Глава 1

Себя Гон романтиком никогда не считал — хотя Киллуа говорил, что все, что он сделал для Палм, было пиком романтический бредятины. 

Он не особо любил ходить вокруг да около, а конфетно-цветочный период и вовсе считал глупостью и оттягиванием очевидного, особенно если он никому и не был нужен. Одно дело Палм — она явно хотела этого, а потому Гон ей подыграл. В конце, правда, вышла заминка, но до нее все шло идеально, и после превращения в химеру она довольно тепло вспоминала эту прогулку. Но вот Хисока…

С Хисокой у них не было «отношений». Но даже то, что было, нормальным назвать было никак нельзя. 

Потому что они оба нормальными и не были. 

Поэтому то, что в нормальном мире никто понять не мог, ту тягу друг к другу, которая отчего-то существовала между ними — может, потому, что они идеально дополняли друг другу то, чего им двоим не хватало в себе — они выражали боем. Спарринги, мелкие схватки. Это было и практично, в отличие от конфет и цветов, и заставляло в крови бурлить адреналин. Когда они вступали в схватку, Гон чувствовал себя счастливым. Он начинал понимать все то, что когда-то давно казалось ему странным в поведении Хисоки. Отчего тот закатывает глаза и облизывает губы, хотя только что ему врезали в челюсть. Дело было вовсе не в полученном уроне, дело было в риске, в кипящей крови, в ощущениях.

В том, что бой помогал почувствовать себя живым как никогда до этого.

Близилась зима; из-за холодов пришлось перебираться в утепленный подвал Абаки. Гону не было необходимости в этом, у него было хорошее здоровье, плюс на Китовом острове он постоянно закалялся; дело было в его спарринг-партнере. Места тут было меньше, чем во дворе, но это помогало продумывать, как использовать тесное окружение в свою пользу. Сам Гон учился, каково это было — не видеть чужого нэн, ориентироваться лишь на собственную интуицию, а Хисока демонстрировал, что, захоти он, наверняка освоил бы любое другое хацу вместо «Жвачки» так же быстро, как и свою новую способность. 

У нее не было названия. Хисоке оно было незачем, а на вопросы Гона уклончиво отвечал, что придумает потом.

Странно, думалось Гону. Щепетильный Хисока плевал на подобное… Неужели он и правда решил пойти против Куроро, не надеясь вернуться? Это бесило больше, чем должно было, и, когда их бои начали заканчиваться в его пользу слишком часто, Гон осознал — он примерно представлял себе это гадкое чувство, когда кто-то забирает у тебя что-то очень тебе важное. 

Как Питоу забрал Кайто. Как Аллука забрала Киллуа…

Разные случаи, но суть одна. 

Ревность? Нечто схожее. 

Хисока выражал свою симпатию тем, как сильно желал вскрыть кому-то глотку, увидеть, как расползается под ним алое пятно, а тело дергается в конвульсиях последние секунды. Значит, в какой-то степени Хисока любил и Куроро, хотя и сам не подозревал об этом… Нет. Наверное, сначала, когда только гнался. Тогда Куроро не успел отнять у него ничего, был просто недостижимой целью, и от этого манил еще больше. Возможно, после гибели на Арене это чувство все еще оставалось, подпитываемое гневом за позорную смерть, но не после пыток; Гон хорошо понимал, что тогда роптание перед силой Куроро переросло в ненависть и желание отомстить окончательно.  

После очередного короткого боя, пока они сидели на полу, отдыхая — и Гон размышлял.

В одном он был уверен точно — помощь в убийстве Куроро Хисоке была не нужна. В самом деле вдвоем у них было намного больше шансов, и пусть даже с незавершенным, но нынешним хацу Гон мог убить его, не ожидавшего атаки, довольно быстро. У Хисоки было ровно то же преимущество, плюс ко всему Куроро не знал даже, что он жив, когда как о недобром отношении Гона не просто слышал, но еще и шутил об этом. 

Проблема заключалась в остальном Редане. Как только Хисока доберется до Куроро, он встретится не только с ним, но и с оставшимися «Пауками». Каллуто можно было не считать, он знал свои пределы, был лоялен не «Пауку», а Золдикам, а Иллуми настоятельно порекомендовал всем, особенно Киллуа в их последнюю встречу (когда и притащил Хисоку) с ним не связываться — слишком опасно. Но остальные?

Финкс. Фейтан. Мачи. Нобунага.

Четверо на одного — и это с учетом, если Хисоке удастся расправится с Куроро до их прихода. Два усилителя-ближника, острые как леска нэн-нити и способности Фейтана, о которых Гон мог лишь догадываться, но которые явно были опасней всех остальных.

В реалистичном случае еще и Куроро.

Ну такая себе картина. И как же это все решить? Отвлечь остальных? Гон мог бы заняться этим — во всяком случае с Мачи, Нобу и Финксом. С ними он был в хороших отношениях. Но вот как объяснить это остальным оставшимся? Нет, в самом деле, одним взрывным хацу тут не обойтись — Хисока копал себе могилу, суясь в бой против них так рано. По-хорошему ему нужно было разработать еще несколько способностей, желательно вылечиться окончательно, найти более мощные протезы…

Сейчас это было форменное самоубийство.

Может, если Хисока не хотел помощи с Куроро, то с остальными получится?

Гон еще раз неуверенно скосил на него взгляд — тот сидел к нему боком, но лица видно не было за рукой, в ладонь которой он уткнулся носом. Сгорбленная спина, на которой ярко проступал позвоночник, выпирающие ребра, слишком явный бугорок шрама на животе, руках — где было видно. Те раны, откуда Абаки вместе с врачом изымали куски проволоки. Вся эта фигура вместе с тяжелым дыханием, настолько, что казалось, что это всхлип, казалась Гону неестественной. Хисока бы никогда так не выглядел. 

Куроро и правда был вором. И украл у Гона нечто очень важное — ценный ему образ. 

От очередного слишком быстрого сближения Хисока не уклонился; он лишь с сомнением уставился на Гона, повалившего его на пол и нависнувшего сверху. В прошлый раз, на крыше, это привело к поцелую, но сейчас они были слишком уставшими (и потными) чтобы даже думать о таком, а потому вместо этого Гон поинтересовался:

— Как планируешь убить остальных, когда доберешься до Куроро?

Хисока пожал плечами.

— Допустим, ты его выманишь. Но потом-то они прибегут. Что дальше?

