Впервые я увидел его, когда мы возвращались с Африки с ценным грузом. Неизвестный бриг появился с южной стороны и, поравнявшись по правому борту, снёс одним выстрелом бизань-мачту, обездвижив наш «Santissima Madre». В суматохе, среди паутины такелажа и пушечного дыма раздался пронзительный свист. Я кинулся к борту и впился глазами во вражеское судно.
Он качался высоко на вантах<footnote>стоячие снасти на мачтах</footnote>, словно отклеивающийся смоляного цвета ус: черный плащ трепался за спиной под стать такому же чёрному флагу над головой, а сам он свисал одной половиной тела на опасной высоте. Ветер раскачивал его, баюкая в воздушной колыбели, и ерошил тёмную шевелюру, ласково угрожая сбросить на палубу при малейшем послаблении хватки руки.
Всё в этом разбойнике кричало о свободе и приковывало взгляд.
Сзади тем временем раздаётся победный гогот. Я оборачиваюсь и вздрагиваю: нас взяли на абордаж, нацелившись десятками мушкетонов. Как некстати вспоминаются предостережения моряков, что не стоит ходить одному и экономить на защите военного флота. Но мы рисковали, чтоб увеличить свою прибыль от торговли.
Пираты вдруг расступаются, и на палубу запрыгивает тот, кого минуту назад я наблюдал на вантах.
— Капитан Матисс у вашим услугам! — он кланяется, отставляя ногу, как в танце.
— Пошёл к дьяволу со своими услугами, ублюдок! — выплёвывает наш капитан Брюм, но получает такой удар под дых от стоящего рядом мощного негра, что валится оземь.
— Молчать!!
Больше никто не выражает протестов, когда пираты переносят наш груз на свой корабль, оставив только бочонки с водой. Никто не произносит ни слова, когда они начинают снимать с каждого запонки и украшения, не брезгуя нательными крестиками.
Я решительно кладу руку на грудь: ну уж нет, отродья, моего талисмана вам не видать, как трапезы при королевском дворе. Шиш вам, а не заговоренное золото, прикупленное на Барбадосе. Я за него столько отвалил, что если озвучу, то небось оторвёте вместе с головой. Но я, конечно же, не скажу: моя голова мне нужна хотя бы для того, чтоб поддерживать жизнедеятельность в этом здоровом и крепком теле, чтоб измышлять самые выгодные сделки с африканцами. Надо только придумать, куда его запрятать…
— Деньги и украшения! — гаркает на ухо приземистый пират с повязкой на глазу. Вот мерзавец, надо же прервать на самом важном месте, когда я ещё не осмелел достаточно, но уже начал познавать сладко-перчённый вкус храбрости, чтоб дать отпор посягательствам на своё добро.
— Оглох? — ласково толкает меня в плечо и смотрит так свирепо, что мне кажется, зря я это затеял — свои дипломатические диалоги.
— А… а можно вопрос? — решаюсь таки, хоть у самого уже душа в пятках.
— Валяй!
Согласие пирата даёт надежду, что авось сговоримся. Раз не отрубил чего до сих пор, то интерес есть.
— Как думаете, что будет делать одноногий человек, если дать ему в руки лютню?
Наверное, я зря спросил. У него сейчас второй глаз вывалится от натуги, и придётся ему добыть себе вставной, чтоб хоть для виду вращался в пустой глазнице. Боюсь, как бы не мой.
— У вас что, нет даже единого варианта? — спрашиваю я.
— Будет сейчас тебе вариант, патлатый недомерок! — кивает тот, багровея на глазах.
— И ничего не патлатый, — оскорблённо возражаю. — Что вам всем так не нравится мой пучок. То отец фыркает, то капитан…
— Вот это болтун! Сейчас отправишься кормить рыб, с ними и поговоришь всласть…
— Кобус! — раздаётся громкий смех. — Оставь его!
Пират тотчас опускает мушкетон и убирается восвояси, а я оборачиваюсь, чтоб хорошенько рассмотреть того, чью команду разбойник, готовый изрубить меня на куски, исполняет с беспрекословностью новициата<footnote>послушник в католической церкви</footnote>.
