cold and catatonic

Сине-красные лучи сливаются воедино, прячут в себе постоянных обитателей. В воздухе пахнет спиртом, могильной гнилью, серой и вспотевшей кожей. Из глубины зала слышатся сдавленные стоны то ли боли от пыток, то ли наслаждения, они насилу ощутимы, клейко сливаются с надрывным пением из колонок.

Джон Константин сидит за барной стойкой и взглядом изучает новенького. Тот заявился в клуб Миднайта с недели тому назад, во всём белом, с тёмными очками и натянутой улыбкой. Не представлялся, не говорил о себе, кому-то предлагал выпить, но сам наотрез отказывался. Он любил флиртовать, шептать что-то своим спутникам прямо в лицо, утягивать их в кабинки туалета, а после выходить из них в гордом одиночестве и с чем-то округлым в кармане. Иногда губы чужака поблёскивали чем-то рдяным, едва ли похожим на липкий душистый бальзам, а иногда он стыдливо их поджимал и спешил укрыться от чужих глаз.

Незнакомец будто привык быть в центре внимания. Джон первый раз заказывает виски, по привычке хамит бармену, когда они обмениваются краткими взглядами, а пьянеет ещё к стакану не притронувшись. В горле начинает ощутимо саднить, воздух ртом хочется откусывать. Экзорцист хмурится, покачивает головой, старается отогнать от себя наваждение. Второй бокал не помогает, третий тоже. В ногах ощущается эфирность, поначалу слабая, но стремительно нарастающая от повсеместных перешептываний нечисти. Константину хочется выпить ещё, его кроет от обезображенных лиц и он весьма огорчен тем, что на этот раз сознание одним алкоголем не получилось. Посреди всего зала человеческое лицо только у безмрачного пришельца. И оно дрянно улыбается, когда оккультист выходит из бара, чтобы покурить.

В третий раз они уже бессовестно пялятся друг на друга. Джон в глубине души на себя самого сердится, но от резкого запаха раскуренной смолы разум ведёт ещё больше. Его потенциальный спутник закусывает губу и расстёгивает верхние пуговицы рубашки песочного цвета на ходу, дистанцию сокращает неспешно, дикой кошкой крадётся мимо столиков, говорит так же: нараспев, почти мурлыкая. Константин пытается сконцентрироваться на особенностях несвычного гостя, правда старается разгадать, обличить, чтобы не доводить этот спектакль до точки невозврата. Кажется, кто-то из них шипяще стонет в темноту. Губы мягкие, теплые, влажные, скользят по шее, бегло оплетают ключицы, возвращаются к подбородку. Гул вокруг только нарастает, сегодня посетителей предательски много. Миднайт обязательно сейчас где-то журяще качает головой. К чёрту.

Джон Константин не помнит, когда в последний раз с кем-то спал, с трудом в памяти держит обрывки каких-то разгорячённых вздохов и смазанных прикосновений. В глубине души он прекрасно понимал, где окажется ближе к полуночи. В конце концов, когда все наперебой обсуждают тёмного ангела, которому никто отказать не может, вариант секса с ним отметать никогда нельзя.

Мозг урывками выстраивает картину передвижений: тёмный гардероб, прохладный дворик, такси. Они на заднем сидении, целуются громко, неспешно, так сладко, что разряды тока пробегают по кончикам пальцев, плавят одежду. Неловкие движения в полузабытье избавиться от одежды не очень-то помогают, двое на заднем сидении двигаются неслаженно. В машине душно, ткань липнет к телу, затормаживает движения, поглаживания делает вязкими. Хочется застонать во весь голос, умолять не останавливаться, прильнуть ближе. На повороте Константину кажется, что зеленоватые огни билборда подсвечивают лицо его попутчика, отголоски сознания уверяют: оно нечеловеческое, тёмное, но экзорцист не успевает схватиться за эту мысль и удержаться на плаву, его притягивают ближе, на этот раз целуют грубо, жадно, почти колко. Руки соскальзывают с талии, опускаются на бедра, из-под рёбер вырывают возбужденный рык, а внизу живота в узел затягивают. Джон минорно скулит, красиво, достаточно тихо, нелепо жмётся к чужому телу, редко вздрагивает, когда чувствует как под одежду пробирается воздух. Он смотрит совершенно ошалевши, соображает самую малость, но пытается выудить из кармана смятую купюру и протянуть водителю. Сам не знает: чтобы их довезли быстрее или чтобы тот попетлял ещё пару кварталов.

