Я вновь зову тебя...

Если бы я умел сохранять время в бутылке,

То первое, что я хотел бы сделать –

Сберечь все дни до скончания веков,

Чтобы просто провести их с тобой.

Jim Croce

***

Мы выбираем, нас выбирают…

«Чёрное и белое»

2 мая 1998 года, Визжащая хижина

«Шерлок, послушай! Нам нужно уходить отсюда, – голос брата доходит до меня словно издалека, жалкими клочьями прорываясь в парализованное сознание. – О нём непременно позаботятся, обещаю тебе!»

Позаботятся...

Губы в ответ истошно кривятся. От мучительного бессилия, злобы на мир и презренья к самому себе. Это должен был сделать я! Не сейчас – гораздо раньше… Руки дрожат, а перед глазами расстилается сплошная кровавая пелена. Липкий туман. Я весь пропитался им, как ты – ядом этой проклятой гадины.

Сердце под пальцами больше не бьётся: ты не дышишь. И кровь из растерзанной шеи почти не течёт. Видит бог, я пытался остановить её, зажав рану обеими руками и твердя, чтобы ты не закрывал глаза. Трусливо умоляя тебя остаться. И кровь услышала меня. А ты уже нет…

Вокруг майская стужа. Нестерпимо, люто ломит виски. Озноб пробивает до костей, словно наркотическая ломка, ползущая вдоль хребта. Такой же огромной змеёй. В хижине сквозняки… или это просто шок? Внутренности, холодея от боли, вслед за телом ввязываются в крупную дрожь...

Майкрофт пытается увести меня отсюда. Безуспешно. Я чувствую, как в груди что-то рвётся и заливается расплавленной сталью. Совсем нечем дышать… да и не тянет пытаться. Ещё одна острая судорога пронзает насквозь. Целенаправленным эхом зубов Нагайны разнося по венам яд. Моего живого одиночества. И твоей смертельной свободы…

Кажется, дыра в моём сердце способна вместить всю эту безумную тварь целиком. И отныне стать её логовом…

Я теперь знаю, что ты чувствовал, когда умерла Лили. Я держу тебя на руках так же, как когда-то держал её ты. В корчах. Преступно и безнадёжно опоздав. Разом ослепнув от ненавистной пустоты и горя. От вязкой безысходности. Отчаянья, страха. Так же, как я. Сегодня. Сейчас…

Твоё имя жжёт мне язык. Поперхнувшись им вперемешку с чем-то солёным – кровью? слезами? – лишь тоскливо хриплю и завываю, как раненый волк…

Я, кажется, только сейчас понял, почему это место называется Визжащей хижиной: мой мозг, моё тело, моя душа (если она существует), зыбкий воздух вокруг и мрачно-угрюмые стены – всё пространство и вещи надсадно кричат от беспомощной правды. Тебя больше нет! Моего – Северуса – больше – нет!..

Я требую, чтобы ты забрал меня отсюда. Прошу, взывая ко всем, кого удаётся вспомнить. Надеюсь. Жду... Здесь слишком холодно и тихо. Мир, где ты молчишь... невыносим... и ни к чёрту не нужен…

Эта траурно-бурая от крови одежда – как отлетевшая только что душа. Страдающая и неизменно преданная. Эта вечно бледная кожа – мантия из плоти, вдрызг выцветшая от когда-то похороненных тобой внутри слёз…

Я хотел бы лежать сейчас здесь вместо тебя. С разорванным горлом. Лишь бы ты жил. Прости, я ничего не смог сделать. Бесполезный самонадеянный глупец!..

Зачем ты позволил мне быть рядом, делясь самим сокровенным, что было в твоей жизни?.. Ответ никогда ещё не был столь очевиден. Ты знал, что это ненадолго, и знал, что сегодня умрёшь, поэтому разрешил себе быть честным со мной.

Ты был до странности убеждён, что я никогда тебя не предам. И конечно оказался прав… почти во всём: бездарный маггл по-прежнему верен. Тебе – потому что рядом. Себе – потому что не успел тебя спасти…

Я дотрагиваюсь до кромешно-чёрных, слипшихся от топкой влаги волос, и мне кажется, что это из моих пальцев сочится и утекает жизнь… Воздух пахнет железом, твоими любимыми травами и стылой обречённостью.

Моё тело вновь предаёт меня… как в тот день, когда я впервые тебя увидел.

…

Это случилось три с лишним года назад. Мне было семнадцать. Столько же, сколько в итоге ты ждал встречи со своей единственной любовью… Тебе – тогдашнему – тридцать четыре: ровно вдвое больше, чем мне. И хотя по возрасту я всего лишь на два с половиной года опережал Гарри и остальных его сверстников – на деле я был гораздо старше их всех...