Конечно, это он — капитан Матисс собственной персоной решил вступиться за меня. Хотя вступиться ли? Возможно, сам хочет поживиться моим золотишком, вон как хитро зыркает, будто сквозь рубашку, жилет и куртку видит дорогую вещицу. Нюх у капитанского пирата, как у натасканного пса: только замаячит на горизонте немалая добыча, так он уже тут. Но сколько бы ты не пронзал меня своим взглядом и не жёг причудливые узоры на моём теле, которое уже, кстати, упарилось под этими толстыми одеждами и тоскливо ждало прибытия домой, дабы оголиться и вкусить прохладу свежего ветра и ласку тёплых лучей, чтоб… О чём это я? Ах, да! В общем, не выманить пирату у меня золото даже волшебными дудками.
Так стоим и разглядываем друг друга какое-то время: он с хитрой ухмылкой, скрестив руки на груди, а я с вызовом. Пиратский капитан, видимо, никуда не спешит. У него времени полон трюм и тележка в придачу. Ну-ну, можно постоять, я тоже никуда не тороплюсь, как раз позагораю на солнышке, послушаю ругани морской — давно не слыхал такого отборного словца. Вот это фантазия у людей, не то что у простых смертных. Да пиратам только за их трёхмачтовую брань надобно воздвигнуть памятник и слагать песни, передавая их из уст в уста, как когда-то в старые времена…
Капитан Матисс всё же решает нарушить наши созерцания и кивает на меня:
— Так что, сам отдашь или мне взять самому?
Ишь ты, какой прыткий. Сделаю вид, что не понял. А тембр, кстати, интересный, глубокий. Ему бы в опере попробовать себя, например, а не халтурить в море.
— Я видел, как ты смотрел, — хмыкает он и вкрадчиво добавляет: — Ел меня глазами.
Кровь бросается мне в лицо прежде, чем я успеваю выдохнуть.
— Да что там ел, — невозмутимо продолжает пиратский пройдоха. — Впивался, не отлипал.
Чувствую уже полыхание в области щёк и всего к ним прилагающегося. Так хочется сказать в ответ что-то ехидное, чтоб заткнуть его, словно пробоину в днище, да вот только что… Тут такой словоплёт, что так просто не заткнуть — только заделывать дыру надо.
— Тебе показалось, — отвечаю спокойно.
— Хорошо! — скалится он и подходит ближе. — Я вижу, ты игры любишь — я тоже. Так вот тебе моё слово: ответишь на один вопрос и все твои безделушки останутся при тебе.
— И нет у меня никаких безделушек, — небрежно бросаю я.
— Ага, — хитро щурится пиратский капитан. — Так что, идёт?
— Идёт!
Пусть попробует спросить то, о чём я не знаю. Я учился добрую половину своей жизни, знаю три языка, мореходное дело и точные науки. Пускай найдёт прореху, людишко необразованный, я готов сразить его, как дробовой заряд мушкетона…
— Что случится, если я облизну мочку твоего уха?
Я скорбно поджимаю губы. И это вопрос? Ради этого я сейчас напрягал все кладовые своей памяти? Если думает, что я стану отвечать на эту похабщину, то ошибается. Не стану даже и пытаться.
А моя фантазия решает иначе, и в воображении рисуется картинка, где наглый черноволосый капитан с не менее наглым ртом засасывает мою беззащитную загорелую мочку, как морская пучина тонущее судно. Губы его чуть припухлые, язык горячий, а гладко выбритое лицо не колет мои щёки…
— Лучше покажу.
Фантазия так быстро стала реальностью, что я не успел отскочить. На меня повеяло запахом моря, смешанного с алкоголем и дымом, а глаза, тёмные, как морское дно, оказались на уровне моих. Я лишь открыл рот, как ощутил у своего уха дыхание.
Волосы на всём теле встали дыбом. Даже там, где их нет.
Гадский капитан! Всё моё самообладание рухнуло вмиг.
Я наконец отскакиваю, так и не поняв, лизнул он или нет. Бешено хочется врезать ему по хохочущей роже, но вместо этого я лишь стою и испепеляю его взглядом. Авось дыра образуется прямо между глаз.
Он беззаботно ржёт, а я его уже ненавижу.
<center>***</center>
Отец говорил, что учёному человеку легче живётся. Погулять и побездельничать с товарищами я успею позже, а сначала нужно образоваться. Я прилежно учился в детстве, пока мои сверстники ошивались в порту или играли в раненого Джо, и держу пари — им было в тысячу раз интересней, чем мне. Когда пришла пора свиданий, отправился в университет на Эспаньоле — изучать торговое и морское дело. И окунулся на долгих шесть лет в учёбу. Я читал, практиковался, впитывал знания и изредка плавал домой, а родитель всё вопрошал, когда я приеду с девушкой.