Хисока пожал плечами.

— Используешь карты? Против ближников сработает. А Мачи с Фейтаном? Второй по скорости тебя уделает на раз-два.

Хисока пожал плечами…

Гон с раздражением закусил губу. Так и знал! Дебила кусок. 

— Хочешь… я помогу тебе? Когда ты убьешь его? 

Он с отчаянием заглянул Хисоке в глаза и крепче сжал пальцы. 

Пусть согласится. Пусть скажет — ладно, черт с ними, с Реданом, вытащи меня оттуда, Гон. Плевать на остальных, главное, что он будет мертв. Тогда, если честно, Гон будет уже доволен — хоть что-то, хоть одно адекватное решение. Вместе они что-нибудь придумают. Сбегут. Да, будет не очень весело сначала, но потом Гон что-нибудь придумает. Он вернет нэн, попросит Аллуку вылечить Хисоку вне зависимости от его или Киллуа желаний и…

Но это будет нечестно.

Черт. Почему Хисока был таким упертым… Согласился бы принять помощь Аллуки, было бы в тысячу раз проще. Даже Киллуа наверняка согласился бы, он хоть и был все еще зол из-за Гото, но тоже видел, каково ему было — с искалеченным обезображенным телом. 

Но Хисока был упертым.

Дело принципа. 

Гону нечего было этому противопоставить. И потому отрицательный ответ его ничуть не удивил. 

— Хорошо. Тогда… — он поднял взгляд и уставился Хисоке прямо в глаза, — я помогу тебе подготовиться к тому, чтобы выбраться оттуда. И проникнуть. Просто мозговой штурм, — и, когда тот нахмурился было, вцепился ему в ладонь и зарычал: — Нет! Это минимум, на который я согласен! 

Они уставились друг на друга. Взгляд Хисоки так и пылал недовольством, но затем, сузив глаза, он неохотно кивнул — гордость гордостью, но, наверное, против плана он ничего не имел. Вместе обдумать все будет куда лучше, пусть они смогут прогнать все возможные события, чтобы он мог хотя бы морально подготовиться к тому, с чем придется сталкиваться. 

Даже этот минимум заставил Гона улыбнуться, и он склонился еще ниже, упершись своим лбом в чужой. И затем, решив, что раз уж наглеть, то по полной, рухнул вниз, отчего в ответ ему раздался сдавленный возмущенный вздох. 

Лежать на Хисоке было… не очень удобно. Какой же он костлявый, кошмар! 

— В прошлый раз Куроро составил идеальную схему по твоему убийству, в этот раз это сделаем мы. Не пихайся!


— Итак, что я выяснил у Каллуто…

Гон потер рукой затылок, вглядываясь в чужой ровный почерк. 

Они сидели на чердаке, в комнате; не очень-то хотелось, чтобы остальные слышали их разговор. Абаки и Биски просто осудят, сказав, что они тронутые, Киллуа еще и наорет, а Аллука добавит, что в этом нет смысла — все равно что начинать заранее проигрышную партию в шахматы. Но они считали так лишь потому, что не знали всех козырных карт, что были на руках у Гона.

Не Хисоки. Именно Гона.

И теперь он собирался отдать все эти карты прямо в руки Хисоке — уж с чем, а с ними он был определенно хорош. 

Полистав тетрадку, пропустив описания небоскреба — за это Гону пришлось отдать очень многое, не денег, в основном свое время на всякие тупые услуги, вроде «сбегай в магазин, купи газировки» — он остановился на описаниях способностей каждого из выживших «Пауков». Все, что было известно Каллуто со времен резни в Метеоре с муравьями. 

Географические особенности местности они успеют вызубрить потом, сейчас надо было подумать, как уничтожить каждого. Если честно, Гону не очень хотелось убивать «Пауков»… ну, ладно, всех, кроме Куроро и Фейтана (первый ему не нравился из-за Курапики и Хисоки, второй просто много выебывался, а еще чуть не сломал Гону руку, он все помнил!), но…

Хисока нравился ему больше. Вот и весь ответ. 

— Сперва-наперво: Куроро. Его хацу ты прекрасно знаешь… Каллуто сказал, что не знает, добыл ли он новых способностей после боя с тобой на Арене, но выдал предположение, что нет, так как все это время они гонялись за тобой, а потом были заняты твоими пытками. Единственное, чего ты должен опасаться, — на мгновение Гон застопорился, сглатывая. Он поднял взгляд прямо на Хисоку и очень выразительно на него взглянул. — это своей же «Жвачки». Это совет от меня. Куроро уже разобрался, как ею эффективно пользоваться, поэтому к его обычной скорости добавится еще и скорость от разгона «Жвачкой»… Посмотрим, может, с этим пунктом что-нибудь сделаю я, — и, останавливая все вероятные возражения, вскинул руку. — Не в бою. 

Чуть помедлив, явно обдумывая сказанное, Хисока уверенно кивнул.

Скорость была проблемой. К сожалению, анализировать ее вместе с «Жвачкой» пришлось на бою с Гото, что было еще одним поводом не тащить Киллуа в обсуждения, хотя, теоретически, он мог предложить чего-то дельного. Без старого хацу Хисока значительно терял в скорости, поэтому тут было два выбора: либо каким-то образом Хисока начнет использовать взрывы для ускорения (звучало логично, скорее всего они сойдутся на этом), либо же Гон уничтожит страницу с «Жвачкой» в книге Куроро и вернет ее Хисоке. 

Наверное. Вообще, Гон не был уверен, как именно работало хацу главы «Пауков». 

Ну, главное было лишить его «Жвачки», а как разогнаться Хисока уж точно найдет.

Когда он вскинул голову, ему в лицо уперся телефон.

«Я согласен на обсуждения, но не на другую помощь. Гон, это моя месть. Не лезь в нее».

— И что, ты хочешь усложнить себе условия? — Гон закатил глаза.

«Так будет интереснее». 

— Нет! — неожиданно взъярился он. — Ну и пошел в задницу тогда! Интерес, видите ли! Ты себя видел?! Если Куроро поймает тебя твоим же старым хацу, тогда…

Хисока щелкнул пальцами, и меж ними сверкнуло что-то крохотное; взрыв, понял Гон. Он намекал, что если Куроро и схватит его, то Хисоке ничего не составит труда освободиться, буквально оторвав конечность. С протезированной ногой он еще мог смириться и согласиться, но с другим?.. Хисока решил превратить себя в калеку окончательно?