Университетские лекции казались такими же скучными, как и школьные уроки: непрерывная тяга к зевкам с хрустом сводила мне скулы. Поэтому, лишь обозначив своё присутствие, я тихо ускользал из аудиторий – как раньше из классов, – заранее зная, что успешно сдам всё положенное в срок.

Стремясь разгадать преступные замыслы насильников и убийц, в попытках предотвратить новые злодеяния и распутать нераскрытые дела я часами мотался по Лондону вместе с полицией. Приобретая опыт. Развивая и оттачивая свой собственный метод расследований. Майкрофт, надо отдать ему должное, почти не препятствовал этому...

В какой-то момент смертельные случаи в городе вдруг участились, став пугающе регулярными. Они были чудовищны по той кровожадности, с которой преступники расправлялись с простыми, законопослушными людьми.

Почерк всех этих зверских убийств был невероятно схож, и однажды я смог, наконец, вычислить место следующей, потенциальной, бойни. Очередными жертвами должны были стать пожилые супруги, скромно жившие на окраине Лондона. И когда гениальный без пяти минут детектив примчался к ним во весь дух, чтобы предупредить грозящую опасность, то… безнадёжно и уверенно влип сам, встретив там тебя.

Я пропал сразу же, как только взглянул в эти бездонно-сумрачные глаза. Столкнувшись с их обладателем в вычисленном мною доме. Оказалось, ты хотел помочь маггловской чете скрыться от своих же соратников! И был просто дьявольски прекрасен, изображая гнев, презрение и ненависть...

«Вы собираетесь убить их?» – вот первый – совершенно идиотский! – вопрос, который я задал, видя, как ты направляешь палочку в сторону мужа. «Напротив, пытаюсь сохранить им жизнь», – с хриплым раздражением бросил ты и стёр обоим память.

А я… я вдруг лихорадочно заговорил о содействии, упирая в своей дебютно-скоростной речи на то, что брат имеет отношение к правительству и можно срочно переправить этих людей за пределы страны. Это был безусловный риск – уповать на лояльность и могущество Майкрофта, – однако мне было уже всё равно: лишь бы остаться рядом с тобой…

Я до сих пор задаюсь вопросом, почему ты тогда согласился, неожиданно ухватившись за эту идею и приняв моё предложение. Мало того: ты не только не отмахнулся от назойливо-дерзкого вмешательства чужака в свои магические дела, но даже не угостил меня напоследок Обливиэйтом!

Возможно, всё случилось так, как случилось, лишь потому, что Пожиратели были уже на подходе, и у тебя элементарно не хватало времени на выбор. А уж тем более на собственную двойную аппарацию: ты обязан был встретить приспешников своего господина, находясь непосредственно в точке событий.

Или, смею надеяться, ты увидел во мне что-то, что убедило тебя принять мою скромную помощь в первый раз, а затем пользоваться ею снова и снова. Поскольку в дальнейшем мы часто проделывали тот же трюк и с другими маггловскими семьями, волей Тёмного Лорда подлежавшими жестоким пыткам или немедленному уничтожению.

После того, первого, случая я чуть не сошёл с ума, убеждая Майкрофта в необходимости предоставить тебе карт-бланш и дополнительные полномочия. Чтобы ты мог действовать абсолютно свободно, без оглядки на маггловские службы. Конечно же он согласился. Я умею уговаривать. По крайней мере, собственного брата.

И впоследствии, оформляя «обречённых» лондонских жителей – наших общих сограждан – в программу по защите свидетелей и переправляя их за рубеж, я каждый раз был вдвойне счастлив, ловя скупое одобрение в твоём сурово-антрацитовом взгляде...

Видит бог – да и Мерлин тоже, – твоя напускная холодность ни в коей мере не могла меня обмануть, а взятая (и столь любимая тобой) угрожающая манера держаться никогда не действовала на меня так, как тебе бы того хотелось. Помнишь, до чего бесило тебя поначалу, что все эти хитроумно-шпионские штучки вызывают во мне лишь улыбку и восхищение?

Наверное, ты считал меня извращенцем: твоя строгость, раздражительно-уничижающий тон, презрение в жестах, убийственные сполохи глаз и вкрадчивая ярость производили на меня обратный эффект, лишь укрепляя сердечный трепет и власть твоего тёмного обаяния. Подобно регулярным, хронически завышаемым дозам Амортенции.