Квартира оккультиста мрачная, неуютная, но гостю плевать, он будто мгновенно чувствует себя хозяином, оберегов не страшиться, через рисунки на полу переступает, сам толкает демонолога к одной из стен, ловкими пальцами надавливает на скулы, прижимается требовательно и дышит часто-часто, голову откидывает, когда чувствует невесомые прикосновения в ответ. Константин на роль даже просто хорошего любовника проходит с треском: недостаточно нежный, недостаточно грубый, желчный, эгоистичный, закрытый, горький на вкус, от такого впору бежать и не тратить время, но в эту ночь что-то меняется. Он на автопилоте оставляет засос, высоко, почти под самым подбородком, языком очерчивает липкую дорожку до мочки уха, спешно стягивает помявшийся в такси плащ. Мужчина в его хрупких объятьях плавится, ластится ближе с каждым новым поцелуем, шею выставляет навстречу. Ноги неловко путаются в сброшенной одежде, на детективе её остаётся меньше, а его мимолетное увлечение по-прежнему остаётся в очках. Это неудобно, приходится поубавить спесь, чтобы с очередным приступом страсти не напороться на твёрдую оправу. Они перемещаются на ощупь, свет не включают, до спальни доходят в полубреду, голодные, жадные, распалённые.

Джон прижимает мужчину ближе, медленно, подразнивая проводит по бедрам, его гость вздрагивает, подаётся назад, будто не позволяя себя касается там, а у экзорциста наконец-то собирается пазл в голове. Ну конечно. Перед ним не инкуб, не заблудший по случайности в бар человек, а сбежавший кошмар. Коринфянин шепчет на ухо что-то тягуче-сладкое и сопротивляться ему становится тяжелее. Экзорцист думал о том, насколько хорош секс с выходцем из мира снов. Возможно даже касался себя, зарываясь носом в подушку, чтобы заглушить возбуждённые всхлипы. Возможно, он даже делал это не единожды.

Комнату освещает холодный уличный фонарь, в его лучах кожа кажется тонкой, паутинной. Кошмар диаметрален своей природе: красивый до мурашек, податливый. Он сам опускается на колени, опаляет горячим дыханием низ чужого живота, взмокшим лбом утыкается в массивную пряжку ремня, отдышаться старается, а сам редко дрожит. Пальцы слушаются с трудом, молнию он оттягивает идеальными зубками, облизывает припухшие губы торопливо. Коринфянин облокачивается пахом на собственную пятку, чуть ерзает, чтобы добиться такого угла, при котором самого себя до разрядки руками не придётся доводить, целовать не перестаёт. Становится снова жарко, полушёпотом слышатся хриплые чертыхания. Старый ковёр обычно неприятно царапает кожу, плетением врезается в колени, оставляет на них редкий узор, но дитя грёз ни на какую боль реагировать не приучен: когда его чуть оттягивают за короткие светлые волосы он раздражённо шипит лишь для вида и стонет только подавшись вперёд. Резко, глубоко, проезжаясь промежностью по подошве. У Джона подкашиваются ноги и он чувствует, что теряет равновесие. Где-то за пределами сознания слышится звонкий удар лезвия охотничьего ножа о потёртый паркет, на звуке сконцентрироваться не получается: покрывало на кровати становится до крайности мягким, заключает в свои объятья. Экзорцисту кажется, что он медленно идёт ко дну. Кажется, первое попадание в ад как-то так и ощущалось. Лишь бы не захлебнуться раньше времени.

На коже растягиваются пунктирные красные линии, порезы неглубокие, кровоточат слегка, но отрезвляют исключительно. Он что-то забыл. Константин резко распахивает глаза, отчаянно пытается сообразить, где находится. Под его затуманенной головой мягкая подушка, она совсем теплая, липнет к сбившимся волосам, тело покрывается мурашками, на плечах полумесяцами жгутся следы от коротких ногтей. Коринфянин сидит сверху, всё ещё в этих чёртовых очках, одной рукой держится за спинку скрипучей кровати, другой медленно проводит по члену, выгибается в спине и толкается вперёд. Он весь раскрасневшийся и наколенный, сбивается с ритма, болезненно задыхается и от него совершенно невозможно отвести изучающий взгляд. Детектив приподнимается на локтях, тянется за поцелуем, прямо в губы стонет. Его рука оглаживает бледные, острые плечи, проходится вдоль позвоночника, чуть надавливает в области поясницы. В ответ — тихий шепот. Его партнёр негромкий, но разговорчивый, флиртующий без устали, сладкий-сладкий. Джон хочет отстраниться, но цепкие пальцы слетают с изголовья, ловят изрисованную багровыми синяками шею и привлекают обратно. Оккультист только усмехается, резко дергается в сторону, переворачивается и кошмар под себя подминает.