Еще никогда до этого Гону не хотелось так сильно подойти и съездить кому-то по лицу. Или лбом в лоб. О да. Если Хисока еще что-нибудь такое выплюнет, он точно так сделает. Есть еще рамки, в которых Гон готов был принимать подобные самоубийственные тенденции, но не все в них входило.

— Затем: Мачи. Ее хацу ты знаешь. В этот раз никакой жалости, она попытается придушить тебя как только увидит, — Гон перелистнул страницу и скривился. — Финкс… Я не видел его хацу, но Каллуто пишет, что подсматривал, а потому говорит, что нельзя дать ему раскрутить кулак. Затем… Так, Каллуто трогать нельзя, иначе по твою душу придет Иллуми, и нет, не смотри даже! Атаковать он тебя не будет… О, вот. Нобунага. Хацу Нобунаги он не видел, но я, кажется, знаю. 

Гон понял это еще когда они с Киллуа в первый раз вступили в конфронтацию с Реданом; у Нобунаги наверняка было хацу, завязанное на его эн. Вероятно, он мог рассечь любой предмет в радиусе его ауры… Для бойца ближней дистанции, как Хисока, это было весьма и весьма неудобно. Но Нобу обожал отвлекаться на все подряд, поэтому за него, как и за предыдущих перечисленных, Гон особо не волновался. 

Проблема была в последнем человеке.

В отличие от остальных, Каллуто не просто украдкой подсмотрел его способность. 

Если короткие досье, кроме Куроро, занимали от силы одну тетрадную страницу, то способности этого человека были описаны листа на три: включая описание боя, в котором она была использовала наглядно. Опять муравьи, пронеслось в голове Гона, отчего он невольно сжал тетрадь слишком сильно и смял пару страниц. 

Фейтан.

— Его хацу в чем-то аналогично моему, — монотонно зачитал Гон. — Он перенаправляет энергию от боли в силу, с помощью которой сжигает свою жертву заживо. Плюс, даже включая Куроро с твоей «Жвачкой», Фейтан — самый быстрый член труппы. Если ты хочешь повысить свои шансы на побег после убийства… ну или хотя бы на победу остальных членов труппы, тебе надо убить его раньше Куроро. И, желательно, незаметно. 

Не было смысла пояснить последнее, но Хисока все равно кивнул ему. Взгляд его плыл, и, казалось, он сделал это чисто для галочки. Настаивать подумать смысла не было.

Это напоминало Йоркшин, вновь планы и попытки обхитрить одну из самых опасных в мире группировок. Только вот если на стороне Курапики было несколько человек, включая Сенрицу, было хацу, натренированное специально против Редана, то у Хисоки не было ничего. Либо же его взрывная способность становилась сильнее, если он использовал ее против «Пауков»… Гон искренне сомневался, но был уверен, что когда Хисока вступит с ними в одно здание, то наверняка поставит на себя страшнейшее ограничение. 

Все ради победы. 

Гон надеялся, что Хисока действительно его выслушал. И что он убьет Фейтана первым. 

— Что ты планируешь делать?

«Сначала пробраться в небоскреб под зэцу».

Логично, согласился Гон. Никто из Редана не держал эн, как делал это Питоу во дворце короля муравьев — не было необходимости. Тогда они точно ничего не заподозрят до тех пор, пока Хисока либо не подаст знак, что он рядом, либо не перестанет использовать зэцу. 

— Сейчас Куроро остается один, потому что в Редане остались только доверенные люди. Но наткнуться на такое «окно» очень сложно.

Опустившись на стул перед кроватью, на которой и сидел Хисока, Гон сложил руки замком и серьезно взглянул на него. 

Пора было отложить шутки в сторону. Бой с Гентру, вторжение во дворец — у него был опыт проникновения и уничтожения даже в проигрышной для себя ситуации. Стоило учитывать несколько факторов: то, что Куроро ничего не знал о Хисоке (не только то, что он жив, но и новое хацу); то, что он был себе на уме. Аналогичная ситуация бою самого Гона с Хисокой на Небесной Арене — из-за самоуверенности одной из сторон вторая получала преимущество. Плюс ко всему у Куроро явно был пунктик насчет человека, что убил часть его друзей, и Гон знал, что чем внезапней объявится Хисока, тем менее ментально стабильным в бою будет сам Куроро. 

Пойдет ли предложение Гона против принципов Хисоки?

Или же он согласится — потому что выбора не было? Не важно. У Гона выбора не было — если он хочет сохранить то, что ему дорого. Ему нужен был старый Хисока, загадочный, улыбчивый, сильный и непобедимый — тот, что легко говорит о сломанных пальцах и вправляет их обратно. А не сидящий в зале рядом, запыхавшийся, с остро выступающими костями.

— Я могу создать тебе это «окно». 

Их пальцы переплелись, и Хисока, одновременно качая головой, вывел аккуратное «нет». 

Он улыбался взглядом — было видно, что теперь попытки Гона уговорить вызывали не раздражение, а скорее забавляли. Наверное, понимал, что Гон не отстанет. В чем-то — в своей глупой упертости — они были схожи, это уж точно. 

Пальцы у Хисоки были тонкими; честно говоря, чем сильнее он их сжимал, тем больше боялся, что сломает. 

— Почему?!

Ноготь чуть царапнул кожу: «мешаешь». 

— Я хочу помочь! Позволь мне хотя бы… — он помедлил, пытаясь сформировать мысль. — Отвлечь остальных. Ну. Оттянуть момент, пока они придут за тобой. Пожалуйста. Ну же! Они тебе все равно ничего не сделали! Только Куроро и Фейтан.

И тут Гон понял, почему не хотел смерти остальным — да, они лишь наблюдали. Они хотели причинить вред очень важному ему человеку, но, в целом, это была не их вина. Уж злиться они имели право, но в остальном? Фейтана тоже не хотелось слишком демонизировать, Гон все понимал, правда, но он был виновен.

Его руками Хисока стал калекой. 

Его руками…

Пальцы Гона невольно скользнули вниз, по руке до первого шрама; белый, но еще явно свежий. И такими было усеяно все тело — от головы до пят. 

— Для меня это очень важно.

В этот раз ответ был длиннее, поэтому ему в нос вновь уткнулся яркий экран телефона: «для меня тоже».

— Поэтому ты решил, что чистой воды самоубийство — это выход?

«Это моя охота, и я не хочу, чтобы кто-то еще в ней участвовал».