Очевидно, поэтому (то есть не желая дразнить больное тобой воображение) ты перестал шипеть, метать молнии и грозно размахивать мантией в моём присутствии. Словно смирившись с неизбежным. А в какой-то момент и твой панцирь защитного льда неожиданно дрогнул. И ты меня принял. Впустил в свой мир. Просто став собой. Настоящим.

Правда, за всё это время я так и не решился рассказать тебе, как много ты значишь в моей жизни. Впрочем, наверняка ты и так знал об этом. Не мог не знать… потому что мы – оба – почти играючи и без слов понимали друг друга.

Стараясь внести хоть какую-то лепту в наше общение, я научил тебя пользоваться мобильным телефоном. Даже для рядовых магглов в те годы приличные сотовые были ещё в новинку, однако Майкрофт мог достать всё. Поэтому мы имели возможность созваниваться в любое время. Это очень помогало в экстренных случаях. То есть практически всегда.

Но всё равно ты дал мне гораздо больше!.. Хотя моё детство бесспорно было счастливее твоего... Почти счастливым, пока не случилась трагедия. Рэдберд. После чего наступила мрачная пауза. Долгая и беспомощная... А потом пришёл Пожиратель. Спасший меня от себя самого. Научивший парить над разумом и не доверять людям. Потому что доверие причиняет боль.

Я впечатал в свой мозг твои жёсткие истины о том, что, идя на помощь, нельзя принимать боль терпящих бедствие близко к сердцу. Можно лишь смотреть на неё со стороны, но ни в коем случае не приближаться. Иначе рискуешь сойти с ума, погубив этим не только себя, но и спасаемых. И в конечном итоге не сделать для них ничего.

Возможно, это та самая пара вещей, о которых не знал даже Майкрофт.* И Дамблдор. Только мы двое. «Запомни, Шерлок: во время работы – какой бы она ни была – никогда не позволяй чувствам затуманивать мозг! В противном случае ты заранее обрекаешь себя на проигрыш. Не пренебрегай ничем, даже театральными эффектами. Всё время тренируй свой дух: поверь, твоему сознанию достаточно просто подняться над собственным страхом. И тогда, если всё вокруг начнёт рушиться, у тебя будет шанс выжить, потому что нас убивает не само падение, а лишь приземление…»

Однако... для меня всё равно навек останется загадкой, почему ты делился этим именно со мной, не рассказывая никому другому. Как восточный гуру, выбравший себе в преемники единственного ученика…

Ты заразил меня ещё большей страстью к химии и тягой к экспериментам. К поиску новых, нестандартных решений. Ты знал, что я сбегаю с занятий, чтобы прийти к тебе в лабораторию и затаив дыхание наблюдать за тем, как ты варишь свои волшебные зелья. И в святая святых ты терпел одного лишь меня! Никогда не прогоняя и не отчитывая. В отличие от своих хогвартских студентов.

Справедливости ради, мне ничего не нужно было объяснять так, как им: я всё схватывал на лету, почти всегда единолично приходя к верному решению. Кажется, тебе даже нравилось подбрасывать мне непростые задачки, а иногда и биться над ними вместе со мной. Даже если ты сам не находил нужного ответа раньше своего несносно-любознательного маггловского питомца…

И ещё… на твой взгляд, самое главное... «Когда ты делаешь что-то, что вызывает в тебе сомненья, противореча твоим собственным внутренним убеждениям или пониманию ситуации другими людьми, просто говори себе: “Я должен вступить в игру”, и делай так, как считаешь нужным. Так, как в данный момент тебе кажется правильным. Не обращая внимания на кого бы то ни было... Будет трудно, но ты научишься. И... привыкнешь», – ты повторял эти слова всякий раз перед уходом. Собираясь в рейд или на вызов к Тёмному Лорду. Как откровенно-прощальную мантру.

Ты научил меня самодостаточности, одиночеству и спокойствию. Холодности и своевременному равнодушию. Ты забыл научить меня лишь одному: искусству тебя не любить. И жить – без тебя. А может, просто не успел…

Никто вокруг не догадывался, как мучительно и невыносимо больно тебе было все эти годы! Никто, кроме меня и Дамблдора. И я не знаю, почему ты доверил всё это влюблённому насмерть мальчишке. Может быть, потому, что я разглядел твоё истинное нутро ещё в самом начале нашего знакомства… А может, ты открыл себя в качестве платы за невозможность ответить взаимностью? В попытке уберечь от схожей с твоею судьбы…

