большая медведица

акутагава рюноскэ ненавидит, что с ним сделал его учитель. он ненавидит отдыхать и не ест порой совсем, просто чтобы уделить время тренировкам. он ненавидит находить себя в истерике перед зеркалом в ванной комнате по ночам, ненавидит свои мысли о том, что, может быть, если бы он тогда не был таким глупым мальчишкой, у него бы было признание и человек, который им бы восхищался. он ненавидит себя. ничего нового, на самом деле – всё, как обычно.

он всю свою жизнь просто хотел спокойствия. хотел быть, как эти дети с кучей книг и игрушек, с родителями, с холодильником, с домом, с одеялом вместо чёрт пойми чего. он хотел доверять, иметь близких, он хотел жить, а его предали, обманули, ударили, и снова, и снова, и снова ударили.

"за что вы со мной так, дазай-сенсей?"

и вот он снова в ванной комнате, снова ночью, снова плачет. а из зеркала на него смотрит маленький мальчик в крови: его рубашка мокрая, лицо липкое, волосы жирные, а под ногтями грязь. мальчик, который желал счастья и считал, что дазай сможет ему это дать. он ошибся, что свойственно любому человеку, но эта ошибка стоила слишком многого.

"давай встретимся в половину двенадцатого у городской больницы? мне хотелось бы взглянуть на тебя и проверить твои силы, рюноскэ!"

фраза, которую осаму сказал абсолютно недавно, абсолютно без причины... к чему это было? может, акутагаву наконец убьют? может, его похвалят? господи, чушь. бред. отврат.

маленький мальчик, весь в крови, весь трясущийся, смотрит на акутагаву из зеркала. он бы ни за что не пошёл на эту встречу. он бы лучше убил себя на месте. но рюноскэ больше не маленький мальчик, а его травмы вполне себе серьёзные и не позволят ему выбрать себя. выбрать свободу. так что юноша возвращается в постель, которую ему предоставила мафия. но заснуть ему удаётся только после шести ударов в висок. он часто так делает, а затем плачется гин и хигучи о головной боли.

он спит часа четыре. ему страшно спать больше – это последствия травмы. и вместо того, чтобы продолжать бесконечные разговоры с маленьким собой и голосом в голове, он идёт готовить гин завтрак. он любит свою младшую сестру больше жизни, ну просто не описать никакими словами, как он сильно её любит! да и не нужно, наверное... гин и так всё понимает, однако при виде своего тощего брата, который приготовил лишь одну порцию их любимого ранее блюда, она не может не воскликнуть "чёрт тебя подери, рюноскэ, я одна это есть не буду!".

– я не хочу сейчас есть. не волнуйся за меня, гин, – монотонно отвечает юноша, а затем целует свою сестрёнку в лоб.

– ладно, спасибо, рюноскэ. правда спасибо. я просто волнуюсь, знаешь?

ответа не следует. наверное, он подумал, что вопрос риторический. встаёт из-за стола и уходит. гин лишь пожимает плечами и глубоко вздыхает. она давно просит брата поговорить с ней, рассказать, что у него на уме, обратиться за помощью к тем, кому он доверяет. а он не слушает. говорит, что помощь ему ни к чему.

на часах десять утра. акутагава рюноскэ собирается встретиться сегодня с мужчиной, который случайно испортил ему жизнь. до встречи ещё тринадцать с половиной часов, а акутагава уже надел свой плащ и встал у окна. ему, если честно, не свойственно долгое ожидание. так что он решает забыть о своих обязанностях и отправляется бродить по городу, игнорируя, что ему никто не будет рад.

где он только ни побывал: у речки, где дазай пытался утопиться, у склада, где дазай пытался повеситься, на мусорках, где дазай искал что-то для суицида, на мосту, откуда пытался спрыгнуть дазай... словом, везде, где сенсей хотел устроить свидание со смертью.

к вечеру рюнскэ не мог нормально ходить из-за голода и усталости, так что ему пришлось передохнуть в городском парке, на скамейке у пруда с уточками. так он и просидел в раздумьях до одиннадцати вечера. лучше не стало. ему никогда не становится лучше. особенно после раздумий.