Прости, отец, но в тринадцать я понял, что предпочитаю мужской пол, в семнадцать — попробовал его. Я был у парня не первым, об однополом сексе ему было известно гораздо больше меня. Он меня учил, я пробовал разное, тогда и понял, что в пассивной позиции можно получать такое удовольствие, что аж…
Не думаю, что расскажу когда-то отцу, что постигал на Эспаньоле сразу две науки.
Прошло уже четыре месяца с момента нашей встречи с пиратами и капитаном Матиссом. Мы возвращались на Барбадос, гружённые до верху тканями и серебром, как вдруг чёрный, как уголь, бриг настиг нас. Снова пираты. В этот раз мачту не тронули, а вот из парусов сделали решето в считанные минуты. Пока мы хватались за сабли, палуба уже наполнилась галдящими разбойниками, вооружёнными до зубов, и мы благоразумно сложили клинки. Когда на палубу вскочил уже знакомый капитан в чёрном плаще, то у меня отлегло от сердца: хоть убивать не станут, а груз… Ещё будет.
Матисс кланялся и объявлял, чтоб мы не сопротивлялись и приготовили личные ценные вещи, а я с интересом рассматривал его.
Рост высокий, но двигается легко. Сравниваю с грацией дикого кота. Даже в глазах его есть звериный блеск. Но несмотря на почти приветливое выражение лица, ни капли не сомневаюсь, что Матисс может пальнуть прямо в лицо, не моргнув.
Тем временем меня никто не трогает, а команду едва не перетряхивают вверх ногами. Кучками валяется одежда, ремни, моряки стоят в одних кальсонах, пираты гогочут, некоторые ругаются на чужом языке. Разношёрстный состав у пиратского брига, кого там только нет: слышу и французский каркающий акцент, и мягкий голландский, и совсем уж непонятные лопочущие, как птичьи крылья по воде, слова от худого пирата с коричневой светлой кожей. Похож на барбадосца или кого из соседних островов. Кажется, даже могу разобрать несколько слов английского диалекта. Но тут ко мне подходит капитан Матисс и я внутренне напрягаюсь. Прекрасно помню наши игры и чем они закончились.
— Ну что, бритый, будем снова играть в вопросы? — прищуривается.
— А у меня ничего нет! — выпаливаю в ответ.
— Непорядок… — качает головой Матисс. — И чем рассчитываться будешь?
— Так за что? Я ж пуст! — отвечаю, а сам сжимаю орешки в кармане. Для трофея вполне сойдут, так что будет тебе сюрприз, капитан Матисс.
— Стало быть, не хочешь играть?
— А ты хочешь?
— Чего вопросом на вопрос отвечаешь?
— А ты чего?
— Ха-ха-ха! — хохочет пират. — Вот это языкастый! Теперь я точно хочу сыграть!
— Тогда спрашивай. Но с условием: если я отвечу, то отдашь мне что-то своё.
— И что же ты хочешь? — вопросительно смотрит Матисс.
— Посмотрим. Неужто запереживал? — хмыкаю я. — Фантазия иссякла? Или не выспался? А-а-а, ты, наверное, перепил рому!
Инстинкт самосохранения улетучивается и меня несёт. В прошлый раз Матисс здорово надо мной потешился, сегодня моя очередь. Минут пять придумываю всякий вздор о бедной фантазии пирата и с удовольствием вываливаю всё это. Такого он точно не ожидал, зуб даю. Не ожидал и я, что он в два шага окажется возле меня.
— Ещё варианты?
Глаза аж горят на лице. Красивое, хоть и пират.
— Этих мало, что ли? — бормочу.
Он сжимает мой локоть и тянет за собой.
— Ты что? Куда? — сопротивляюсь я.
Мы оказываемся у кают. Матисс бесцеремонно толкает дверь и пихает меня внутрь. Вообще, складывается впечатление, что лишь ступив на чужое судно, он тотчас чувствует там себя хозяином.