Помнишь, как однажды я тащил тебя, измученного бесконечными Круцио, к замку, и уже на границе антиаппарационного барьера, прощаясь, не смог сдержаться и коснулся твоих горячих губ своими? Ты не проклял меня и не выдворил прочь из собственной жизни, а лишь тихо и грустно ответил, что тебе очень жаль… Твой взгляд в ту минуту был полон тёплой тоски, понимания, горечи и… ожиданья свободы…

Ты был гораздо лучше, умней и гуманней меня. Ни разу не дав мне понять, что таким я тебе не нужен. Всегда аккуратен и бережно-чуток, ты не позволил себе безоглядно разрушить мои хрупкие горе-надежды. Как это случилось когда-то с твоими собственными мечтами…

Лишь только сегодня ты оставил меня здесь одного и ушёл… К своей Лили. Невольно заставив принять эстафету бесконечного ожидания. Надолго ли?..

Мой правильный брат, конечно же, видел, чем всё это может закончиться… Уже тогда, три года назад. Каждый раз пытаясь противиться моему участию в твоих спасательных акциях. Не одобряя наших с тобой встреч. Но я лишь категорично и сухо пресекал его упрямые попытки, принуждая мириться с моим исключительным выбором. Напоминая в отместку о прошлом. О Рэдберде. Когда «глупый несносный Шерлок» – «совсем ещё мальчик» – искал убежище от боли не в крепких объятьях семьи, а в волшебном дыму грязных притонов. И братское сочувствие – не в нём, всегда безупречном Майкрофте, а в понятливо-мудрых глазах бездомных бродяг. И преданный кров – не под сенью родимых пенатов, а у нищих обитателей мрачных глухих подворотен.

...

Однако найденное спасение не может быть вечным. Ни тогда, ни теперь…

Но хотя бы на время – забыться... Опиум. Чтобы снова ощутить тебя рядом, живым… Опиум. Чтобы представить нас вместе. И услышать твой низкий магически-бархатный голос… Опиум. Нет ничего невозможного. Погрузиться в недавнее прошлое... Опиум. Вернуться туда, где распахнуты чертоги разума. И ты. На моих руках. Ещё дышишь. С последней улыбкой, предназначенной только мне. Даже не зеленоглазому Гарри, который ушёл отсюда так быстро и слепо…

Эту щедро-бездонную пару минут ты был только моим. И мне этого хватит на всю остальную жизнь. Настоящий ты и настоящий я. И больше никто не увидит нас такими. Даже Лили не знала тебя такого. А такого меня будешь знать только ты…

Отныне мы оба призраки. Призраки прошлого, – отсчёт начат сегодня, – которые будут омрачать другим солнечные дни... Если таковые когда-нибудь наступят… может статься...

Мне жаль. Мне невыносимо, искренне… пронзительно… жаль... Мне так… жаль, Северус…

Словно читая мои мысли, Майкрофт произносит почти те же слова, что и в детстве: «Я был с тобой раньше и буду с тобой впредь. Я всегда буду рядом, Шерлок! Я тебя не оставлю и никуда не уйду! Посмотри на меня… пожалуйста».

Он выглядит очень встревоженным. Наверное, мне всё равно. Вид твоего неподвижного тела действует на мозг как-то странно: смерть словно вкатила туда двойную инъекцию морфия. За нас обоих. Разбитых вдребезги. И спаянных вместе. Над пропастью… Огромными чёрными крыльями... Эта связь… гораздо сильнее… гораздо надёжнее… смерти... Сев...

Я безвольно висну на братских руках, наконец позволяя увести себя отсюда. Из этой хижины. Из твоих объятий. Из жизни вообще…

***

Двенадцать лет спустя…

В небе загорится новая звезда,

Яркий луч её взлетит ко мне в ладони.

И, возможно, ты почувствуешь тогда:

Я тебя помню... Я. Тебя. Помню.

О. Толстов

29 января 2010 года, лаборатория Бартса

– О, тут всё изменилось!.. – Я на мгновение отрываюсь от чашки Петри и… бросив короткий взгляд в сторону незнакомца, вошедшего вместе с Майком Стэмфордом, понимаю, что напрасно сделал это, держа в руке дозатор: пальцы неожиданно вздрагивают, перестав слушаться, и нажимают на пипетку чуть сильнее, чем было необходимо. А вслед за предательской каплей тотчас опрокидывается и сердце, совершенно варварски – «нетактично» – пропуская удар за ударом…

Образец для анализа, призванного определить местонахождение преступника, пока ещё незаметно и робко, но всё-таки пляшет в ладонях стеклянную джигу. Во избежание усугубления ситуации ставлю злосчастную посудину на поверхность. Опытный материал безнадёжно испорчен. Какого чёрта?.. Последний раз я чувствовал нечто похожее, когда… Господи!.. Ощущение такое, будто внутренности с размаху окатили крутым кипятком…

Так ли уж непривычно? Или неожиданно?.. Да, но… ух!.. Нет, скорее всего преждевременно…

Нехотя признаюсь себе, что сосредоточиться на работе уже не выйдет, и потому молча отступаю от лабораторного стола. Однако в спешке принятое решение – а чего ещё ты ожидал от меня в таком состоянии? – оказывается... спорным: этот шаг назад эхом взлетает вдоль пылающей груди и возвращается обратно, решительно застряв где-то в коленях, которые, словно дождавшись очереди, тут же начинают мелко трястись.

