Гэсса медленно поднялась по ещё не успевшим остыть ступеням и прислушалась. Где-то в глубине дома журчал бойкий ручеёк не смолкающей ни на секунду речи. Принцесса улыбнулась, однако улыбка вышла вымученной, жалкой. Постучала.

Воркотня Соркен приблизилась, резная дверь распахнулась, и навстречу принцессе даже не выскочила — выпорхнула хозяйка дома. Неугомонная и хрупкая, всегда в движении, в заботах, хлопотах. Тёмное смуглое лицо не портили едва заметные морщинки в уголках тонких губ и глаз, изумрудных, ласковых и ярких. От Соркен веяло бодростью, свежестью, энергией. Жесты сухих рук были порывисты, легки: вот и сейчас, завидев принцессу, она радостно всплеснула ими:

— Гэсса, девочка, как хорошо! Проходи, милая, проходи!

Недавно Соркен отпраздновала своё стосорокалетие: восемьдесят прожитых Гэссой лет в сравнении с этим выглядели, естественно, возрастом почти детским.

— Я на минутку, — поспешила предупредить принцесса, но та протестующе замахала руками:

— И слышать не хочу! И так давно тебя не видела, с самого Обряда. У тебя дел невпроворот, и мне скучать не приходится. Пора-то, поди, урожайная. Бирот, Бирот! — крикнула она. — Гэсса пришла!

Крепкий плотный мужчина высунул голову в дверной проём, пробурчав при этом «славно» или что-то в этом духе. Гэсса не обиделась и не удивилась. Муж Соркен был в той же мере молчалив и нелюдим, насколько общительная и говорливая попалась ему жена. Вместе они составили странную, но неразлучную пару, знаменитую на весь Саор.

Соркен тем временем успела затащить Гэссу в комнату, придвинуть ей стул, оправить и без того ровно расстеленную скатерть с вышитыми узорами и подложить в вазу на столе спелые плоды приолги и такеш. Смотреть, как она двигается — проворная, быстрая, лёгкая, — доставляло принцессе удовольствие, хоть немного приглушающее тупую, ноющую боль. Принцесса перевела взгляд на окно, на нежные побеги орха, обвившие ажурную раму, на вечерний сад за ним — сад цветущий, ухоженный, плод неусыпных забот Бирота. Тот, по-своему тепло поприветствовав Гэссу, вернулся к прерванному занятию: он сортировал семена в соседней, смежной комнате, куда свободно проникал голос Соркен, ведущей беседу с мужем. Разговор их был своеобразен, когда на сотни быстрых фраз ответом служил один-единственный вздох или смешок. Но за долгие годы Соркен приноровилась к нраву Бирота, определяя его настроение по скрипу кресла под ним или кряхтению не хуже, чем если бы он разражался получасовыми тирадами.

Принцесса присела на краешек стула с высокой спинкой и в нерешительности глянула на хозяйку. Соркен сетовала на то, что спеш нынче оставляет желать лучшего, мелкий и зреет медленно, а ещё ветер сбивает и портит спелые плоды, впору Барьеры ставить и она уже попросила дочку, но та ни в какую без разрешения Орикена, тот же второй день колеблется и чего-то выжидает…

— Принц он вроде неплохой, да уверенности в нём нет, — в который раз вздохнула Соркен. — Без короля или Круга ни на что не отваживается, даже на такую мелочь. Будь на его месте Лекст — в два счёта бы разобрался, даром что под конец из ума выжил. А Орикен — и неглуп, и рассудителен, и серьёзен не по годам, да всё тянет и тянет. Чего тянуть-то? Дочка, слава Хранителю, не один такой Барьер — десяток поставит, сдержит и снимет без труда. К тому же момент сейчас удачный — на день пути никого вокруг. Скарэх испокон веков — леса, сады и поля, а тут и вовсе обезлюдел.

— Разве Лигр оставил родовое Гнездо? — удивилась Гэсса, припомнив странноватого пожилого тонха, соседа Соркен, упрямо доживающего четвёртый век в непривычном для этих разумных одиночестве.

— Правнучка его, Адэя, сошлась с Тиргом из Хома, — пояснила Соркен, — первая кладка у них. Лигра, по обычаю, попросили присутствовать. Он и рад-радёшенек, шутка ли — праправнука дождался. Вот Гнездо и опустело. Принц же всё медлит с ответом, а ветер всё пуще бушует. Скорей бы мальчики вернулись, что ли. Чует моё сердце, без них не видать мне разрешения.

