами и повернул голову в сторону, где к площади примыкала одна из дорог, по которой шли двое.
— Вот видишь, я была права, — сказала Мариша и хлопнула в ладоши.
Она не могла различить лиц далёких от неё фигур, но подметила, что оба ведут под уздцы крепких скакунов, на чьих спинах виднелись дорожные сумки и потёртые от долгих путешествий сёдла. Они были путниками, простыми путешественниками, которые прибыли поглазеть на диковинки Маскарелля, как и многие. Даже не торговцы. Жаль, что её дар не мог предсказывать её собственную судьбу, иначе она бы знала, когда стоит появиться, чтобы найти более набитый кошель, чем те, что висели на поясах незнакомцев.
Мариша сделала пару шагов навстречу и присмотрелась получше, хмуря брови и приставив ладошку козырьком. Оба высокие, крепкие. Один из которых был эльфом. Самым настоящим эльфом!
— Вот это да, сэр Икарион! Это же эльф! Всамделишный эльф!
Пёс лишь издал хриплый смешок, будто посмеивался над восторгом девицы, что почти передумала подходить к столь неприметным гостям красивого города.
Она была на половине пути, когда приметила диковинное копьё, совсем не похожее на те, что были у солдат, какое-то слишком… броское? вычурное? приметное? Оно совсем не вязалось с простой одеждой, а вот сапоги под стать оружию: крепкие, добротные, пусть и запылившиеся. Чем ближе Мариша подходила, тем отчётливее бросались в глаза детали совершенно неприметные на первый взгляд: украшения, вышивка, сама ткань, которую она тайком щупала, пока прогуливалась по рыночным рядам.
— Добро пожаловать в Маскарелль! — пропела она, сделав неуклюжий реверанс перед замедлившими шаг путниками.
Они переглянулись и эльф с удивлением (уж не подыгрывал ли он ей?) спросил:
— Как ты догадалась, что мы здесь впервые?
— Я предвидела ваше появление.
— Видишь будущее? — вмешался второй.
— И прошлое. За две монеты, — лукаво добавила Мариша.
— Тогда сколько стоит будущее?
— Десять, добрый господин.
— Слишком дорогое будущее ты видишь, девочка.
— Никто не будет жаловаться на это, если впереди его ждут целые сокровища.
— Как и искать одну гадалку, чтобы вернуть зря потраченные медяки, — отмахнулся тот, что с копьём. — Идём, Леналин.
— Мой друг по утрам ворчливее дракона, — отвесив шутливый поклон, извинился эльф, и от его улыбки по спине девочки пробежали мурашки. — Хорошего вам дня, милая леди.
Они обошли её, оставив позади с чувством обиды, от которой щёки Маришы покрылись гневным багрянцем, а ладошки задрожали, сжавшись в кулачки.
— А я вам докажу! — вдруг выкрикнула она в спины двоих путников, и этот наполненный вызовом голос заставил их остановиться. — Я расскажу вам ваше прошлое! И тогда вы купите мне тех вкусных булочек, что продаёт толстяк Алфор!
— А если я скажу, что все твои слова — ложь?
— Не скажете, — Мариша сглотнула злые слёзы и растёрла по щекам влагу. — Никто не говорил так.
Она врала, и они это видели, но почему-то именно этим господам хотелось доказать свою правоту особенно сильно.
— Хорошо, — тот, кого назвали Леналином, передал поводья своей лошади товарищу и подошёл к Марише, протягивая открытую ладонь. — Прочитай моё прошлое.
Шмыгнув, девочка кивнула и бережно сжала пальчиками мягкую кожу светлой руки, медленно, будто в ленивый поток реки, погружаясь во времена, далёкие для неё.
— Ветер, тёплый и ласковый, как руки матери. Вам нравится его чувствовать, он вас успокаивает. У вас есть братья, вы не часто с ними играете, любите слушать истории и читать книжки. Вы очень много читаете.
— Какое таинственное прошлое, — насмешливо фыркает второй, но не отводит взгляд, вцепившись им в затылок эльфийского друга.
— Ты слишком строг к ней.
— Скорее мягок.
Мариша бросает на человека обиженный взгляд поверх чужого плеча и вновь погружается в прошлое.
— Я вижу вы плачете, ваши руки в крови, вы что-то… кого-то прижимаете к себе… Вы зовёте на помощь, но никто не откликается. Вам больно, очень больно, но не тело болит, хотя и оно ранено. Вы… вы знаете того, кто это сделал, но ничего не можете сде…
— Хватит, — резко обрывает её эльф и выпрямляется.
Его лицо стало бледным и испуганным. Он сжал губы в тонкую линию, в глазах лихорадочный блеск, как у одержимого. Мариша испуганно сжалась под его взглядом, приподнимая руки для защиты, но никто так и не притронулся к ней.
— Отдай ей монеты, — хрипло проговорил эльф, отводя взгляд от лица товарища, пока забирал поводья своей лошади.
— Держи, девочка, — выдохнул копьеносец и вынул две монеты. — Хотя, по мне, это не более, чем надувательство.
Когда его кулак навис над ладошкой Мариши, она цепко схватила его и заглянула в его глаза, за миг до тьмы увидев, как они расширись от осознания случившегося. А после её проглотил мрак.
…Она задыхалась от дыма, лёгкие жгло от удушья, но она не могла вдохнуть — огонь выжег весь воздух. Рёв пламени заглушал крики, скрежетал чернеющим металлом, трещал деревянными балками и черепицами, окутывал мечущиеся в агонии фигуры алым пологом. Мариша хотела закричать, но это не было её телом, она лишь смотрела чужими глазами и видела бурлящую от нестерпимого жара кровь, как люди у ног протягивают обрубки рук, копошась, словно черви, растрачивая последние остатки жизни. Они разевали чёрные провалы рта, их глаза были выжжены, лица залиты кровью, разрублены, обожжены. Вокруг бушевала битва, нескончаемая резня, где молнии сплетались с потоками воды и разбивались о каменные щиты и невидимый воздух.
Мариша хотела зажмуриться, но не могла — всего лишь призрак, безвольно наблюдающий чьё-то прошлое.
За спиной кто-то закричал, неуклюже побежал на неё, но вместо испуга вдруг обернулась, выставив вперёд руку и отбив неуклюжий удар обломанного меча. Пальцы сжались на лице несчастного, выплёвывающего проклятья в её лицо, но его обессиленные руки висели плетьми вдоль тела, когда чужая сила заставила рухнуть на колени перед собой. Ей было больно от этой ненависти, она захлёбывалась ею, но ничего не могла сделать, а потом увидела, как из-под ладони кожа несчастного краснеет, постепенно чернея и расползаясь воском. Как в нос ударил едкий запах жжёной кожи и волос, как пронзительно закричал молодой маг, когда с его лица слезали мышцы, обнажая череп. Но его не отпускали, крепко впившись ногтями и глядя на мучения.
…две монеты упали на камни, зазвенели в утренней тишине и покатились прочь от хранившего молчание человека. Он не стал останавливать маленькую гадалку, что бросилась бежать, не разбирая дороги сквозь пелену слёз, льющихся из наполненных диким ужасом глаз. Не поднял брошенные монеты и ничего не сказал своему другу. У каждого были секреты, которыми они не желали делиться.
С той поры Мариша перестала гадать. Прибилась к одинокой старой портнихе, стала помощницей, затем — ученицей, и больше не заглядывала ни в будущее, ни в прошлое людей. Но всегда вспоминала тот день, когда, проснувшись после кошмара, она нашла рядом с собой свёрток с булочками Алфора и две золотые монеты.