— Это глупо! — с отчаянием воскликнул Гон. — Ладно еще Куроро, но остальные? Против них всех одновременно у тебя сейчас ноль шансов! 

«Зато будет весело». 

— Нет, это будет совсем не весело. Ты умрешь.

«Жить, боясь смерти — скучно. Тем более терять мне уже нечего. Гон, я все понимаю, но твоя помощь сделает все скучнее раза в два. А я знаю, как сделать ситуацию веселее».

— Знаешь, что будет весело? Если я переломлю тебе позвоночник. И ты навсегда останешься рядом с мной. Тогда мы сможем проводить столько времени вместе, сколько я захочу. И тогда лично мне будет очень даже весело.

Они уставились друг другу в глаза. 

Хисока смотрел на него с хитрой улыбкой во взгляде, словно не воспринимал эту угрозу всерьез; но если раньше Гон не заметил бы, то сейчас прекрасно видел капельки волнения где-то в самой глубине помутневшего золота. Он все же боялся. Теперь Гон не был идеалистом и моралистом, который перед убийством или унижением другого еще раз бы все обдумал (ну просто на всякий случай). Теперь он был точно таким же эгоистичным ублюдком, готовым на все ради собственных желаний, и, если Гон и правда бы захотел, он бы так и поступил. Это, конечно, испортило бы их отношения, но Гон был терпеливым.

Когда-нибудь бы Хисока сдался.

Но затем — для уточнения — Гон заметил:

— Но я так не сделаю. Потому что ты мой друг. Надо знать границы собственного «хочу» и чужого «надо». Месть Куроро — это весело, я понимаю. И я не полезу туда. Но драка с остальным Реданом сюда не входит. Тем более, я просто уведу их на время. И если не смогу удержать, то они вернутся. 

Его ладонь сжали крепче. В этот раз — без выведения символов на коже, но Гон слишком хорошо понимал, что именно ему хотели сказать. Да, это правда — все вышесказанное. Даже сам Хисока это понимал. Согласиться на чужую помощь будет трусливым актом, но разве ради выживания нельзя хотя бы один раз струсить? 

— Они потом все равно устроят на тебя охоту. Разве это не весело?

«Весело, но это не то, что мне по нраву».

У него сделалось больно капризное выражение лица, и Гон в ответ лишь покачал головой. Тяжело было переспорить кого-то, уверенного в своей правоте на все сто процентов. Но он чувствовал колебания, что Хисока не был уверен — все же, поражение Куроро и год пыток оставили и на нем значительные следы. Теперь чувство страха было ему ведомо — и пусть он все еще был бесстрашным, но теперь ужас вполне ощутимо лизал ему пятки.

Склонившись, Гон вновь мягко обхватил чужую руку, не давая ничего напечатать на телефоне, и затем аккуратно положил голову на колени Хисоке. И, прикрыв глаза, он улыбнулся самым краешком рта, потому как чужая рука опустилась ему на волосы и взъерошила их. Значит, это можно было воспринимать как согласие? 

— Никто не получает то, что хочет, Хисока. 

Как, например, я — уже опустил он.


Дожди и теплая погода сменились медленно подступающими морозами и снегом.

На Китовом Острове снега почти никогда не было — он находился в теплом климате, и за свою жизнь полепить снеговиков Гону удалось всего раза два или три. Тогда он даже сумел вытащил Мито-сан из дому и вместе с ней и бабушкой игрался в снегу до тех пор, пока его, хлюпающего носом, не загнали обратно домой под угрозой наказания. На следующий день снег растаял, а потому в том году Гон больше с ним так и не повеселился.

Но Глэмгазленд находился в климате, где снег не таял сразу. А зима, кажется, выдалась еще холоднее обычного, поэтому такие сугробы Гон наблюдал впервые. Он завороженно смотрел на то, как падают снежинки, а потому, когда к нему из темного коридора выскочила Аллука в шапке и шарфе и предложила:

— Пошли играть в снежки?! Закидаем брата!

… согласился моментально.

Но даже это веселье не позволяло ему полностью выкинуть из головы близившееся. Расправу. Гон размышлял: что будет дальше? Допустим, у Хисоки получится — что тогда? Они будут ждать собственного боя? Это, конечно, было замечательно, но сейчас Гону хотелось, чтобы Хисока забыл про все и наконец отдохнул по-человечески — а не сразу, после того, как очнулся, бросился восстанавливать силы. Но затем…

Гон не хотел убивать Хисоку. Он, вообще-то, ему нравился; и добровольно лишать его жизни совершенно не было желания. Сложно было сказать, разделял ли он схожие чувства, но если и нет, то Гон знал, что их дружба продержится еще долго. Сначала Редан, потом Гону самому надо было вернуть контроль над нэн. Может, за столько времени Хисока и изменит свое мнение, хотя, в отличие от многих, он не любил выходить из образа и меняться. 

Другое дело, что сейчас его вынудили…

Но если все пойдет по плохому пути? Если Хисока умрет? Неужели Гон и правда отправиться на Темный Континент в поисках способа его вернуть? Сама эта перспектива не то, что слишком пугала его, скорее интересовало само мнение Хисоки об этом. Тогда он лишь посмеялся, но, если это и правда случится… Некоторым людям, помнил он, лучше было оставаться мертвыми. Их путь заведет лишь в новый тупик. И если Куроро выживет, то именно так и будет с Хисокой.

Поэтому Гон наблюдал за ним. Украдкой. Как тот ведет себя с остальными, следил за жестами и меняющимся взглядом. Сплетни с Абаки, разговоры с Биски, полное подчинение Аллуке, когда той хотелось с ним возюкаться… И абсолютно холодное напряжение с Киллуа. Старый Хисока бы держал одну и ту же маску со всеми, но сейчас демонстрировал слишком много «нового». Непривычного.

Куроро выдрал из него все нутро и продемонстрировал миру. 

Гон не знал, стоило ли отблагодарить за это.

Но Хисоке это не нравилось. В большинстве случаев: честно говоря, из всех моментов, когда он выходил из образа, что-то темное не мелькало в его взгляде лишь при взаимодействии с Аллукой. И им самим. Наверное, все дело было в том, что остальные знали, каким он был, и потому невольно жалели, Аллуке же было все равно; с Гоном у них было обоюдное доверие.

Ведь Гон тоже много утратил. 