«Мальчики, — грустно улыбнулась Гэсса. — Для бабушки всё ещё мальчики, хоть и взрослые давно, и самостоятельные внуки. Не существует для неё ни великого короля, ни отважного принца — только её дорогие мальчики, ушедшие неизвестно куда».

— Великоваты они для мальчиков, — высказала она вслух.

— Ай, всё мальчишки, — покачала головой Соркен. — Начнут друг друга дразнить — точь-в-точь дети малые.

Взгляд её ясных глаз затуманился, стал рассеянным, отстранённым:

— Наказал меня Создатель, девочка. Красивая была, гордая, ох, какая гордая! Женихов мучила, вертела ими, как хотела. Многим жизнь поломала, капризами извела. Потом Бирота встретила, утихла, остепенилась. Мечтала иметь много детей, сыновей… Ан нет! Дочка — и то одна, поздняя, строптивая, с характером. Да и избаловали мы её. Королевой захотела быть — стала… ненадолго. Затем принцессой. Опять не судьба, овдовела. Я надеялась хоть внучат понянчить — и тут не по-моему вышло. На младшенького глядела изредка, украдкой, словно что дурное делая. А старшего и вовсе не довелось повидать. Арген близко не подпускал, а после… как кто глаза отвёл, живого схоронили… — Соркен вздрогнула, встрепенулась: — Я всё болтаю, девочка, а ты ведь, как водится, по делу? Прости старуху, это я на радостях, что ты заглянула, есть с кем словечком переброситься. Сама довольна, а ты, небось, из вежливости терпишь?

— Нет, — выдохнула Гэсса, — я не по делу.

Она заёрзала на стуле, как-то сразу поникнув и растерявшись, затем собралась с духом и выпалила:

— Тошно мне, Соркен!

Та приблизилась и ласково провела сухой ладонью по волнистым, чёрным и блестящим волосам принцессы:

— Что с тобой, милая?

Ободрённая сочувствием, Гэсса заговорила, глядя прямо в глаза хозяйки:

— Места я себе не нахожу! Спать не могу, есть не могу. Видеть никого не хочу! В Орже рвусь в Тери, дома мечусь из угла в угол, а в голове всё крутится, крутится: если что-нибудь случится, если только случится — это я, я одна буду виновата! Промолчи я, сдержись — может, всё обошлось бы. Всё язык мой, моё чувство долга, обострённая тяга к правде, к правильности!

Она вскочила со стула, нервно прошлась по комнате, сжимая пальцы:

— Соркен, если что-нибудь случится, я никогда, никогда себя не прощу, — тихо и страстно проговорила она, не поднимая глаз.

Та вздохнула, положила руки ей на плечи, мягко усаживая обратно на стул и садясь рядом:

— Гэсса, девочка моя… Полно себя изводить. Ты сама знаешь, что поступила правильно. Ты принцесса, ты не имела права молчать. Сердце же для того и дано, чтобы мучиться, и страдать, и тревожиться за тех, кто нам дорог, и желать оградить их от незаслуженных напастей. Я и Эльги это сказала, и Дэрэку… и дочке бы сказала, если бы та пришла.

— Дэрэк был у тебя?

— Оба заглянули накануне вечером, не сговариваясь, а вместе. Синеглазый, как всегда, на минуту, да и слова лишнего из него, точно из Бирота, не вытянешь. Дэрэк посидел подольше. Тоже, как и ты, покоя себе не находил, боль выплеснул. Не то что старший! Тот ни за что не покажет, тяжело ли ему, плохо ли, горько ли. Он, девочка, не за корону переживает, честь — вот что для него важно, и не столько собственная, сколько честь Саора, которую он, как считает, запятнал. Только зря он это. Нет его вины перед Саором, и позора на нём нет. Да пойди объясни ему это! Так посмотрит, что слова на лету застрянут, сразу Тора помянешь. Приучил его и думать, и мерить всё своими мерками, будь он неладен!

— Тор воспитал его так, как сумел, — выдохнула Гэсса.

— Так, как счёл нужным, — поправила её Соркен, — и нужным ему. Ну, может, Саору. Да только… Помяни мои слова, девочка: ошибается Хранитель. Или в себе, или в нём. А скорее, и то, и то.

— Ты о чём? — испуганно спросила принцесса.

— А вот о чём: если Джэду придётся выбирать, он выберет самостоятельно, как сейчас. Без оглядки на Тора. Синеглазый — он не станет слепо слушаться учителя… он для этого слишком на него похож.

— У Саора должен быть Хранитель, — прошептала Гэсса. — Тор обязан был оставить преемника. И он его выбрал и подготовил.