он шёл до больницы очень неохотно. ему казалось, что это всё – очень глупая, тупая, отвратительная, мерзкая, ужасная и тому подобное... в общем, так себе затея. но он не отступал: дазай-сан учил ему не этому. он наоборот запрещал отступать в самый последний момент.

– кого я вижу! – до боли знакомый голос прозвучал из-за спины. конечно, осаму произнёс это с мерзкой ухмылкой на своём лице! иначе это был бы не он. – акутагава рюноскэ! мне казалось, ты не придёшь.

– я хотел. хотел не прийти. не получилось, дазай-сан.

– смешно выходит... ну, пройдём на крышу! приглашаю тебя смотреть со мной на звёзды! ты смотрел когда-нибудь на звёзды, рюноскэ? ты хотя бы знаешь, что такое звезда? – восклицал дазай, всё также ухмыляясь. – ну, идёшь?

– иду, – мрачно ответил акутагава и зевнул. возможно, стоит спать больше четырёх часов в день. его не интересовала крыша, на которую дазай его потащил. не интересовало, что с ним там будут делать. отвратительно, когда спокойствие приходит лишь в таких ситуациях.

you bought a star in the sky tonight

because your life is dark and it needs some light

you named it after me, but I'm not yours to keep

because you'll never see, that the stars are free

между тем, они уже направлялись прямо ко входу на крышу, а когда наконец вышли на неё, осаму зажмурил глаза от того, какой сильный был ветер. но это его не остановило и он направился прямо к краю, схватив рюноскэ за край плаща. тот никак на это не отреагировал.

– хотелось бы поговорить с тобой, рюноскэ. поговорить о жизни, знаешь. много времени прошло с тех пор, как мы с тобой нормально разговаривали. ты, небось, изменился? – послышался смешок. – ну, что нового?

– я рассказал гин об армянской кухне. ей понравилось.

– вот это да! и всё? никого не убил, ни с кем в драки не впутывался? какой ты смешной, акутагава.

– я не смешной! – закричал юноша. – я не смешной, я не смешной, не смешной я, слышите, дазай-сан?! вы могли сходить в цирк, если вам хотелось посмеяться, а не издеваться надо мной в своё удовольствие, дазай-сан, – его трясло. он закашлялся и глубоко вздохнул, чтобы продолжить, но расплакался.

– позволь мне извиниться, акутагава.

акутагава поднял глаза на своего учителя и рухнул на крышу, потому что ноги не держали. ему хотелось придушить этого конченного суицидника своими же руками прямо сейчас, а затем выбросить его тело с тридцатого этажа, но не хватало ни сил, ни воли.

– люди сравнивают себя с героями литературных произведений, и нельзя их судить за это, хоть никто и не судит толком. но что значит судить? забирать надежду? дарить неприязнь? бесконечно винить кого-то? но если винишь, то к чему лишать человека чего-то, что ему дорого? к чему лишать любви, если винишь себя? к чему винить? а любовь? она к чему столько вопросов. запутанных, резких, глупых и не очень. столько, сколько любви и не сосчитать. позор. но любовь ли это – бесконечность вопросительных знаков, которые никогда не меняются на точки? вы думаете, будто всё должно было таким образом сложиться: крайне мерзким и абсолютно безвыходным. но правы ли вы? вы сами себе выдумали, что любовь – синоним безысходности и пустоты. и, нет, не стоит задавать вам грубых вопросов, на которые всё равно не случится ответа; не стоит винить вас – вы сами с этим справитесь и справляетесь. кто ранил вас? простите, было обещано не спрашивать вас о таком. в любом случае, нет вам оправдания, а любовь его даже так отыщет. к чему так много этого слова? не знаю, может жизнь так устроена? но к чему жизнь без любви? любовь же разная бывает! досадно, что некоторые люди не способны её почувствовать в полном её проявлении, а не в подлом, словно они. кто ранил вас? какова причина ранить других? ответите ли вы или вновь промолчите? к чему молчание, если речь не закончена, но к чему ответ, если он не готов совсем? некоторым ответам стоит уделять большее время, и поэтому многие уходят, как и те, кто задали вопрос, так и те, кому суждено на него ответить, – разницы нет! все мы люди, люди иногда глупые... нетерпеливые и глупые! и нéчего с этим делать – не хватит терпения. ходить полезно, а уходить – не всегда, но кому интересно выслушивать монологи, преподносящиеся как объяснения? никому никогда не угодишь. возможно, хуже ещё становится, если "никто" и "все" – это один человек. тогда это уже некто, но слово это странно и непривлекательно, так что пусть побудет в сторонке. кто ранил вас? к чему это всё? почему вы, сами являясь беспокойным невольником, отобрали свободу у любви? к чему вы предали всё лишь ради чувства, которое никогда вам не отплатит тем же, – ради нездорового самодовольства и тревожной дерзости?