И не только доверие… Это выражалось в деталях. И чем дольше это шло, тем больше мыслей возникало о том, что, в самом деле, отсутствие реакции тогда на крыше было признаком замешательства, а не отказа. Одно дело, когда шла игра в нормальные отношения с Мачи. И совсем другое — с Гоном, где не надо было притворяться и юлить. 

Искренность обескураживала — и Гон это хорошо знал. Опасное оружие в умелых руках. 


Сегодня на кухне была очередь дежурить Хисоки — и, заглянув внутрь, Гон широко ухмыльнулся, увидев его фигуру в полумраке единственной горящей над раковиной лампы. Раньше бы он ни за что не сумел представить того за чем-то настолько обыденным, но жизнь с Абаки здорово меняла: и теперь самые безумные фантазии стали явью.

Он пришел сюда за чистым стаканом, в самом-то деле, но увиденное заставило его позабыть обо всем: из-за наступивших холодов в легкой одежде даже дома ходить было уже не так комфортно, а потому пришлось срочно доставать закрытые в ящиках свитера и куртки. В первом Хисока и был — в черном, под горло, и сейчас с закатанными рукавами. Даже в полумраке и приглушенном свете из столовой на и не без того бледной коже ярко выделялись белые рубцы шрамов, и невольно Гон засмотрелся…

Затем подошел ближе. Реакции не последовало, но он знал, что точно не остался незамеченным. Впрочем, это в его планы и не входило. 

Встав на цыпочки — Хисока все еще оставался недостижимо высоким, и Гон мысленно проклинал Киллуа с Аллукой, которые не просто его догнали, но и перегнали — и опустив подбородок на чужое плечо, Гон, игнорируя быстрый взгляд сверху, заметил:

— Ты здесь пятно пропустил.

Хисока в ответ фыркнул и протер тарелку еще раз, после чего выразительно взглянул на Гона, словно дожидаясь, чтобы тот дал добро — и в ответ тот рассмеялся, не поднимая голову с плеча. Он, продолжая улыбаться, опустил ладонь ниже, ведя от плеча до сгиба локтя, после чего, резко разжав пальцы, просунул их вперед, под руками. 

Прикрыв глаза, очень беспечным тоном Гон заявил:

— Значит, мой свитер, да? — в ответ он услышал смешок и засопел, уткнувшись носом в шею. Хорошо, что он был на пару размеров больше, а то было бы совсем странно. — В нем ты так странно выглядишь… Не халтурь! Я Абаки пожалуюсь. 

Такого надменного выражения лица у Хисоки он еще никогда не видел. Актером он был знатным, и драматично надламливать брови, вздыхать и многозначительно поглядывать умел. Но на Гоне такое не работало: научился еще на Киллуа, у этих двоих методы пусть и отличались, но в ядре были схожи. Вот он, один тип нэн. Гону думалось, что Хисока немного утрирует, когда рассуждал про связь с характером, но, оказалось, не совсем…

Проследив, чтобы остаток посуды был домыт с усердием, Гон, дождавшись, когда на него вновь обернутся, поднял взгляд и в требовательном жесте протянул руку. Теперь пальцы казались не такими холодными, а отросшие после пыток ногти Аллука щедро выкрасила в ядовитый розовый. Что-то в образе оставалось стабильным, и эти маленькие возвращения в норму неимоверно радовали. 

Покосившись в сторону, в столовую, откуда в полутемную кухню лился свет, Гон, убедившись, что они одни, рывком развернул к себе Хисоку и уставился ему прямо в глаза. Тот ответил ему улыбкой во взгляде.

— Что планируешь сейчас делать? — когда тот пожал плечами, Гон довольно хмыкнул. — Мы вчера с Киллуа смотрели фильм, и там была такая сцена… Зря ты ушел, в общем. Мне показалось, что тебе понравится. Ну, тот момент. Хочешь повторить? Я покажу.

Хисока вопросительно на него взглянул, и Гон огласил:

— Станцевать!

Теперь взгляд приобрел легкие нотки скептицизма. 

— Ну конечно! Что за жизнь без танцев? — и, подцепив чужую руку, Гон крепко сжал его запястье и уверенно заглянул в глаза. — Биски говорила, что танцы тоже сойдут как тренировка. Давай же! Пока никто не видит. Уж ты-то точно не стесняешься! 

И сделал первый шаг.  


… но думать не перестал.

Голова от проблем болела посильнее, чем когда ему объясняли правила Острова Жадности — кошмар да и только. У Гона была два выбора, и оба они были отвратительными: либо дать Хисоке добровольно пойти и убиться об Куроро (верить он верил, но понимал, что сейчас у того не было шансов даже с эффектом неожиданности и тем небольшим планом, который они разработали), либо вынудить того остаться, но сломить чужую гордость. В любом случае по итогу Гон получал лишь тонну разочарования и не больше. 

Он не хотел терять Хисоку, но, если Хисока останется тут, ему будет хуже.

Значит, сделал логичный вывод Гон, надо было совершить невозможное и составить схему, при которой убийство Куроро удавалось без вмешательства остального Редана, а сам Хисока спасался, благо, уломать его все же удалось. Шанс подобного исхода был мал, даже Гон, никогда особо не смысливший в вероятностях и вариациях, прекрасно это осознавал — и точно так же знал, что это понимал и сам Хисока. Это была дорога в один конец, месть и мгновенная гибель…

Иногда Гону очень хотелось попросить Аллуку заставить его передумать. Но он знал, что за это придется платить — а загадывать нечто плохое совершенно не хотелось. Даже если ему самому от этого худо не будет. 

Надо было просто принять все как факт… и сделать все возможное. 

Но размышлять о том, что Хисока передумает, было несомненно очень приятно.

Смотря в окно, за которым медленно подступала ночь, Гон, все это время сидевший в гостиной вместе с Киллуа и разбиравший запасы старого фарфора, который Абаки каким-то чудом обнаружила на чердаке в собственных залежах, неожиданно для себя пришел к одной мысли. Воспоминанию, если быть точнее. Он никогда не видел… того зрелища собственными глазами, но Киллуа рассказал, и сейчас, когда они вновь перешли с нормальной темы на перетирание костей окружающим (кроме Биски, потому что слух у нее был отменный, а била она еще сильнее обычного — раз уж выросли), Гону вспомнилось.

Он подошел ближе к окну, где, в снегу, происходила схватка. Забавно было думать, что кое-кто очень упертый и не желающий принимать чужую помощь по итогу согласился, но, может, таким образом он проверял, не заржавели ли его умения на фоне кого-то более хитрого и опытного, нежели сам Гон.