Я немного растерян: организм ведёт себя как свихнувшийся бумеранг, вынуждая капитулировать. И кого – Шерлока Холмса! Разумеется, я отнюдь не собираюсь идти на поводу у собственного тела, поэтому… веско придавленный его аргументами и грузом досадных обстоятельств, опускаюсь на стул. Ненадолго!..

Почему именно этот доктор? Он ведь так не похож на тебя: можно сказать, полная противоположность во всём… Ну хорошо, не во всём, но во многом... И ведь он даже не осознаёт, насколько прав, говоря, что всё изменилось! Начиная вот прямо с этой его «безобидной» фразы…

– Не представляешь как! – громко вторит моей мысли Стэмфорд, само собой абсолютно не соображая, о чём толкует с такой беспечной уверенностью. Нашёл причину для восторга!

Я немного прихожу в себя и прошу у Майка сотовый (якобы отправить смс), хотя заранее знаю, что этот вечный растяпа забыл мобильник в плаще. Мозг, а вместе с ним и всё тело – куда уж теперь без его одобрительной санкции! – буквально предвкушают получение новых данных о моей нервирующей добыче… или охотнике?

Прости, я хотел сказать, о твоём Избранном, конечно… О моём?! Ну ладно, не придирайся к словам! Главное сейчас не спешить и сохранять равнодушно-отстранённый вид, когда он сам предложит…

– Хотите мой? Возьмите, – наконец-то: доктор протягивает мне телефон! Бесконечную долю секунды смотрю в приветливо-спокойные глаза. Ты сам учил меня конспирации: вдох-выдох. Правильно? На коротком дыхании. Я помню…

Признайся, ты послал мне его в утешение? Или как альтернативу смерти, которой я не боюсь вот уже двенадцать… Мерлин, сосредоточься… оборотов Земли вокруг Солнца? Хотя мои глаза по-прежнему говорят мне, что это скорее Солнце вращается вокруг Земли…

Впрочем, плевать!.. Неужели, глядя на мои расследования оттуда, ты вдруг счёл их настолько опасными, что беспричинно стал подозревать меня в способности уйти раньше срока? Недоверчивый шпион... А иначе с чего бы тебе делать такой щедрый подарок именно сейчас: ведь сам-то ты ждал избавления целых семнадцать лет!..

Однако должен тебе заметить, что смерть и новая привязанность – немного разные вещи… Хотя для моего чуткого мозга, пожалуй, это одно и то же. Что, решил взяться за меня всерьёз?.. Признаю, твой заоблачный юмор весьма убедителен. Потому что вместе с ошалевшими от (пока ещё скрытого!) ликования связками моё слабое, бедное сердце уже кричит вам обоим:

– Хочу… спасибо, – дьявол, равнодушно произнести всё-таки не получилось. Слава богу, доктор относит это нетерпеливо-страстное признание лишь к предложению воспользоваться его мобильным! Уверен, ты-то там, наверху, понял меня однозначно, старый слизеринский плут… Что ж, пора подойти поближе…

Майк говорит, что твоего небесно-земного посланца зовут Джон Ватсон. Джон… Джон… Лаконичное правильное имя. Звучит мягко и призывно, как воскресный колокол в церкви. Пожалуй, отправлю сообщение самому себе: я же должен знать его номер!.. Только не торопи меня! Я сам разберусь, что делать: для начала хотя бы номер…

Так, а прежний владелец телефона явно пьющий. Весьма кстати. И к тому же кровный родственник, а не кто-то больший. Что радует не меньше (с кем поведёшься: я уже начал шутить, как ты, по-чёрному!)... Хотя есть ещё вариант, что Джон любит его жену… Думаешь, не вариант? Гора с плеч.

