Следовало признать, что поначалу все было не так уж и плохо.
Самое главное — мама снова была рядом. Сережа никогда толком не верил, что ее больше нет на свете. Ведь это же глупо, как так: мамы — и вдруг нет? И он оказался прав. Никуда мама не делась, она вернулась за ним.
А то, что пропал отец, Сережа осознал не сразу. Отца в его жизни всегда было не очень много, и за радостью, что теперь снова есть мама, Сережа и вовсе не заметил его отсутствия.
Они с мамой вскоре уехали из прежнего дома. В этом не было ничего странного или необычного: когда-то они уезжали часто. Летом на съемную дачу под Петербургом, а иногда даже за границу. Правда, на сей раз они отправились в совсем другое место. Их ждал большой красивый особняк в провинции — не съемный, свой. Мама утверждала: «Наш». Однако Сережа очень скоро понял, что тот чужой.
Особняк, как и все владения вокруг, принадлежали графу Алексею Кирилловичу Вронскому. Тому самому, за которого мама собралась выходить замуж.
Только тут Сережа и спохватился. «А как же отец?» — спрашивал он недоуменно, пытаясь поймать мамин взгляд. Не таким уж маленьким был Сережа, ему исполнилось целых десять лет, и он точно знал, что нельзя выходить замуж дважды.
— Твоего отца больше нет, Сереженька, — глядя куда-то в сторону, а потом и вовсе прижимая его к своей груди, горячо шептала мама. — Мой срок почти вышел, и я могу снова венчаться.
В это Сережа не хотел верить. Ведь отец тоже когда-то говорил, что мамы нет, но он-то ведь ни на ком снова жениться не собирался!
Однако мама была настроена твердо. Граф Вронский — ее будущий муж, и он заменит Сереже отца. Мама даже утверждала, что Алексей Кириллович будет гораздо лучшим отцом, что он многому научит Сережу, и они обязательно подружатся.
Быть может, Алексей Кириллович и попытался поступить именно так. А может быть, и нет — Сереже было так обидно, что он не запомнил. Куда лучше он помнил, что именно этот господин пару лет назад ездил к ним на летнюю дачу, когда отца не было рядом, и они целовались с мамой.
Также Сережа не сомневался, что куда больше Алексей Кириллович любит маленькую Аню. О том, что у него есть сестра, Сережа даже не подозревал — узнал лишь, когда мама вернулась за ним. Он никогда не задумывался, хочет ли иметь братьев или сестер: знал только, что у него много кузенов и кузин, проживающих в Москве, однако никого из них ни разу не видел. Быть может, и неплохо было бы всегда иметь рядом товарища по играм, но вряд ли это относилось к девочке, девятью годами его младше.
При этом мама, как ни странно, маленькой Аней не особо интересовалась. Ее ласки и поцелуи по-прежнему доставались Сереже, а с Аней она даже не каждый день виделась. Подросшему мальчику, когда-то так любившему материнские объятья, от этого даже иногда становилось неловко. Он видел, что Алексей Кириллович сердится, и несколько раз слышал, как он выговаривал маме, будто она его «портит»:
— Вырастишь размазню, тряпку, подкаблучника! — говорил он негромко, но горячо. — Будет до старости держаться за твою юбку, не смея носа высунуть. Ты этого хочешь своему сыну?
Но мама была непреклонна.
Впрочем, и у самого Алексея Кирилловича с Сережей ничего не вышло. Сережа и отца-то далеко не всегда радовал — однако искренне огорчался, когда это не получалось, ибо любил его и уважал. А графа Вронского он не только невзлюбил еще с той летней дачи, но и уважать его почему-то не получалось. Сережа и сам бы не смог сказать — почему, ведь все другие, казалось, относились к Алексею Кирилловичу очень хорошо. С ним почтительно разговаривали все гости, ему расторопно подчинялись служащие, его обожали слуги. И только Сережа упрямился, не желая признавать за отчимом никаких достоинств. Не слушал и не подчинялся: не скандаля, но закрываясь от него, словно уходя в свою раковину.
И в конце концов граф Вронский махнул на него рукой, позволив делать, что угодно. С тех самых пор он успешно игнорировал пасынка, словно бы вовсе не замечая его присутствия в своем особняке. Анна получила молчаливое разрешение растить сына так, как ей заблагорассудится.
* * *
Единственным разом, когда Алексей Кириллович попытался вмешаться в судьбу Сергея, было предложение определить его в военное училище. Анна ничего не имела против ровно до тех пор, пока Сергей, узнав об этих планах, не взбунтовался.
— Куда угодно, — твердил он тогда, — только не в военное училище! Я не буду офицером, никогда, ни за что!