— Какого…
Но он не даёт договорить. Внезапно прижимает меня всем телом к двери и утыкается носом в шею — туда, где гладкая кожа граничит с коротким ёжиком волос. Я лишаюсь дыхания, а он втягивает носом, словно собака, идущая по следу, ведёт вверх и у виска останавливается. Кожу опаляет горячим дыханием, слышу его голос. Он так близко и далеко одновременно, что я не сразу понимаю, о чём говорит. Шершавые обветренные губы касаются моей кожи, крепкое тело держит меня в тисках, из которых я даже не сделал попытки вырваться.
— Что случится… если я коснусь твоих губ?
Это вопрос? Если да, то я уже знаю ответ. Велик соблазн его сказать, но что последует за этим? Покажешь ли ты мне <i>это</i> снова, капитан? Я не знаю наверняка, а от возможности испытать сладко сосёт… нет, не под ложечкой и не в груди, а в низу живота. Предательское тело. Сосёт и тянет, закручивая в вязкий клубок мои чувства и мысли, утекающие из головы вслед за твоими губами. Кажется, я качусь туда, откуда пути не будет, стоит лишь перешагнуть тонкую линию.
И я шепчу:
— Покажи мне.
Моё тело бьёт крупная дрожь. Я понимаю, что вот она, точка невозврата. Зачем Матисс это затеял? Ведь мог просто не подойти ко мне на корабле, мог послать кого-то из пиратов, мог вообще не смотреть!.. Мог, но смотрел и подошёл.
И хорошо. Потому что как иначе я узнал бы, что всего лишь прикосновение его губ к моим вызовет во мне такую волну… нет, вал ощущений, которых я не испытывал ни с кем и никогда. Его губы тёрлись по моим, горячий язык легонько трогал уголки, словно спрашивая разрешения на большее, — это было невыносимой пыткой. Мои внутренности пылали, живот сводило от неистового желания, а он медлил.
— Ты мне так и не пока… — шепчу, перебираясь пальцами на затылок Матисса, но страстный поцелуй вышибает из-под моих ног почву. Я растворяюсь… я плыву в сладкой неге… а затем сигаю с высоты вниз, прямо в сильные объятия… Я пропал.
Целуемся не знаю сколько. Я потерял счёт времени, мой хронометр сломан, а компас забыл, где север. Я…
С моих губ срывается стон, а мысли скатываются вниз, туда, где руки Матисса уже расстёгивают мой ремень. Я хватаюсь тоже, лихорадочно дёргая пряжку и мысленно кляня себя за то, что захотел замысловатую трёхщелевую вместо обычной с язычком.
— Тише, сломаешь, — хрипло говорит Матисс. От почти спокоен, лишь ноздри раздуваются. Я лишь на секунду останавливаю на них свой взгляд, потому что в следующую пиратский капитан обхватывает мой член сразу всей ладонью. Кожа на ней такая же шершавая, как и на губах, но это лишь придаёт остроты, потому что управляется Матисс просто до неприличия хорошо. Его умелые пальцы тянут и сжимают ровно столько, сколько нужно, чтоб я утратил дыхание и возможность мыслить. Он дрочит, взяв в ладонь оба наших члена, прижавшись носом к моей щеке и часто дыша мне в лицо, окутывает меня совершенно дикой аурой, от которой хочется подчиниться и послушно принять всё, что он даст. Он доводит меня до экстаза одной лишь рукой, а я считаю, что это секс. Я пьянею от аромата его тела, от дымно-горького запаха, о котором я думаю сразу, как только прихожу в себя после оргазма, потрясшего всё моё естество.
Матисс по-прежнему прижимает меня к стене, и я бы так и остался, но снаружи слышится возня и крики — пираты закончили. Как и мы.
— Там… уже всё, — тихо говорю и Матисс отстраняется. Мы молча быстро вытираемся от семени: я — потому что хрен знает что творится в голове и я до сих пор не верю в произошедшее, а Матисс… Вообще неизвестно. Его мозги для меня загадка. Наделал делов и молчит теперь.
В дверях бросает мне многозначительное «свидимся» и уходит. И это всё? А как же поцелуй на прощание? Так и подмывает догнать и при всех спросить, но тут включается и мой инстинкт самосохранения, и здравый смысл, и стыд, слава богу. Давай, иди, опозорься перед командой.
«Свидимся». Мне кажется, или в этом слове есть намёк?..
Я ни за что не признаюсь, что жду следующей нашей встречи.