Где же его так «удачно» подстрелили, прежде чем по твоей заботливой наводке он проделал это здесь, со мной? Очевидно, одно из двух…

– Афганистан или Ирак? – Ох, как он смотрит в ответ!.. Хвала твоему Салазару, Молли принесла кофе: можно переключить внимание на неё, потому что автоген этого пытливого взгляда уже прожёг сквозное отверстие в моих чертогах. Ещё чуть-чуть – и разум падёт к его ногам. В самом прямом смысле. И это только твоя вина, Мерлинов сводник!.. Ну вот, придётся дезертировать, не при офицере будет сказано. – Скрипку терпите?.. Я играю, когда думаю. Порой молчу по многу дней. Соседям по квартире лучше узнать друг о друге самое худшее… – я картинно улыбаюсь, потому что настоящее «самое худшее» вслух произносить сейчас вряд ли уместно. Точнее, вообще не рекомендуется: он тут же сбежит от меня обратно в Афганистан. Даже несмотря на твою протекцию и серьёзное ранение.

Представив это, мгновенно покрываюсь холодным потом. Нельзя допустить... Помоги же мне... нет, стой! Я сам... Я смогу дать ему всё, чего так не хватает в тихих буднях подсаженному на опасность и травмированному войной… Нам ли с тобой не знать, каково это, Сев!..

Быстро натягиваю на себя пальто, однако сразу попасть в рукав почему-то не удаётся.

– Как вы узнали про Афганистан? – Счастливец, его беспокоят лишь очевидные мелочи! А то, что нам, вероятно, суждено быть вместе… Ты ведь этого хотел, мой тёмный блистательный демон, так легко сделавший из меня социопата, а нынче решивший облечь мои собственные трудности с доверием в такую компактно-идеальную форму?.. Крепкое телосложение. Армейская выправка. Стальные нервы. Пустынно-лаконичная стрижка. Волосы – раскалённый песок… Упрямая… линия губ… Чёткие... границы… загара… Радуйся, потому что…

– Я приглядел квартирку в центре Лондона. Вдвоём нам цену осилить. Завтра вечером, в семь часов. – Изо всех сил стараюсь не смотреть на него, но, кажется, это всё равно больше смахивает на назначение свидания. Мне срочно нужно на воздух: в лаборатории как-то вдруг стало душно. Болтовня с Молли о помаде и даже её гадкий кофе ничуть не помогли. – Простите, мне кажется, я забыл в морге свою плеть! – Между нами, отличный повод: правда, теперь впору хлестать ею уже не труп, а самого себя. Во усмирение плотского бунта и для приведения мыслей в порядок. Притом безотлагательно...

– И всё? – твой снайпер, похоже, удивлён и немного шокирован: он по-прежнему – с недоверчивой настороженностью – изучает меня сквозь прищур сапфировых глаз, переливающихся редкими оттенками индиго и берлинской лазури. Настойчиво и… заинтересованно? Вот же напасть!.. Ты прав: тренировки по шпионской выдержке я однозначно – пожалуй, даже преступно – подзапустил. До двери ещё несколько шагов: надо вести себя как можно непринуждённей…

– Вы про что? – я делаю вид, что не понял его, хотя вопрос очевиден даже для целой роты Андерсонов и Донован.

– Только встретились, и сразу пойдём смотреть квартиру? – Вот он и начал задавать правильные вопросы, мой сообразительный невысокий друг! Хочется воскликнуть: «А куда ещё тянуть, Джон, если нас и так уже тянет друг к другу?» Надеюсь, я не ошибаюсь и это взаимно. Не так ли, профессор Купидон?..

От внутреннего напряжённого волнения кулаки сжимаются сами собой: благо, предвидя это, я успел сунуть руки в карманы пальто.

– Что-то смущает? – простодушно интересуюсь у моего слегка обалдевшего искусителя, будучи, однако, абсолютно уверен, что если кто и смущён в этой комнате, то явно не он: скептически сжатые губы хоть чуть-чуть и кривятся, но в мерцающих ультрамаринах глаз уже лихо пляшут задорные искорки. А следом, неумолимым убийцей, вновь появляется эта его улыбка…

– Мы ведь ничего не знаем: ни имён друг друга, ни места встречи! – А он упорный! И прямолинеен… почти как ты… Мне нравится этот выбор, Сев. До такой степени, что я готов уже разрешить себе – отстань! – прикоснуться к нему… более чем фигурально, поэтому... открыто вываливаю на светло-русую голову факты, которые успел собрать, бегло считав информацию с нашего маггловского упрямца. Ну хорошо, с моего! Доволен? Его улыбка ожидаемо гаснет, однако в потемневшем взгляде смешались не только уязвлённая горечь и удивление, но и… он что, восхищён?