Анна тут же встала на сторону сына, а Вронский, лишь пожав плечами, сухо заявил, что они могут выбрать любое учебное заведение.
Сергей настоял на реальной гимназии. Отец был когда-то прав, говоря, что голова у него светлая, только усидчивости не хватает. Сейчас же у Сергея, желавшего доказать отчиму, что тот ошибается на его счет, усидчивость появилась как по волшебству. Формулы и цифры легко поддавались ему, задачи щелкались подобно орешкам. Не раз и не два, глядя на ровные столбцы в своих тетрадях, Сергей думал, что отец наконец-то гордился бы им.
Однако сейчас гордиться было некому. Анна, напротив, задумчиво и, как казалось Сереже, неодобрительно хмурилась и взъерошивала ему легкие светло-русые волосы. Алексею Кирилловичу и вовсе не было до успехов Сергея никакого дела.
Вронский вообще был холоден не только к пасынку. С тех пор, как от скарлатины умерла маленькая Аня, их отношения с Анной тоже ухудшились. Ведь первым тогда заболел именно Сергей, вернувшийся из гимназии на каникулы и, как оказалось, принесший с собой заразу. Анна тогда сидела возле сына сутки напролет: тот болел тяжело, почти не приходя в себя. А маленькая Аня прихворнула как-то незаметно, по прежнему играла и возилась, разве что капризничать стала чаще. Но к тому времени, когда Сергей снова встал на ноги, ее уже не стало.
Когда Сергею исполнился двадцать один год, он получил письмо. Само это событие удивило его: со стороны отца родных у него не было, со стороны матери он ни с кем особо не общался. Приятели и по гимназии, и по Санкт-Петербургскому Императорскому Университету у него, конечно, имелись, однако настолько дружеских отношений, чтобы вести переписку, он не завел ни с кем.
Письмо, тем не менее, пришло. С московским штемпелем, надписанное твердой и уверенной рукой. «Каренину Сергею Алексеевичу», — гласило оно, — «от Львова Арсения Николаевича». Прочитав его, Сергей надолго задумался, а на следующий день выпросил у матери поездку в Москву. Анна долго не хотела соглашаться, но в конце концов сдалась.
— Ума не приложу, зачем ты ему нужен, — заявила она, узнав от сына к кому он едет, но так и не услышав, зачем. — Можно, конечно, считать, что мы родственники, но очень уж дальние. Арсений Николаевич женат на Натали, сестре Долли, жены Стивы. Не представляю, какое у него к тебе может быть дело.
Наконец, снабдив сына гостинцами к брату, невестке и племянникам, велев всех их непременно обнять от ее лица, Анна отпустила сына в Москву.
Сергей, смиренно приняв возложенные на него поручения, по прибытии все же решил сперва заняться своим собственным делом. Арсений Николаевич принял его сразу же: со службы он давно уже ушел, и рад был видеть в своем доме новое молодое лицо.
— Что ж, рад с вами наконец познакомиться, Сергей Алексеевич, — доброжелательно приветствовал он гостя. — Признаться, меня удивила та просьба вашего отца, однако я не нашел никаких причин отказывать в ней. Собственно, проблем с этим никаких и не было, ваш отец всегда очень скрупулезно относился к любым делам, и его собственные всегда находились в полном порядке. Пожалуй, кроме разве что семейных.
На этих словах Львов развел руками, а Сергей потупился. Он догадывался, что под «семейными делами» хозяин дома подразумевал его мать, однако сейчас его куда больше занимали совершенно другие вопросы.
Ведь он столько лет был уверен, что целиком и полностью зависит от расположения Вронского! Для Сергея не являлось секретом, что его родной отец никогда не был богат. Алексей Александрович Каренин происходил из обедневшей семьи, даже не имевшей собственного поместья. Сирота, получивший от дяди-опекуна лишь образование, он всю свою карьеру строил сам, и единственным его доходом было лишь жалование по службе. Даже дом, в котором они когда-то обитали, находился не в его собственности, будучи съемным жильем.
Но в письме, которое прислал Арсений Николаевич, говорилось, что отцом ему, Сергею, завещано наследство, в которое настало время вступить.
— Наследство небольшое, молодой человек, не обольщайтесь, — говорил тем временем Львов, доставая из письменного стола папку с документами. — Ваш отец был человеком честным, и оттого не слишком состоятельным. Но кое-что он вам оставил, при разумном подходе хватит на начало взрослой жизни. Вы образование-то какое получаете?
— Инженерно-техническое, — ответил Сергей, стараясь не слишком жадно смотреть на папку в руках Львова.