<center>***</center>
Глупец тот, кто ни разу не мечтал о трепете любовном. К счастью, я не отношусь к таким, а с недавних пор некий трепет испытываю сам. Я не могу назвать его любовью — слишком смелое заявление в отношении человека, которого знаю всего ничего. Слишком смелое, если учесть обстоятельства, при которых мы познакомились. А если произнести вслух, что это пират, то и подавно. Я даже сам себе не могу этого сказать, потому что абсурд.
Мне понравился пират? Морской разбойник, посмеявшийся надо мной, обобравший три месяца назад меня, второго помощника капитана, с командой до нитки? Ну хорошо, не прям до нитки, но груза мы лишились неплохого. Да я должен бы его ненавидеть лютой ненавистью за это! И я ненавидел. Поначалу так оно и было, но что-то изменилось, как только минуло несколько дней после нашего прибытия в порт. Я отдохнул, встретился с друзьями, выспался… И вдруг понял, что пиратский капитан не выходит у меня из головы. Преследует, если хотите.
Повсюду, где бы я не был, всплывал в памяти его образ: как лихо он висел в воздухе, как ветром качало его мускулистое тело. Насчёт тела вообще беда. Однажды поздно вечером вспомнил, так аж до кончиков пят прошило возбуждением. Это уже не смешно.
Прошло три месяца, а я не могу забыть красивое лицо с глубоко посаженными насмешливыми глазами и необычный седой висок, будто Матиссу дал оплеуху сердитый волшебник и на том месте посеребрились волосы. Прошло три месяца, а у меня до сих пор звучит в ушах гортанный смех и бархатный тембр, ласкающий слух мягкой кошачьей лапой. Целых три месяца я извожу себя думами о треклятом пиратском капитане с такими длинными ногами, что их вместо мачт можно использовать.
В прошлый раз наш галеон потерял весь груз, а я утратил нечто очень важное. Наглый корсар украл мой покой, влез в мою голову. И я гнал от себя его образ, потому что подобные желания безумны.
Но судьба снова сводила нас, и я покорился ей.
<center>***</center>
Матисс говорит, что он подобен ветру, бегущему по волнам.
Он легкий ветерок, вызывающий мелкую рябь на море; он свежий бриз, рассыпающий мелкие капельки в лица на побережье; он смертоносный ураган, сгребающий в свои ненасытные ладони бросивших ему вызов в море. Он вольный ветер, господин в своей стихии. Он не терпит ограничений, это не про него. Ему нужно раздолье, иначе он не сможет вздохнуть на полную грудь. Именно поэтому он почти всю свою жизнь проводит в море — там он по-настоящему свободен.
Обычно, когда мы наедине, то почти не разговариваем. У нас мало времени: полчаса, в лучшем случае час, если он позволяет своим пить ром у нас на палубе. Я не знаю, с чем это связано, а когда спрашиваю, то коротко отвечает: чтоб не подняли бунт. Я киваю, а сам логично предполагаю, что ром пираты могут пить и в пути. Так не для наших ли утех ты тянешь время, капитан? Но это было бы слишком сладким объяснением.
Мы торопимся, поцелуи перетекают в срывание одежды, и мы заваливаемся на кровать. Матисс любит брать меня сзади, прижимая своим телом так, чтоб не было воздуха между нами и горячая кожа слипалась от пота; ему нравится чувствовать контроль, видеть, как содрогаются мои плечи каждый раз, когда он вгоняет мне по самые яйца. Я знаю, как его не слабо будоражат мои стоны, сдавленные в широкой ладони. Его всё это дико возбуждает. Он не говорил, я просто знаю.
После секса я хочу сказать ему что-то важное, но он так отстранён, что слова застревают в моей глотке. Он умеет это — страстно кусать мне шею, а через десять минут шагать к выходу, словно он здесь впервые, он заблудился и вообще: что это за интересная картинка прибита к стене?..
В моменты нашего расставания я его ненавижу, как впервые.
<center>***</center>
Мне кажется, я тону. Задыхаюсь, барахтаясь в трясине собственных мыслей, и не нахожу выхода на свет.
Матисс сказал, что больше не станет «брать на абордаж» «Santissima Madre». Нахер тебе судно, возьми лучше меня, попытался я обнять его. Но он был серьёзен. Мы попрощались. У него на лице была грусть, но она так несвойственна этим слегка насмешливым глазам, что я решил, будто мне показалось. Я сказал наше привычное «свидимся», а он внезапно рассмеялся. И ушёл.