— И жизнь ему искалечил! — сердито бросила в ответ Соркен. — Ты не думай, что я восстаю против Создателя, — добавила она, прочитав во взгляде принцессы всё растущее беспокойство, — нет, девочка. Не мне его судить, не мне его пытаться понять. Мне обидно, что именно моего внука он похитил, лишил ласки, детства, юности. Если б смог, лишил бы даже любви!

— Но не лишил!

— Потому, что не смог! И в этом его вина и ошибка, Гэсса. Ибо лучше совсем не быть человеком, чем быть им наполовину и чувствовать великую власть и великую боль.

— Но, может, так лучше для Саора? — робко вставила принцесса Тери. — Хранитель, умеющий любить?

— А ты, ты сама хотела бы оказаться в его положении?! — с жаром спросила Соркен. — Ты тоже умеешь любить, Гэсса!

— Не знаю… нет… да я и не справлюсь. Но Синеглазый — на своём месте. И это не заслуга и не вина Тора. Так сложилось, Соркен. Только это ничего не меняет. Я… Мы боимся потерять не Хранителя. Саор — он всё вынесет и переживёт. Но Эльгер, Дэрэк…

— Дэрэк… — эхом повторила Соркен.

Она пристально посмотрела на принцессу:

— Ты ведь знаешь, насколько Джэд не терпит, когда до него пытаются дотронуться?

— Знаю, — усмехнулась Гэсса. — Я как-то давно попыталась его приласкать.

— И?

— Магией получила. Такой силы, что сама не понимаю, как жива осталась. Он тогда ещё плохо её контролировал.

— И у меня было дело… Так вот… я тут стала замечать… а вчера убедилась.

Гэсса заинтригованно уставилась на неё.

— Дэрэк обнял его. Вроде как в шутку. Только нежность в его взгляде нешуточная отразилась. Я аж напряглась — ну, думаю, сейчас будет…

— И что?

— А Синеглазый прижался к нему, Гэсса.

— Соркен, они же братья!

— Братья… Ты обращала внимание, как Дэрэк смотрит на него?

— Как?

— Он любуется им. Почище Эльгер. Эльги — та хоть недостатки сознаёт, а тут… Он своего Синеглазого безусловно принимает, целиком, с восторгом, не только совершенный облик, всё в нём признавая и заранее прощая… Но это ещё не всё. Я вчера увидела, как украдкой на него посмотрел Джэд. Я в юности много встречала таких взглядов… от которых сердце замирает и потом бьётся с новой силой. Будь один из них девушкой, это стало бы заметно всем.

— Соркен, ты ошибаешься! Они оба женаты, счастливы, у Дэрэка сын скоро будет! Синеглазый Эльги любит без памяти! То, о чём ты говоришь, невозможно! Они друзья, братья, близкие люди!

— Наверно, именно это они себе и внушают… Гэсса, ты почему за помощью к Дэрэку обратилась?

— Так Джэд его одного слушает… Ох!

— То-то. Не тебя, не меня, не Круг, не Тора… не даже Эльгер. А мальчика, что с него восхищённых глаз не сводит — слушает… Более того — слушается! Я считала, такое невозможно. Они разговаривают, Гэсса. С кем ещё Синеглазый разговаривает? Не о делах королевства, а просто так? С Тэнгом разве, и то редко. Дэрэк за полгода узнал его больше, чем мы все за девять лет. Говорит мне вчера тихонько: бабушка, не называй Джэда внучком, он и так переживает, что юный такой. Откуда он знает? Дэйкен виду никогда не покажет, что он там внутри себя переживает. Значит, сам сказал, понимаешь? Это как же он ему доверяет, получается!

— Как брату.

— Гэсса, родство их… Я иной раз на дочку гляну, Аргена вспомню, всю родню его и свою… В кого Джэд?! Глаза эти… Магия в них, что ли, так отражается? И вообще, откуда эта сила? За всю историю мира подобного не было. Он же, когда злится, неосознанно потоки сплетает. Любому другому — верная смерть… Помню, первый раз увидела — обмерла! Конец, думаю, куда же Тор смотрит?! А остыл красавец наш синеглазый, успокоился — всё само собой прошло, словно растворилось вместе с гневом.

— Злиться он куда реже стал после Обряда. Эльгер на него благотворно влияет.

Соркен собиралась что-то возразить, но передумала, и выражение её лица изменилось, стало сдержанным:

— Возможно, ты права, а я ошибаюсь. Время покажет…

— Можно?

Одновременно обернувшись, Гэсса и Соркен скорее угадали, чем разглядели в сумраке тонкий силуэт Зэльтэн. Та прошла в комнату, безучастно ответила на поцелуй матери и села. Соркен засуетилась, захлопотала, но Зэльтэн остановила её резким жестом:

— Не надо, мама. Я ничего не хочу. Лучше сядь.