И дело было вовсе не в деньгах. От того, что отец подумал о нем, позаботился о нем — при этом ничего не прося и не ожидая взамен — на душе становилось и сладко, и горько одновременно.
— Достойный выбор, — одобрил Львов. — Такое дело всегда востребовано будет, это не бумажки в министерствах перекладывать.
Он протянул папку Сергею и, чуть кривовато усмехаясь, добавил:
— Не знаю, интересно ли вам будет… Когда Алексей Александрович ко мне с вопросом доверительного управления обратился, я ему честно сказал: так дела не делаются. Позаботиться о сыне — это, конечно, дело первостепенное, но и о жене забывать нельзя. Овдовев, женщина вправе рассчитывать на состояние мужа, а значит, будучи полностью лишенной наследства, может оспорить завещание в суде. И не хотелось бы мне в таком случае связываться с подобным: и так, уж извините, имя вашей матушки тогда у всех на слуху было. Однако Алексей Александрович уверил меня, что Анна Аркадьевна завещания оспаривать не станет — и, представьте себе, не только сумел меня убедить, но и оказался прав.
Сергей судорожно кивнул. Он не сомневался, что мать в любом случае не стала бы претендовать на его наследство, но также он прекрасно знал, что это наследство не шло ни в какое сравнение с состоянием графа Вронского. После второго брака Анна Аркадьевна стала такой богатой женщиной, что те цифры, которые Сергею сейчас казались столь прекрасными, для нее выглядели смехотворными.
Его пригласили отобедать вместе с семьей, и Сергей, борясь с неловкостью, принял это приглашение. За столом хозяин дома милосердно касался только тем, которые юноша мог поддержать, и трапеза прошла в целом спокойно. Только один вопрос все мучил Сергея, не давая сосредоточиться ни на еде, ни на беседе. В конце концов, уже прощаясь, он не утерпел и спросил:
— Из ваших слов я понял, — чуть запинаясь, произнес Сергей, — что отец оформил свое завещание совсем незадолго до своей смерти. Но разве он мог знать, что оно… понадобится ему в скором времени?
Львов смерил его долгим задумчивым взглядом.
— А вы что же, ничего не знаете? — ответил он вопросом на вопрос.
Увидев на лице юноши лишь смущенную растерянность, Львов задумчиво потер подбородок.
— Видите ли, Сергей Алексеевич, — произнес он наконец, — не я тот человек, который должен разговаривать с вами на эту тему. Меня в Петербурге не было, и слышал я всю эту историю из десятых уст. Лучше бы вам пообщаться с кем-то из тех, кто принимал в событиях непосредственное участие.
— Но не у матери же мне спрашивать! — выпалил Сергей торопливо, и его уши слегка покраснели.
Анна не любила вспоминать о первом муже, и все вопросы сына моментально переводила на другие темы.
— Мда, пожалуй, — согласился Арсений Николаевич. Подумав немного, он предложил: — Вот что, а поговорите-ка со своей крестной. Не помню, к сожалению, ее фамилии, однако графиня Лидия Ивановна была частым гостем в вашем доме в те времена.
С этим напутствием Сергей покинул гостеприимный дом Львова. Торопливо исполнив материнский наказ, перезнакомившись с кузенами и кузинами, с трудом отбившись от попыток Степана Аркадьевича познакомить его с московским светом, Сергей вернулся в Санкт-Петербург.
С Лидией Ивановной встретиться оказалось сложнее, чем с Арсением Николаевичем. Она жила чуть ли не затворницей, и Сергею пришлось сломать немало копий в разговорах с ее прислугой. Наконец, после многочисленных «барыня не принимает», он догадался назвать свою фамилию — и двери распахнулись перед ним как по волшебству.
Войдя в старомодную, заставленную тяжелой мебелью гостиную, Сергей не сразу разглядел хозяйку, хотя та и оказалась высокой и очень полной женщиной. Заметил он ее только тогда, когда она тяжело поднялась на ноги, покачнулась, а потом начала истово креститься. Лицо ее, одутловатое и изжелта-бледное, замерло испуганной маской, только губы беззвучно шевелились.
— Прошу прощения… — не менее испуганно пробормотал Сергей. — Я все-таки не вовремя?
— Господи! — выдохнула наконец графиня. — Господи, как вы меня напугали! Сереженька! Сереженька, ну скажите же, что это вы?
— Я, Лидия Ивановна, — нервно сглотнув, подтвердил Сергей. — Я же так и сообщил вашим слугам.
— Господи! — в третий раз почти всхлипнула графиня. — Да ведь они заявили мне, что пришел «господин Каренин», и тут вы входите… А я не ожидала — ведь одно лицо, поймите же, одно лицо!