Уже год я не видел его. В то время, когда другие корабли обдирают и топят, мы свободно курсируем по морю, переправляя тонны шёлка, табака, специй и серебра через Карибское море. Совпадение? Не знаю, но почему-то кажется, что нет. Не один ли черноволосый капитан нас оберегает? Или я опять обманываюсь? Я уже ничего не знаю, но в один день меня озаряет: а если Матисс, этот гадский капитан намеренно обходит наш галеон стороной? Прячется, в то время как я уже весь извёлся.
И я стал выходить в море на других суднах. Капитаны с радостью брали меня на борт — слава «везунчика Оливера» закрепилась за мной прочно. Деньги текли рекой.
Днём я не расставался с подзорной трубой, а ночью сбивал в клубок одеяло, отчаянно пытаясь дать себе те ощущения, которые давал он. Но мои пальцы не шли в сравнение с его грубыми руками, от которых я шалел, они не давали и части того наслаждения, которое я испытывал, будучи насаженным на его член.
Неужели я так и буду мучиться, пока не стану дряхлым и старым? Такая перспектива не радует, учитывая мой нынешний возраст наливного яблочка.
Я так устал и измучился, что даже однажды попробовал с другим моряком. Вот только когда тот прогнулся в спине и раздвинул ноги, я, признаться, даже не сразу сообразил, что делать. Нет, технически я понимал, но вот физиологически… Сказать, что я не был готов увидеть густую курчавую поросль со сжимающимся отверстием посерёдке подобно лику Морского Дьявола, это значит не сказать ничего. Я поглазел пару минут, собираясь с духом, а затем плюнул и… Не туда плюнул, а образно. Просто ушёл я. Удрал, натягивая на ходу штаны, оставив моряка стоять с задранным задом. Чур меня! Я терпеть не могу волосатые жопы — это раз (свою растительность удаляю опасной бритвой), и я не переношу жопы с волосами — это два. В общем, вывод один: нижний всегда должен быть бритым, верхнему можно зарастать джунглями.
Ох, смех смехом, а грусть накатывает. И так нахлынет иной раз, что хоть вой, однажды до этого едва не дошло. Чтоб не выдать заунывных рулад, я до утра заливался ромом и бранился в своей каюте, бранился и заливался ромом.
— Чтоб ты сдох! Чтоб тебя утащил Морской Дьявол! Чтоб ты…
Больше на том галеоне я не выходил.
Когда подходил к концу второй год и я уже смирился с тем, что ненавистный пиратский капитан не желает меня видеть или же просто утоп, мы наконец встретились.
<center>***</center>
— Пираты!!
Я встрепенулся, услышав крик на палубе. Бросив торговые подсчёты и опрокинув чернильницу, я рванул наверх.
Борт уже цепко держали своим когтями абордажные крюки, а повсюду были пираты. Они размахивали мушкетонами, гоготали и нагоняли смуты, сея среди нашей команды панику. Я уже хотел было выхватить свою саблю, как вдруг увидел знакомого широкоплечего негра. Сердце ёкнуло, и я кинулся к борту, проталкиваясь, словно в переполненной таверне. За спинами мелькнул чёрный длинный плащ.
Как меня не посекли на куски пираты, пока я распихивал их в стороны, не знаю. Но когда я достиг борта, на котором стояла доска для переправы, то увидел Матисса. Он стоял во всей красе: в неубиваемом чёрном кожаном плаще, облегающих штанах и распахнутой рубашке с клочком загорелой кожи под отогнутым краем. Он глядел чуть насмешливо, прищурившись на свой привычный манер и держась за рукоять сабли, а его длинные ноги напомнили мне о двух мачтах.
Мне кажется, я задохнулся и перестал дышать. Я стоял и смотрел на него, пока снова воздух не потёк в лёгкие, а после просто врезал по любимой роже кулаком. Не сильно: чтоб ощутил всю мою обиду и боль, но и чтоб челюсть на месте осталась. Где ж это видано — так мучить человека.
— И тебе здравствуй, — трогает он пальцами место удара. Сдачи не даёт, лишь усмехается: — Вижу, скучал.
— Чего надо?