— Думаешь, я не знаю, кто ты такой? — Коринфянин чувствует себя загнанным зверьком, пытается выбиться, но его руки лишь перехватывают и заводят над головой, — Почему бы мне не сдать тебя Морфею прямо сейчас? — Джон шепчет это прямо на ухо и замирает, ожидая ответа. Он отчётливо слышит как грудь под ним начинает вздыматься спокойнее. От беглеца до сих пор пахнет банановым мороженным, сидром и имбирным печеньем. От этого не хочется убегать. Может, так он и заманивает своих жертв?

— Не твоя юрисдикция, Джон — сновидение поворачивает голову вбок, то ли колко отвечает, то ли искреннее смеётся над своим любовником на одну ночь, а того словно разрядом прошибает. В голове бардак и хочется вернуться на несколько минут назад. Когда они распугали всех чертей в курилке своими рваными вздохами. Когда шершавый язык очерчивал пульсирующую ленту вены и ласкал головку. Когда выученные с тысячей прошлых мужчин движения всё равно выбивали из грудной клетки что-то сродни горячим молитвам.

— Ангелы тоже не твоя специфика, но ты уже скольких растерзал? — Константин чуть ослабляет хватку, но выбраться кошмару не позволяет, демона можно было остановить священными текстами, а с этим бороться привычными методами невозможно. Движения экзорциста грубоваты, с непривычки кажутся резкими и болезненными, но адаптироваться к ним удаётся быстро. Правая рука обхватывает два запястья, левая — два члена у основания. На удивление анатомия кошмара людской идентична почти полностью. Создатель постарался.

— Двоих, — на выдохе мурлычет Коринфянин. Он очевидно доволен собственной работой и почему-то омерзения, с которым экзорцист обычно распинает ангелоубийц, не вызывает. В голове вообще сейчас все планы на маньяка пропали, только необузданное желание застилает разум, — Джон, — из запутанных мыслей вырывает жалобный всхлип. Кошмар снова дрожит, на этот раз крупнее обычного, пальцами цепляется за намокшую простынь, руки расслабляет сам, позволяет им ещё глубже в подушку провалится. Константин машинально сжимает ладонь, ухмыляется, взглядом дразнит.

— Сними очки, — связки слушаются дурно, голос срывается на болезненный хрип. Константин плавно ведёт тело вперед, с издевкой голову наклоняет на бок. Он даже чуть ослабляет хватку, позволяет чуть пошевелить руками.

— Нет, — в ответ ему холодны лёд. Мужчина под ним отрицательно покачивает головой, струной натягивается, хочет дёрнуться из последних сил. Замученный, уставший, загнанный в угол. Импульсивный толчок бедрами ситуацию только портит, мозг будто обновляется до заводских настроек и соображать становится слишком трудной задачей. Это заметно. По сбитой спеси, по испарине, по абсолютно беспорядочным сокращениям мышц.

— Да, — Джон вновь сдавливает запястья, на этот раз сильнее обычного, впечатывает Коринфиняна в матрас, наклоняется к самому лицу, будто превосходства в голосе мало. Его завершающие поцелую кожу царапают, губы болят и отдыха требуют, но он не спешит отрываться: прочерчивает узоры, от губ и до правого уха, орнамент сбивчивый, едва ли красивый, но сейчас эстетика едва ли имеет значение.

Охотник на нечисть подцепляет зубами тонкую дужку и тянет её на себя. Оправа тяжелая, удержать непросто, линзы вероятно царапают кожу лица, когда их так бесцеремонно отлучают от хозяина. Константин смотрит зачарованно, очки отбрасывает куда-то в ноги, от возмущённого вздоха только отмахивается, кошмар полностью высвобождая. Тот почему-то кажется ещё краше, правильнее, лучше, хоть и видеть на месте глаз рты непривычно. Они никак не синхронизируются, распахиваются беспорядочно, оккультист смотрит зачарованно, а потом проводится языком по веку, едва касаясь ровных и вероятно острых зубов. Коринфянин кончает быстро, так и не коснувшись себя, выдыхает шумно, ёрзать наконец-то перестает, пачкает животы им двоим и, экзорцист готов поклясться, он слышал растроеенный стон.

— Поищи место получше бара, — Джон выуживает из кармана брюк пачку сигарет, тянется за зажигалкой, — баланс нарушаешь, — добавляет он перед тем как глубоко затянутся. Коринфянин задумчиво вертит в руках охотничий нож.