Волосы Зэльтэн, такие же чёрные и блестящие, как у Гэссы, но прямые и более жёсткие, не были убраны и свободно падали на плечи, отчего она казалась особенно измождённой. Лицо выглядело утомлённым, под глазами лежали тени. Принцесса, чувствовавшая сначала недовольство, вызванное приходом нежданной гостьи, ощутила жалость. Невольно она подумала о том, как ещё молода Зэльтэн и как не по годам изломана её жизнь. Двадцать лет прошло, как умер Дэфк, но до сих пор — ни семьи, ни друзей. Дети и те отдалились, пусть отчасти и по её вине. Ни разу она не воспользовалась данной ей от рождения силой — ни для великих, ни для обыденных дел, всё не доводилось случая. Нет у неё утешения в прошлом… Но есть будущее, которое открыто для всех.

Гэсса снова посмотрела на мать Правителей Саора и натолкнулась на ответный, пристальный, даже вызывающий взгляд… или ей это показалось из-за игры света и тени на смуглом, осунувшемся лице?

— Устала, дочка? — заботливо спросила Соркен. — Исхудала как, одни глаза остались. Не бережёшь себя.

— Оставь, мама, — тихо ответила та, — не мне это говори.

— Ему я тоже сказала.

— Ему? — Зэльтэн вскинула голову и тут же опустила её, болезненно поморщившись. — Думаешь, тебя он послушает?

«Тебя» она произнесла с насмешкой, неуместно и настораживающе прозвучавшей после ласковых слов Соркен.

— Её — может, и нет, — с тайным упрёком заметила Гэсса, — а вот тебя вполне мог бы, если б ты хоть раз попробовала. Ты всё-таки мать!

Зэльтэн рассмеялась язвительно и сухо:

— Мать! Нет, принцесса, я ему никто. Да и Дэру тоже.

— Дэрэк искренне благодарен тебе, — возразила Соркен.

— Благодарность не любовь, — усмехнулась Зэльтэн.

— Кто ж в этом виноват? — смело взглянула на неё хозяйка дома. — Ты, дочка, ждёшь, что за короткий срок обретёшь то, что другие завоёвывают всю жизнь. Дэрэк — славный мальчик, честный и прямой. Дай ему время привыкнуть к тебе и привязаться.

— Чтобы полюбить, много времени не надо, — выдохнула Зэльтэн, — иногда и пары дней хватает. Верно, Гэсса?

— Почему ты меня спрашиваешь? — вздрогнула та.

— Потому, что ты лучше всех знаешь, как это.

— Не представляю, о чём ты, — надменно выпрямилась принцесса Тери.

— Не притворяйся. Тогда, восемь лет назад, ты влюбилась. Только матерью ли ты хотела стать?

Гэсса вспыхнула, но сдержалась.

— Отдаёшь ли ты себе отчёт, что оскорбляешь меня? — спросила она, дрожа от негодования.

— Девочки, уймитесь, что с вами! — вмешалась Соркен. — Подумай, что ты только что сказала, дочка!

— Да она просто ревнует! — вдруг прозрела Гэсса. — Ты ревнуешь, Зэльтэн!

— А если и так?! Может, это единственное оставшееся мне право — ревновать к другим собственных детей! — тут голос изменил ей, она уронила голову на вытянутые ладони. — Нет, не детей. Сына. Арген отнял его у меня, едва он родился. Ложная весть о его смерти заставила проститься с ним ещё раз. Когда он вернулся, это был чужой мне человек. Чужой, понимаете?! — голос её сорвался на крик, но ни Соркен, ни Гэсса не останавливали её, чувствуя, что ей необходимо выговориться. — Он принадлежит кому угодно — Саору, Хранителю, только не мне! И я не могу его любить! Нельзя любить того, кого ты предал! Я не заступилась за него перед Аргеном, рассудив, что будет даже лучше, если он вырастет подальше от отцовского гнева. Я смирилась с его смертью, в то время как другая мать стала бы искать его след, пока не нашла бы! Когда он заявил свои права на трон, я не пыталась защитить его от Лекста. Я сомневалась, мой ли это сын вообще! Разве не справедливо было, когда на коронации он отстранённо обратился ко мне — Зэльтэн?! Ты, — взглянула она на Гэссу, — боролась бы за него до конца. По твоему лицу угадывалось, что, если Лекст начнёт побеждать, ты нарушишь Закон и встрянешь в Поединок. Тебе не нужны были доказательства: ты поверила ему сразу, а я… я!.. не смогла! Что я должна была сказать после этого? О Джэд, король Саора, величайший маг нашего мира, прости, что я не признала тебя? Чтобы он не просто был равнодушен, но и презирал?!