Сергей смущенно потупился. Он знал, что похож на отца: об этом ему говорили печальные вздохи матери и неприязненные взгляды Вронского. Сергей ничего не унаследовал от красавицы Анны, вся его внешность была самой обычной и немного нескладной. Это от отца ему досталась высокая худощавая фигура, длинные руки и ноги, тонкое лицо, легкие светло-русые волосы, голубые глаза и даже большие, чуть оттопыренные уши. Сергея, когда он подрос, даже удивляло, как мать может так обожать его — при том, как сильно она не любила его отца. И он отлично понимал, что удивляло это и Вронского. Удивляло и, несомненно, злило.
А вот женщина перед ним не злилась совершенно. Она наконец совладала со своими ногами и подошла к нему. Как слепая, она протянула руку и осторожно провела по его лицу. Ее большие черные глаза — пожалуй, единственное, что было красивым на ее лице — наполнились слезами.
— Простите меня, — произнесла Лидия Ивановна отводя руку и бессильно роняя ее. — Я веду уединенную жизнь, совсем забыла о светских манерах. Но, помнится, молодым людям никогда не нравилось, когда их лиц касались всякие старухи.
— Ну что вы!.. — Сергей попытался опротестовать ее заявление, но она лишь отмахнулась.
— Ах, забудьте! — вздохнула Лидия Ивановна. — Я рада вас видеть, хоть вы и всколыхнули своим визитом присыпанную пеплом боль. Столько лет прошло, столько лет…
Сергею пришлось выдержать очередной тягостный обед, перемежающийся вздохами и туманными воспоминаниями. Однако в конце концов ему удалось задать интересующий его вопрос.
— Вот как? — лицо графини за короткое время сменило целую гамму эмоций, от растерянности до откровенной злости. — Она так и не сказала вам? Даже сейчас, годы спустя?
Лидия Ивановна покачала головой, над чем-то глубоко задумавшись. Потом позвонила в колокольчик и велела вошедшей служанке принести шкатулку из спальни. Получив шкатулку, графиня погладила ее кончиками пальцев, что-то шепча себе под нос. Сергей ждал, и его терпение было вознаграждено.
— Возьмите, — Лидия Ивановна протянула ему шкатулку. — Сразу скажу: ваша мать этого не видела, однако не сомневаюсь, что это ни на что не повлияло бы. Вполне возможно, если бы эти бумаги дождались ее приезда, до вас они бы не сохранились. А я взяла их и сберегла. Долгие годы сама не знала — зачем, почему… Но теперь вижу: для вас я их берегла. Так возьмите и прочитайте.
Она оставила ему шкатулку, а сама тяжелой походкой вышла из комнаты. Сергей, сидя некоторое время в тишине и одиночестве, не сразу решился открыть крышку.
В небольшой шкатулке хранилось всего несколько листков, судя по всему, вырванных из тетради. Заметив расставленные кое-где даты, Сергей понял, что тетрадь эта, скорее всего, служила дневником. А почерк, знакомый по документам о наследстве и ценных бумагах, подсказал, что дневник принадлежал его отцу.
xx.xx.xx.
Я не могу ничего решить со сложившимися обстоятельствами. Это нелепая, патовая ситуация. Никогда бы не подумал, что такое возможно, но хороших решений для нее не существует вовсе.
Анна настаивает на разводе.
Облонский хочет, чтобы на развод подал я.
Лидия Ивановна, мой добрый друг, поддерживающий меня в это тяжелое время, умоляет не поддаваться.
Я не знаю, к чему склониться.
Анна хочет забрать Сергея. Она пишет, что мать ему нужнее, что я не люблю его. Однако разве ее (вымарано) будет любить его сильнее, чем я?
Но все-таки, а что же сам Сергей? Он и правда любит ее, любит куда больше, нежели меня. Я не знаю, не помню, как показать ему мою любовь: и отец, и мать покинули меня слишком рано. Я могу лишь пытаться растить из него достойного человека: умного, образованного, честного и ответственного. Но, боюсь, ласки Анны ему гораздо ближе моих наставлений.
xx.xx.xx.
Голова раскалывается уже который день. Сегодня пришлось уйти со службы: я не могу даже читать приносимые мне документы, не то что решать что-либо на их счет.
Снова принесли письмо от Анны.
Снова приходил Облонский.
Но как мне быть?
Разрешить ей просить развода в суде — это бесчеловечно.
Просить развода самому — это унизительно.
Я не знаю, что хуже — это невыносимо…
Невыносимо!
xx.xx.xx.
Сегодня я купил пистолет…