акутагава вновь закашлялся. дазай молчал, позабыв все слова на свете, глядя в небо. никогда ещё ему не приходилось выслушивать такой монолог.

– я в последний раз смотрел на звёзды в начальной школе. была зима, я засмотрелся на большую медведицу и упал в сугроб, – он обернулся к акутагаве. – что думаешь?

– это интересно. не более того.

– когда ода был ещё жив, он говорил мне, что я дурак. я часто спрашивал его, могу ли я купить звезду. он смеялся в ответ и отвечал, что сколько бы звёзд я ни купил, они меня не изменят. они не сделают мою душу светлее и чище. я думаю, что это правда. я ушёл в агенство, потому что он меня об этом попросил. попросил меня выбирать всегда хорошую сторону. попросил меня помогать людям. он назвал меня своим другом, а спустя момент умер.

in your man-made dark, the light inside you died

oh, we don't own our heavens now, we only own our hell

– я отвратительный человек, я признаю это. я много отвратительных вещей сделал. знаю, что ты мне не поверишь, да и травмы твои никуда не денутся, но мне действительно жаль. и ты не обязан меня прощать. я вообще удивлён, что ты пришёл, – дазай положил свою руку на плечо акутагавы. – можно мне обнять тебя?

всё, что хотелось сделать рюноскэ в этот момент – закричать, зарыдать, сбежать. ему было больно от осознания того, насколько поздно это всё происходит. ведь всю свою жизнь он был одинок во имя чего-то по-осамовски святого, а этот придурок до сих пор считает, что ему может принадлежать другой человек. отвратительно.

– обнимите, дазай-сан. но учтите, что я всё ещё на вас обижен. я пришёл сюда потому, что хотел доказать, что я чего-то стою.

– я никогда не считал, что ты недостаточно хорош, акутагава-кун, – в этот момент у юноши в груди начало разрастаться ещё более неприятное чувство, чем ранее. – я был чертовски глуп и не думал о последствиях, поэтому стремился сделать из тебя не смелого и сильного бойца, а куклу-убийцу, – он осторожно пододвинулся к акутагаве и так же осторожно обнял его. – мерзость и кошмар.

– мерзость и кошмар, – тихонько повторил рюноскэ. – несмотря на то, насколько сильно я стараюсь, все мои заслуги всё равно принадлежат вам. я сражаюсь ради вас, не сплю ради вас, не ем ради вас, я всё делаю ради вас! – он плакал. плакал и кричал. ему было слишком больно, чтобы регулировать громкость своей речи. – я... вы... вы, может быть, искренне сейчас всё это говорите, но... – и он снова зарыдал.

дазай вновь обнял его, а потом слегка погладил по голове. он знал, что поступал неправильно всю свою жизнь, и ему было больно от осознания, скольких людей он загубил. он сейчас смотрел на небо, высматривал большую медведицу, чтобы вновь почувствовать себя маленьким, чтобы вновь почувствовать себя невинным. но нельзя снова стать тем, кому доверяют, пока слёзы твоего ученика капают тебе на грудь.

– я горжусь тобой, акутагава. горжусь и люблю.

– а я не могу вас простить, но мне очень приятно.

we come alone and alone we die

and no matter how hard you try

i'll always belong in the sky

йокогама, ночь, звёздное небо и акутагава, который наконец получил то, чего так долго и искренне желал – признания. всё было бы по-другому, если бы дазай был рассудителен не только в рабочих делах, а также при контакте с людьми, но акутагава сейчас об этом не задумывается. он размышляет о том, как же всё-таки холодно ночью на крыше.

– дазай-сан, давайте по домам?

– а давай, акутагава! только сначала я накормлю тебя рисом.

it's just who you are