Спешно сглатываю, разворачиваясь лицом к выходу, и бегу… ах, нет, чуть не забыл... проклятье! «Это ещё не всё!» – губительная мысль настигает меня на самом пороге свободы. Невольно хватаюсь сразу за обе дверные ручки и жалкой скороговоркой сообщаю…

– Имя Шерлок Холмс. Адрес Бейкер-стрит, 221-б. – Вот теперь всё, выдержка позорно сдохла: не в силах удержаться, нервно – а со стороны наверняка откровенно-игриво! – подмигиваю Джону, перед тем как бросить в Майка благодарным «Пока!» и наконец-таки скрыться за спасительной дверью.

***

Я приду туда, где ты

Нарисуешь в небе солнце,

Где разбитые мечты

Обретают снова силу высоты.

Т. Снежина

На следующий день

«Здравствуй…» – Я аккуратно кладу на могилу твои любимые цветы и ненадолго прижимаю ладонь к холодному камню. Привычный ритуал успокаивает. Я не спал всю ночь.

Быть может, ты удивлён, что я пришёл сегодня, хоть мы и виделись только позавчера?.. Нисколько? Что ж, должно быть, ты в курсе. Как всегда. Между нами ведь не было тайн. И впредь не будет… Я хочу… попрощаться с тобой, Сев. По-настоящему. Это не значит, что мне всё предстоит забыть: мы оба с тобой знаем, что это невозможно. Потому что ты в моём сердце. Живой. Мой единственный и неповторимый волшебник! Неизменно. Навеки.

Но Джон… как тебе объяснить… это как будто бы ты позвал меня за собой! Спустив мне в подарок оттуда свои необъятные крылья. И откликнуться, взять их – значит дать тебе знак, что я помню… И в свою очередь позвать за собою его – уцелевшего на войне... Знаешь, мне кажется, Джон готов ради нас на убийство, хотя сам ещё не подозревает об этом: он смотрел вчера на прощание так, как я сам когда-то смотрел на тебя в нашу самую первую встречу…

Ну конечно же, если он спросит, я скажу, что повенчан с работой! Даже не сомневайся! Потому что вижу: он пока не готов. И долго ещё не будет… Да и я, пожалуй, чертовски напуган. Я... правда… боюсь. Ощутить это снова. Как тогда… к тебе… Слишком больно… До сих пор… Как думаешь, он будет не сильно разочарован... моим уклончиво-лживым ответом?..

Даже если и так – я всё равно чувствую, что мы будем с ним очень близки. Больше, чем бывает доступно друзьям. На кончиках пальцев. Поэтому я пришёл сказать тебе об этом. Знаю, ты был бы рад, что сердце моё способно перестать кровоточить и найти приют на земле. Не в пример твоему…

Когда-то ты научил меня летать. Пусть лишь в чертогах собственного разума. Но я обязан этим только тебе. Одному… А теперь мне придётся учиться заново. Без тебя. Быть с другим человеком. Доверяясь ему. И при этом учить летать уже его самого. В одиночку и вместе. Надеюсь, со мной…

Мне кажется, подтвердилась, наконец, наша с тобой истина: мой бог любит троицу, а твой Мерлин – цифру семнадцать. Помнишь, ты сказал мне однажды: «Семнадцать – это совсем не число...» Сейчас я понимаю, что ты имел в виду не только срок, проведённый здесь без Лили.

Но тогда я думал иначе. Вернее, о своём: что между нами семнадцать лет разницы, и что встретил я тебя тоже в семнадцать. А ещё о том, что ждать успокоения, как и тебе, мне придётся целую вечность. На тот момент – всю мою жизнь. Однако, признай, ведь и маггловский бог оказался по-своему прав: Джон – третий. После расколотого пополам детства и тебя.

Это чудо, но я всё ещё жив. Хотя дважды уже не хотел подниматься. Страшась новых потерь и хватаясь за любую соломинку. Не в силах ни дышать, ни работать. Не смея даже покончить с собой. В основном потому, что обещал тебе не делать подобных глупостей…

И Майкрофт: сколько времени он терпеливо и неотступно тащил меня из трясины? Из этой безвылазной ямы?..

А очнулся я только вчера. Благодаря настоящему доктору… Тебе. Спасибо, Сев! За то, что ты был. И за то, что есть. За нас двоих. За Джона… Прощай!

***

Нас бьют – мы летаем, смеёмся и плачем,

Внизу оставляя свои неудачи.

Д. Поллыева

Вечером, в назначенное время, мы встречаемся на Бейкер-стрит. Почти одновременно подойдя к двери с номером 221-б. Чересчур официальное рукопожатие. Ну уж нет, так не пойдёт! Я прошу Джона называть меня по имени. Его ответное согласие, лёгкое как пёрышко, щекочет мне слух и ноздри. Глаза – так просто готовы зажмуриться. Не то от удовольствия, не то от победного ликования.