— Может мне попросить Иллуми загнать ему иглу в лоб. Чтобы он перестал уже думать о бое с Куроро и просто наслаждался жизнью, — пробормотал Гон, продолжая наблюдать за спаррингом Биски и Хисоки. Когда на него вылупились два ошалевших глаза, он даже не дернулся, но потом спешно, чтобы у Киллуа не дай бог не случился приступ Самое-Время-Поорать-На-Балконе, добавил: — Я несерьезно, конечно. Просто, как интересное предположение.

— Твою мать, Гон! 

— Да ладно, — фыркнул он, — ты так говоришь, будто тебе не все равно на Хисоку. Он тебя вообще бесит.

— Бесит, — согласился Киллуа, но затем, схватив друга за запястье, дернул к себе и, оказавшись очень близко, зашептал страшным тоном: — Но даже я понимаю, что лучше уж свободный глупый выбор, чем такая грязная манипуляция. Задумайся сам. Ты же такой же долбоеб, как и он, так?

— Эй!

Ну, на самом деле, может и так. 

Проигнорировав возмущение, Киллуа потемнел лицом еще сильнее:

— Так. Ты был бы рад, ограничь тебя? — когда Гон кисло взглянул на друга, тот резко разжал запястье и зашипел: — Вот именно, дурень! Никому не пожелаю встретиться с иглами Иллуми, даже самым большим кускам говна! Потому что хуже брата нет никого. 

Что ж, поспорить с ним в этом было трудно.

Еще раз бросив быстрый взгляд назад, за окно, Гон вскинул руки, дав понять — сдавался. Не хотелось продолжать этот разговор, да и, если подумать, Иллуми такую цену за это заломит, что Гон век не выплатит. Одно дело было меняться с Каллуто на всякие услуги, и совсем другое — эталон семьи Золдиков, который требовал только деньги и не больше. Конечно, можно было подавить на то, что Хисока мог оказаться ему полезен…

Нет-нет-нет. Киллуа был прав. Ужасно. Как Гон вообще мог подумать…

«Как Куроро», — похолодело что-то внутри, и он шумно сглотнул. 

Все, значит, решено. У него оставался только третий вариант, никакого другого. Они вместе выберутся, словно Бонни и Клайд, и потом как-нибудь что-нибудь придумают. Начнут ли новую жизнь, или выберут иное… Может, Гону удастся утащить Хисоку на Темный Континент. Потом, как они выберутся туда с Киллуа, найдут Леорио и наприключаются вдоволь. Гон вернется, скажет: «я видел там такое!», и Хисока точно-точно заинтересуется. 

— Он тебе настолько нравится, да?

Вопрос, озвученный Киллуа, звучал кисло. Он всем своим видом демонстрировал свое недовольство, но не гневное, скорее разочарованное — будто бы полагал, что именно так все и закончится. Странно было видеть, что он так легко принял нечто настолько… неприятное ему, поэтому Гон удивился, но, все же, кивнул.

— Ну да.

— И вы целовались.

— Тебе Аллука сказала? — Гон мгновенно насупился, но Киллуа театрально медленно закатил глаза.

— Бестолочь. Аллука если и знает что-то, то мне ничего не сказала. Я пару раз слышал, как ты там с ним шептался. Гон, честное слово, я ожидал от тебя всего, но не того, что ты будешь шашни крутить с психопатом.

— Да ладно, я же с тобой дружу и ничего.

Когда в воздухе повисла слишком долгая тишина, Гон неудобно закашлялся, оттянув ворот.

— Эм-м-м… Извини.

— Нет. Нет, знаешь, — поморщившись, Киллуа бросил на друга очень выразительный взгляд и двинулся прочь, продолжая смотреть так, словно ему не хотелось признаваться в собственных же словах: — Ты прав. Ты всегда заводишь дружбу с кем-то неправильным. Подумать только, единственный адекватный человек из твоего окружения — Леорио! Да и тот чуть не стал председателем Ассоциации из-за того, что вмазал твоему папаше по морде. Чего от тебя с таким окружением-то еще ожидать?

— В смысле?! 

— Да ладно тебе, Гон. Ты понял, о чем я.

Понял, разумеется, но звучало как-то слишком обидно. Возмущенно насупившись, Гон хотел было что-то придумать в ответ, что-то очень хитроумное и едкое, чтобы даже Киллуа поразился, но не сумел ничего толкового выдумать, потому как его опередили с шокирующим и весьма неожиданным вопросом: 

— Ну, значит, уже целовались. И че, вы с Хисокой уже… ну.

Киллуа очень многозначительно на него взглянул.

То, как он это делал — показательно равнодушно, хотя кончики ушей горели — насмешило Гона сильнее вопроса. Почему-то тот всегда смущался, когда речь заходила о подобном, словно это было некое табу (хотя, зная семью Золдиков, вполне возможно). Он еще во время подготовки ко вторжению в НЖЗ смутился, а про свидания с Палм и говорить не хотел; да уж, удивлялся до сих пор Гон, неужели его смущало то, что у его друга опыт свиданий был намного больше? 

Подумаешь.

Однако, чуть подумав, Гон немного потемнел лицом и пояснил:

— Нет. Во-первых, зачем. Во-вторых, нечем.

— В смысле «нечем»?!

Воспоминания об Острове Жадности в чьей-то памяти были свежи как никогда, да?

— Редан, — коротко пояснил Гон, и этого оказалось достаточно. 

Он много думал… об интимной связи.

Никогда не озвучивал — наверное, потому что полагал, что она им ни к чему. Это с другими людьми интимность заключалась в процессе соития, поцелуях; им с Хисокой это все было ни к чему. Целоваться с ним было невозможно, секс Гона не привлекал совершенно, а обычная для любого другого нормального человека романтика казалась ему излишней в их взаимодействии. Может, до всего этого бы они и попытались; Гон из чистого интереса, но сейчас все мысли Хисоки были далеки от этого, да и, как уже было сказано, Фейтан избавил их от надобности даже размышлять о подобном.

Самым интимным, что было между ними — возможность прикоснуться к чужим шрамам.

