Холодно.
Ей постоянно холодно в ее новой нежизни. Альсина кутается в шали и палантины, пьет подогретое вино, жмется к огню, но никак не может согреться. Окна закрыты, камины пылают, несколько горничных уже отправились в подвалы за забытые дрова и приподнятые фрамуги. Выпуская им кровь, Альсина прислушивается к себе. Сердце в ее груди, которое должно согревать. Оно бьется? Или нет? Бьется? Или нет? Иногда ей кажется, что она улавливает какое-то эхо от ударов. Давно. Они потерялись во времени и случайно доносятся из той реальности, в которой сердце ее сокращалось. Сжималось и разжималось. Сжималось и разжималось. Гнало по венам горячую кровь. Сейчас уже нет. У нее больше нет сердца. Нечему биться. Выпивая их кровь, Альсина понимает, что это эрзац. Кровь нужна ей для жизни, но вся штука в том, что жизни больше нет. Есть только нежизнь, и в ней, в этой ее новой нежизни ей постоянно холодно.
Ночью она не спит. Лежит в одинокой постели, раскинув крестообразно руки, смотрит на мерцающий в камине огонь и думает. А что будет, если сейчас она выпустит когти и перережет горло? Себе. Сама. Своими собственными когтями. Кровь, которую она иногда ощущает точно таким же призрачным эхом, выльется из разрезов прямо на белоснежные шелковые простыни? У нерадивых служанок она выходит толчками в ритм сердечных ударов. Обычно это происходит быстро, потому что сердце, отравленное адскими дозами адреналина и кортизола, бьется, как бешеное. А у нее? Ведь ее сердце больше не бьется. Что будет? Кровь будет цедиться по капле, пока не схлопнется вселенная? Или не будет вообще ничего? Она полежит, полежит еще, и еще, а потом пойдет выпить особого вина Димитреску для лучшей регенерации. Альсина не знает ответов на эти вопросы и не уверена, что хочет знать на самом-то деле. Она закуривает и решает, что просто нужно однажды попробовать. Может быть, завтра. Или не завтра. Тихо смеется в темноте своим мыслям.
И в этот момент ощущает призрачное эхо сердечного удара.
С оглушающим в ночной тишине лязгом выпускает когти, едва не снеся вазу с прикроватного ночного столика. Впрочем, одной вазой больше, одной меньше – это уже не имеет значения. Закрыв глаза, она подносит руку к шее и прижимает лезвие к бледной холодной коже, прямо под углом нижней челюсти. Делает глубокую затяжку, выдыхает и медленно острым краем ведет сверху вниз и наискосок, перерезая сонную артерию. Альсина ощущает, как расходятся края раны, но тут же срастаются обратно. Она режет снова, но смысла нет. Порезы затягиваются мгновенно, только с каждым из них становится все холодней. По телу пробегает дрожь. Нужно согреться.
Она встает с постели, отбрасывает недокуренную сигарету в камин и идет в подвал, не потрудившись прикрыть себя хотя бы самым крошечным клочком ткани. Высокая обнаженная леди шествует через весь замок и ни одна живая тварь не попадается ей на пути. Ведет по стене когтями, безжалостно сдирая атласную обивку, царапая старинное отполированное дерево. Ужасающий скрежет слышен на весь замок, но плевать. Все равно она здесь одна. Теперь она здесь одна. Все живое предпочитает убираться на ночь куда подальше да и в дневное время обладает удивительной способностью растворяться в воздухе, едва завидев хозяйку замка.
Никто не услышит. Никто не увидит.
В подвале, в той его части, где расположен винный погреб, она останавливается. Некоторое время созерцает длинные ряды стеллажей с бутылками. Каждая бутылка лежит в своей собственной нише, выстланной соломой, как в гнездышке. Здесь их сотни, даже тысячи, наверное. Хватит до конца нежизни. До скончания веков. До хлопка вселенной. Над каждым стеллажом – табличка с годом. Альсина берет бутылку, которая была залита в год ее рождения. Вынимает пробку и делает несколько глотков прямо из горлышка, высоко запрокинув голову. Вино терпкое, сладковатое. Нужно бы подогреть, но ей уже все равно. Ей хочется, чтобы унялась боль внутри, заполнилась пустота внутри. Ей хочется снова закурить, но сигареты остались в спальне.
Взяв недопитую бутылку и еще одну – ведь ночь такая бесконечно длинная – она возвращается. Тело колотит ознобом. Наверное, она уже никогда не согреется. Ей стоит это принять.
В спальне она садится к туалетному столику. Из зеркала на нее смотрят шалые глаза женщины, которой нечего терять. Красит губы любимой красной помадой. Зачем-то. Как кровь. Несколько капель вина упали на алебастровую грудь и растеклись чермными потеками. Наконец-то снова закуривает и делает еще несколько глотков. Внимательно разглядывает шею. Ей хочется увидеть шрамы, увидеть следы того, что она сделала, но кожа бела и идеальна. Исчезли даже те маленькие дефекты, которые неизменно появляются с течением жизни, как будто... Ах да. Ну конечно. Не как будто, а потому что. Потому что она переродилась. И теперь, в этой новой ее нежизни есть только холод, кровь и одиночество.
С днем нерождения, дорогая.
Она пьет и не пьянеет. Боль не унимается. Пустота не заполняется. Вселенная продолжает существовать в своей бесконечной энтропии, которая Альсине теперь недоступна.
Отшвырнув пустую бутылку в угол, она возвращается в постель. Ложится, закрывает глаза и начинает смеяться. Она смеется. Смеется. Смеется, пока из-под сомкнутых век не начинают проступать слезы. Когти вылетают из пальцев, но тут же втягиваются обратно. Смысла нет. Ни в чем теперь.
Может быть, завтра она попытается снова.
Может быть, завтра она достанет очередное сердце из очередной служанки, чтобы прекратить его биение и этим хоть сколько-то заполнить пустоту внутри.
Может быть, завтра она сможет ощутить собственный пульс.
Может быть, завтра она смирится.
Может быть, завтра...
01 сентября 2022 года
Киров