У каждого врача есть свое кладбище. А если и не у каждого, то у каждого хирурга — точно.
Урюу знал это, но когда он сам решил спасать жизни, — и не для того, чтобы пойти по стопам Рюукена, — то не задумался о том, что не каждую жизнь возможно спасти. Урюу знал, что все мертвецы покидают тела, но упустил тот факт, что неспасенный пациент станет тем же мертвецом. Мертвецом, который будет маячить перед глазами и окликать всех подряд, силясь найти хоть одного живого человека, способного увидеть бесплотного призрака. Мертвецом, который будет проклинать врача-убийцу, думая, что тот такой же слепец.
Урюу не знал, что не замечать духов — настолько сложно. Особенно тех духов, которые покинули тело на его операционном столе. Но Урюу знает, что таких духов нельзя замечать, ведь это может еще больше распалить их ненависть и приблизить к становлению пустыми.
Каждый раз, когда он сталкивается со смертью, Урюу жалеет, что у него нет духовного меча. Что квинси не умеют отправлять духов на покой. Что квинси только и умеют, что уничтожать, — разве не глупо пытаться спасать жизни с такими данными? Нелепая, ироничная надежда пересилить свою суть.
Когда очередной дух покидает тело, Урюу жалеет, что он — не шинигами. Когда его собственное кладбище пополняется на новую могилу, Урюу задается вопросом — как Рюукен выносит это столько лет? Как не разочаровался в профессии, выпустив множество духов из-под своих рук? Почему упорно продолжает бороться за жизни, понимая, что призраки так и будут появляться?
— Помогая пациенту выжить, я оттягиваю его встречу с шинигами. Побеждаю смерть и ее жалких прислужников.
«Жалких прислужников», которых все равно приходится вызывать к очередному умершему пациенту, преисполненному ненависти.
Но другого ответа Урюу и не ожидал. Борьба с шинигами — вся суть Рюукена, и Урюу не удивится, если только ради этой завуалированной битвы отец и решил когда-то стать врачом.
— Cо временем это входит в привычку.
Когда Урюу снова терпит неудачу и слышит, как гремит отрывающаяся от тела цепь, он не сдерживает усмешки.
Привыкнуть к такому мог лишь Рюукен.
— Ты тоже когда-нибудь привыкнешь, — отстраненно говорит Рюукен, выпуская дым в окно кабинета, и Урюу даже не морщится; запах дыма — это все, к чему он привык.
От отца всегда несло сигаретами. Урюу нравится думать, что отец взялся за сигареты после смерти жены, но вряд ли дело обстояло так. Этот запах был частью Рюукена, сколько Урюу себя помнит. Запах дыма он помнит даже больше, чем помнит мать. Матери давно нет, а дым продолжает витать вокруг Рюукена, напоминая о ней и вездесущей смерти.
Станет ли смерть такой же незыблемой частью жизни, как дым?
Пациенты всё умирают, и в привычку это не входит, но каждая неудача напоминает Урюу об отце и его привычке курить. Духи, выскользнувшие из-под его пальцев, пахнут сигаретным дымом и словами Рюукена, который начал курить задолго до смерти жены.
Кладбище — спокойное и тихое место, но только не то, где могилы вырыты собственным скальпелем. Кладбище врача полнится проклятьями неспасенных и звоном их разлагающихся цепей.
Когда Урюу устает от всего, он вваливается в кабинет к отцу. Рюукен, оценив сына вечно проницательным взглядом, кладет на стол пачку сигарет и молча наблюдает, как Урюу вынимает одну.
И, в отличие от смертей, со временем это входит в привычку.