Гон знал, что Хисока был жутко уязвлен; он не показывал этого никому, даже сейчас, когда сквозь маску загадочного спокойствия пробивалась ярость. Ему тоже не открывалась эта тайна, но ближе к концу, уже после глупого признания на крыше, Хисока показал — дал коснуться рубцов, зарылся лицом в чужую ладонь. Гон ощутил и дрожание (от гнева и осознания бессилия) его рук, и то, насколько мерзко и неестественно выглядели эти шрамы на фоне ровной красивой кожи.

Все это было утрачено. Исчезло в прошлом, том, о котором Хисока так старался не думать, но то и дело возвращался.

Это и было взрослением, понял Гон, когда, после одного разговора, протянул руки и вцепился в чужие плечи. Хисока никогда не расстраивался, это было чем-то чуждым ему, а потому он просто сверлил пустым свирепым взглядом пространство впереди — но Гон ощущал, как бурлила внутри злоба. На Куроро, на Фейтана, на себя. Он молча вел рукой вверх-вниз, гладил: проходясь пальцами по затылку и идя вниз, по остро выпирающему позвоночнику. 

И молчал.

Потому что немая ярость не должна была быть озвучена.

Потому что знал, что это будет лишним в столь доверительном жесте — месте, где Хисока показал ему, что теперь не убийство и сражение с Гоном сейчас важны для него в их странном нелепом подобии симпатии друг к другу. Это не любовь, это не дружба, нечто больное и искаженное… 

В полумраке пустой комнаты они были одни; видны были лишь силуэты, но Гону было достаточно и этого. В конечном счете он был здесь не для того, чтобы рассматривать чужие шрамы пристально, словно ястреб. Это был жест иного рода. Коснуться, показать, но не их — а свое разочарование, страх, кипящий гнев.

И получить не жалость, а нечто иное.

Остановив руку на затылке, Гон крепче сжал руки на чужой шее, и затем, уткнувшись в нее же носом, прошелестел едва слышно — так, чтобы только Хисока услышал, наверняка.

— Скоро все будет. И тогда…


План, задуманный Гоном, был весьма и весьма прост. Поразителен в своем коварстве, откровенно говоря. 

Когда он направлялся в заброшенный небоскреб, где сейчас были «Пауки», он размышлял — правильно ли он поступает? Если отбросить симпатии, то он не мог сказать, кто более прав в сложившейся ситуации: Редан или Хисока. С одной стороны, первые были опасными преступниками, и Хисока сделал огромное одолжение всему миру, убив нескольких. С другой, сам Хисока был их членом, и репутация у него была ничуть не лучше; Куроро хотя бы обладал простой эмпатией, когда как Хисока больше напоминал духа разрушения, заточенного в человеческую плоть.

Выходит, помогая любой из сторон, Гон совершал преступление. Помогая Редану, он предавал убитых ими, а Хисоке — Редан, пострадавший из-за простого желания боя. Но, в конечном итоге, как он решил, что при выборе любой из сторон он невольно перетягивал победу в сторону труппы, потому как, даже с подготовкой, у Хисоки было очень мало шансов. 

Его мало заботило мнение чужих людей по этому вопросу, но он иногда возвращался мыслями к Курапике, уставшему, понурому, что закапывал все добытые им (и не утонувшие вместе с «Китом») алые глаза. «Пауки» были виновны в его страданиях. Курапика бы ни за что не одобрил то, что он тут творил, и Гону становилось стыдно, что таким образом он невольно делал что-то против своего друга…

В конечном итоге он решил позвонить, и Курапика, сонный — чертовы часовые пояса — с тихим смешком ему бросил:

— Да ладно тебе. 

— И что ты думаешь? 

— Я думаю… — он задумался. — Я думаю, что ты идиот. Это раз. Во-вторых, мне все равно. Ты волен помогать кому хочешь. Нет ничего плохого в том, что ты сочувствуешь людям, потерявших товарищей. Я знаю, что Нобунага симпатизировал тебе, и, хотя мне они омерзительны, я не могу осуждать тебя за то, что ты попросту ведешь себя как человек. Я в этой войне на стороне Хисоки, но его действия действительно… принесли соответствующий результат, поэтому ты волен выбирать любую сторону. 

— Мне кажется, — признался Гон, — что сейчас он единственный, кто может задать им проблем. И если они его убьют, то все опять скатится в непобедимость труппы.

— Гон…

— Но если я помогу Хисоке, я тоже поступлю плохо. Он ведь первым начал убивать их товарищей. Я вспоминаю тебя, что ты чувствовал, и… 

— Гон.

Судя по голосу, Курапика улыбался. Давно он не слышал его таким:

— Главное — слушать, что подсказывает тебе твое сердце.  

Значит, точно третий невозможный вариант. 

Настало время стать злодеем окончательно. 

Судьба явно любила ставить Гона в обстоятельства, когда ему приходилось жертвовать слишком многим ради коротких моментов с дорогими ему людьми. Но ничего. Он был готов. Киллуа, Кайто, Хисока. Не важно, ради кого, но Гон был готов идти до конца. В конечном счете ничего иного и не оставалось. 

Сперва-наперво нужно было узнать, как именно выглядит описание способности Хисоки в книге Куроро. И, чтобы тот этого не заметил, вырвать ее прочь. Хисока будет против, конечно, но только если узнает — и пусть Гон не был особо хорош в сохранении секретов, он правда постарается. 

В этом не было ничего сложного; за небольшую услугу Гон попросил узнать обо всем этом Каллуто, а затем настала самая сложная часть плана, в которой Гону надо было обмануть доверие людей, что и не без того настрадались из-за чужих желаний. Странно было метаться между ними и Хисокой: выбор был очевиден, но умом Гон слишком хорошо понимал, что между двух зол выбирал большее. «Пауки», хотя бы, ценили друг друга. Хисока же не держался ни за кого, он был опасным психопатом, не понимающим эмпатию и лишь имитирующим настоящие человеческие чувства.

Которые Гон выгрызал из него и вынуждал понимать.

Куроро не согласится, но остальные — да. Потому что, как и Хисока упорно держался за свою месть, данчо продолжал цепляться за его образ, раз за разом прокручивая в голове гибель товарищей. Тоже своего рода одержимость…

Главное — было подобрать удобный момент. И, взглянув на возвышающийся пустой небоскреб, Гон с сожалением отметил, что теперь уж точно не сможет осудить никого из них. В итоге он вновь скатился до обмана и угроз. Совсем не научился на ошибках.

— Тебе стоит удалить уже его хацу из «Книги», — пророкотал он Куроро, стоя над ним темной тенью. — Чем дольше ты держишься за его образ, тем больше заставляешь своих друзей волноваться. Разве это хорошо?