— А чего надо пирату? — хмыкает он, но, завидев мои сжавшиеся кулаки, примирительно махает руками: — Шучу, шучу я! Не надо мне твоего груза, Оливер.
— Тогда что?
— За тобой я, — внезапно хватает меня в объятия. Я хочу освободиться, но он не отпускает. Так и барахтаемся минут десять: я пытаюсь его лягнуть или ткнуть кулаком в бок, но ничего не выходит, он держит крепко, а удары блокирует. А потом смеётся так заливисто, что замираю.
— Пусти, ты, бессовестный…
Договорить не получается. Вообще, мне кажется, что сцена с поцелуем повторяется: ещё чуть и наше страстное сплетение губ и рук перерастёт в нечто большее прямо здесь, на палубе. Я наконец его чувствую, он здесь — от этого стремительно теряю рассудок и обмякаю в его руках, стону, чувствуя всепоглощающее счастье.
Но Матисс не даёт мне совсем сняться с якоря и разрывает поцелуй. Я прихожу в себя и только сейчас до меня доходит, что мы-то не в каюте. Я, конечно, парень не стеснительный, но от мысли, что на наши страстные поцелуи смотрят две команды, сохнет в горле. Я быстро кидаю взгляд по сторонам — и очумеваю. На палубе расположились пираты вперемешку с нашими моряками и пьют ром. На жестяных тарелках сухофрукты и галеты, рожи довольные, болтают о чём-то, чокаются. И наш капитан среди них. Вот это номер — был молодец да помер.
— И в честь чего пирушка? — в полном изумлении спрашиваю у Матисса.
— В нашу, — улыбается он, не выпуская меня из объятий.
Я уже ничего не понимаю.
— Но, погоди, — мотаю растрепавшимся хвостом. — Ты ведь попрощался… тебя не было… где ты… Вообще меня бросил, так что не думай, что я тебя простил!
Яростно высвобождаюсь, но Матисс снова ловит меня в объятия.
— Ну прости. Я буду просить столько, сколько скажешь, — он вдруг начинает говорить так торопливо, словно я убегаю. — Я тогда испугался. Ты мне так понравился, Олли, как никто другой. Я думал: поиграемся, да и пройдёт. Но оно не проходило. Это чувство внутри только росло и крепло. И я просто струсил. Я ведь всю жизнь свободен, с малых лет салагой на корабле. Ни матери, ни отца, сам по себе, как ветер. А тут ты.
Он замолкает, но потом продолжает уже не так сбивчиво:
— Я хотел тебя забыть. Да и тебе зачем я нужен? Ты торговец, моряк, у тебя другая жизнь. А тут пират. Это кардинально меняет жизнь, Оливер. Потом я следил за тобой, я всем наказывал не трогать судна, на которых ты плавал. Я платил за это. Но твоя безопасность была самой важной. А потом я не выдержал… Я знал каждый твой рейс, знал и об этом. Вчера проснулся с камнем на сердце и понял: не попытаюсь вернуть тебя — эта тяжесть приведёт меня ко дну…
Я по нему вижу, что сказанное — чистая правда. За весь короткий рассказ меня обуревают абсолютно разный спектр чувств. Хочу и радоваться, и плакать, но глубоко вдыхаю.
— Ты мне нравишься. Всегда нравился, — коротко говорю Матиссу вместо того сумбура, что сейчас в моей голове.
— Я знаю, — отвечает он, чем вызывает у меня опять возмущение, но не даёт вставить ни слова: — Ты мне тоже. Я тогда запутался. Прости меня.
— Прости… Но ты ведь говорил, что ты свободный ветер…
— И что?
— Как что? Выходит, я подрезаю тебе крылья? — рассуждаю я, пытаясь сложить в уме два и два. А Матисс вдруг смеётся:
— Не выдумывай! Теперь я не один, а нас двое. Считай, два свободных ветра, — подмигивает он и прижимает меня к себе. — Мы бегущие по волнам, наши крылья касаются пенных гребней, а брызги моря орошают наши ноги…
— Так у нас крылья или ноги? — уточняю я, еле сдерживая смех.
— Крылья… И ноги. Ты поддразниваешь меня, Оливер!
— Нет, что ты! Как можно! Такие речи, достойные поэта, а ты просиживаешь штаны в пиратах, ха-ха!
Матисс тоже хохочет, а я киваю в сторону моряков:
— Пошли-ка лучше выпьем рому…