— Почему ты усомнилась, Зэльтэн? — спросила Гэсса.

— У новорождённого Джэда черты лица напоминали отцовские, — тихо ответила та, — а глаза были карие, без малейшего признака синевы, которая так отличает его от всех в Саоре. Я знаю, как быстро меняются дети… Но чтоб так измениться?!

— Ты могла бы спросить Хранителя.

— Мне не пришлось спрашивать. Он сам сказал мне на следующий день после Поединка: это твой сын! — Она запнулась. — После! Когда я уже отказалась от него. Джэд — сын Саора, а не Аргена или мой.

— Но всё же ты ревнуешь.

Зэльтэн помолчала и вдруг вскинула горящие в мольбе глаза:

— Как вы можете быть рядом с преемником Создателя — и не бояться?! Он Хранитель, видит прошлое и будущее, читает мысли, он, возможно, бессмертен! И всё же ты, мама, Эльгер, Дэр относитесь к нему как к сыну, внуку, мужу, брату — как к равному! В вас нет страха, разве что за него самого, хоть это и смешно! Почему вы способны на это, а я могу лишь завидовать вам?!

— Я не могу ответить тебе за всех, я скажу за себя.

Гэсса оглянулась на Соркен и, поймав её одобрительный взгляд, продолжила:

— Я до сих пор вижу мальчика, дерзко говорящего мне, что лучше умереть, чем струсить. Короля, которому я на следующий день надела браслеты на запястья такие худые, что они с них сваливались. Подростка, что постоянно рисковал собой, оберегая своё королевство. Синеглазого красавца, жертвующего своим счастьем ради мира в Саоре. Юношу, что ночь плакал без слёз в темноте моей комнаты в Тери, прощаясь со своей любовью. Парня, ворвавшегося в мой замок, словно ураган, заявившего, что разнесёт Пенш по камушку, спасая доверившегося ему непосвящённого мальчика…

Она помолчала и продолжила:

— Нет в моих воспоминаниях всемогущего Хранителя. Есть Джэд, Дэйкен, синеглазое совершенство, несносный, бешеный, непредсказуемый, нахально плюющий на все требования этикета, язвительный, резкий, презирающий опасность, обрывающий любые попытки сближения, иронизирующий над всем и вся — и любимый, как сын, которого у меня никогда не было. Если ты не можешь любить его — можно я буду любить за двоих?! Мне не важно, бессмертен он или нет… Важно, чтобы смерть не коснулась его раньше времени!

— А я вижу внука, — улыбнулась Соркен, — пихнувшего мне в объятия растерянного светлого мальчика: «бабушка, это Дэрэк, он мне жизнь спас!». Парня, никогда и ни перед кем не отчитывающегося — и давшего слово, что будет сообщать заботящемуся о нём человеку, где он и что с ним. Двух дурачащихся мальчишек, на спор переплывающих Садж в самом глубоком месте…

— Кто выиграл? — не выдержав, спросила Гэсса.

— Никто. Дэйкен поддался. Не захотел Дэрэка обижать. Он человек, дочка! Который умеет уступать… и прощать, если попросить. Почему ты за столько лет просто не извинилась?

Зэльтэн горько улыбнулась:

— Ты полагаешь, мама, что достаточно сказать — прости меня, Джэд, король Саора, великий Хранитель, за то, что отступилась от тебя, предала, а теперь не могу чувствовать ничего, кроме ужаса перед твоим могуществом? И он, справедливый и мудрый, снимет с меня мою вину?

— Ты могла бы сказать — прости меня, Синеглазый… Он же твой сын! — ответила ей принцесса. — Он бы понял.

— Нет, Гэсса! — возразила Зэльтэн. — Он лишь моя вина и слабость. Хочешь любить его за двоих — люби. За одну себя. Я его любить не могу. Для этого я слишком его боюсь. И ревность моя — просто зависть.

Она исчезла.

Принцесса с Соркен переглянулись.

— Она обманывает себя, — высказала одновременно пришедшую им в голову мысль Гэсса.

Соркен вздохнула:

— Но так успешно, что через пару лет убедит окончательно. И у Джэда действительно не будет матери.

— Ну уж нет! — вскинулась Гэсса. — Ты слышала, Соркен! Мать у него будет! Пусть и не родная, и не нужная, и приласкать не способная…

Она отвернулась и украдкой вытерла слезинку.

— Да ты и так ей всегда была, — улыбнулась Соркен. — Однажды он сам коснётся тебя, вот увидишь.