Миссис Хадсон явно одобрительно взирает на мой выбор и с такой же беспокойной надеждой в голосе, как та, что поселилась в моей груди ещё вчера, спрашивает, нравится ли доктору квартира.

Накануне, не находя себе места, я всё же не выдержал и умудрился отправить ему сообщение с дурацкой шуткой про зелёную лестницу. Уверяю тебя, Сев, только для того, чтобы поддержать в нашем доблестном воине интерес к переезду… Ну ладно, не только… ещё и с тайной целью, чтобы после этого он сразу полез в Интернет искать обо мне информацию…

Да, хотелось похвастаться! И что здесь такого? Можно подумать, ты бы на моём месте поступил иначе... сам же учил меня не пренебрегать эффектами! Кстати, я тут придумал кое-что подходящее сегодня ночью: что, если мне поднять воротник пальто?.. Неплохое дополнение к перенятой у тебя привычке задумчиво складывать домиком пальцы, а? Уверен, кстати, что последнее впечатлит и покорит его так же, как в своё время меня...

Тайные ожидания оправдались: Джону здесь нравится. И даже слишком преждевременный намёк хозяйки на бесполезность второй спальни не отпугивает мою синеокую судьбу, хотя в ответном протесте «она» заметно хмурится, гневно сдвигая брови и морща лоб.

Мысленно записываю все возражения. Джон выглядит при этом весьма трогательно и сурово. Позже надо будет упорядочить сделанные на его счёт пометки и разработать план укрощения строптивого…

Пока же я нисколько не обижаюсь: я слишком долго ждал, чтобы не быть в состоянии потерпеть ещё немного. Возможно, те самые несколько лет, что мне остались до твоих семнадцати. До наших с ним, Сев… Но это пустяки, потому что Джон теперь рядом.

А потом, я верю, и ко мне придёт избавление. Твой бесценный подарок: его (ну, или моё) признание, потому что для меня теперь уже очевидно, что это будет не смерть, а взаимность. Впрочем, в таком исключительно-гениальном случае, как мой, профессор, это ведь одно и то же, не так ли? Я…

– К дьяволу ногу!.. – О, наконец-то! Какой темперамент: оглохнуть можно даже стоя на лестнице! Джон уже в бешенстве, что я бросил его отдыхать, а миссис Хадсон опрометчиво назвала домоседом? Что ж, вот мы и расставили нужные приоритеты. Заодно уточнив и диагноз самого эскулапа... Не думал же ты, в самом деле, что я собираюсь уйти без него? Конечно же нет! Я просто ждал, когда он взорвётся, убедившись, что «заботливо» оставлен в покое. Боюсь, теперь придётся его жестоко разочаровать. И вернуть в бой… прямо сейчас. Раз и навсегда! Время пришло.

– Вы ведь доктор. Даже военный доктор… Хороший?.. Видели много смертей?.. И в переделках бывали?.. Больше не хочется? – Я в упор смотрю в тёмно-сапфировые глаза, уже зная, что ты мне ответишь. Ты – Джон Ватсон, мой…

– Кто вам сказал? – Это я тебе говорю, Джон… стоп, что? Ты согласился?! Святые угодники, я позвал тебя в игру, и ты только что согласился! Принял моё скоропалительное предложение... как когда-то Северус: не иначе, это волшебство! Тёмная магия… моего обаяния!

Мы спускаемся вниз. Последний раз я улыбался так по-идиотски и откровенно пятнадцать лет назад!.. Ты говоришь миссис Хадсон, что уходишь – о, мои безнадёжно слабеющие чертоги, вместе со мной! – поэтому чай откладывается. Наша хозяйка тут же замечает мне, что неприлично светиться от радости, когда речь идёт о самоубийствах.

Она однозначно права: причина моего безудержного веселья не целиком в них. Вернее, отчасти. Да нет, кому я вру: дело вообще не в преступлениях! Абсолютно точно. Просто всё вдруг волшебным образом совпало… ну, или это исключительная удача, везенье!.. Называйте как хотите.

Я так счастлив, что готов обнять и расцеловать не только владелицу нашего дома, но и весь психосоматический мир! Который терпеливо ждёт меня, стоя рядом и пока ещё тяжело опираясь на трость… Ничего, мы это быстро исправим! Дай мне пару часов, Джон. А приличия...

– Кого они волнуют, миссис Хадсон?! В игру!..