— И правда.

Куроро улыбнулся ему вялой слабой улыбкой, и Гону лишний раз подумалось, что в этой идиотской истории он все же не желает смерти никому. Все натерпелись. Все потеряли нечто очень важное. Даже такие ублюдки как Фейтан и Куроро. Они ведь тоже просто мстили за своих друзей. И тоже горевали.

Но выбора у него не было. 


Время медленно тянулось к декабрю, Редан все еще оставался в городе, но это было ненадолго.

Значит, осознал Гон, их время стремительно подходило к концу.

Больше он не касался темы отказа от боя; ничего не говорил об этом, и, наверное, Хисока был даже ему благодарен за то, что теперь это было лишь его проблемой — они условились, что в определенный момент он все же отвлечет часть Редана, оттянет их внимание на себя, но не более, и все остальное, что планировал сделать Хисока для приготовления к этой страшной изощренной мести, оставалось для Гона сущей загадкой. Он лишь наблюдал: за тем, как искусней тот обращается с новым хацу, как делает заказы у Абаки на более крепкие протезы, что не сломаются под ударной силой нэн, как точно так же заказал себе полную реплику собственного утраченного лица у конфигуратора плоти. 

Маска, заставлявшая думать, что все было по-старому. 

Доказательство себе, что все по-старому, что он — еще силен, и лишний повод заставить Куроро дрогнуть — словно мстительный дух вернулся по его душу… Ну, в чем-то это сравнение было весьма правдивым. 

Гон с ужасом ждал момента расставания…

… но, когда он настал, он с неожиданностью понял, что не чувствует ничего. Горечи, разочарования, тоски, злости… Даже страха.

Глупо бояться неизбежного. 

Улица в это время была пуста — все отправлялись в центр города, туда, где после полуночи начинала расцветать жизнь. Стояла почти что оглушающая тишина; и единственным, что не добавляло лишней статики в картину окружения, были медленно оседающие на землю снежинки.

Выйдя на порог, Гон мгновенно вскинул голову, увидев, как фигура рядом поправляла куртку, явно доделывая последние косметические приготовления. Во всем этом не было ни капли необходимости, просто убеждение самого себя, что — да, я готов. Окончательно. Пути назад не будет.

Услышав шорох, Хисока резко обернулся, и они с Гоном уставились друг другу в глаза. 

С полным лицевым протезом его лицо выглядело незнакомо чуждо; за все время, проведенное тут, Гон уже успел привыкнуть к его «новому» облику, и, пусть и чуточку искаженный, старый виделся иначе. Как что-то очень странное, незнакомое из прошлого. Попытка имитации того старого Хисоки, который еще не знал поражений, и у которого все перспективы были впереди. Но, даже вместе с этим, детали были другими.

Неяркая одежда, среди которой — зеленая тяжелая парка с мехом, стащенная вновь у него. Родные темные волосы с пробивающимися белыми прядями, так и не отросшие до конца. Из косметики — только алые тени.

Уперев руку в бок, Гон беспечным тоном бросил:

— Решил сменить стиль в самый последний момент?

Он сконфуженно уставился в уткнувшийся ему в нос телефон.

«Всегда надо пробовать что-то новое». 

— Нашел время.

Ответом ему послужила улыбка — не просто во взгляде, а настоящая, ту, которую Гон почти позабыл. Почти успел стереть из памяти: то, как собирались в уголке рта морщинки, как искажались губы, и даже ямочки на щеках. От этого зрелища он на мгновение замер, стушевавшись, но затем вздрогнул.

— Перестань брать мои вещи без разрешения, — быстро пробормотал он, сам не зная, почему на ум пришло именно это. — Из-за этого мне приходится покупать размер больше, потому что ты такая же каланча, как и Киллуа.

«Заставь меня».

— Вот вернешься — и устрою трепку! Чтобы неповадно было.

И они рассмеялись: Гон — вслух, и Хисока лишь сымитировал мимику, но не издал ни звука. В конце концов, это была лишь имитация полного восстановления, у него все еще был отрезан язык, вырван глаз, а часть конечностей двигалась лишь за счет ауры. 

Не уходи, хотелось сказать Гону. Плюнь на все.

Убей их всех, тоже хотелось сказать ему. 

Но он промолчал, продолжая смотреть на такой близкий, но уже — столь далекий образ. Последние минуты рядом. Затем — два пути, из которых им надо было выбрать третий, самый невозможный. Но что Гон, что Хисока — они умели ломать логику мира и идти путями, что не были для них предназначены.

Гон верил в это, правда.

Он спешно сглотнул возникший в горле комок и на выдохе неожиданно для себя бросил: 

— Ты же злишься? Когда люди, за которыми ты гонишься, отказываются от долгожданной схватки? — и, когда в него вперился недоуменный взгляд, спешно добавил: — Что, если я скажу тебе… секрет. Перед тем, как ты отправишься. Что я не хочу тебя убивать. И если бы мы сражались, и, ну, если бы я победил, я бы ни за что тебя не убил.

Но, отчего-то, вопреки ожиданиям Гона улыбка на губах у Хисоки заиграла лишь ярче, и он что-то набрал на телефоне. Увиденное заставило Гона проморгаться, думая, что это все, наверное, сон, но текст никуда не исчез:

«Честно сказать, я тоже не хочу тебя убивать».

Странно было слышать… видеть подобные слова от Хисоки, и потому Гон некоторое время тупо сверлил экран взглядом, прежде чем уставиться на него. Прямо в глаза. В голове не укладывалось: как это так? Между ними действительно произошло очень многое, но Хисока никогда в жизни бы не отказался от наслаждения боем и дальнейшим убийством. Подразумевал ли он, что просто отложит поединок на дату позже? Или же…

Или же…

Заметив явное смущение на лице Гона, Хисока отвесил ему еще одну улыбку, и затем добавил что-то на телефоне. На морозе экран почти не реагировал на прикосновения, поэтому то и дело ему приходилось дышать на пальцы, пытаясь отогреть их — и то, лишь на одной руке. Протезы экран воспринимать отказывался, и это было еще одним напоминанием Гону о том, что даже сейчас чудесное возвращение к истоку было лишь имитацией. Под маской все еще скрывались ожоги, на шее — белесый рубец от чужих рук, пытавшихся вырвать у него глотку. 

Фальшивка. Как и сам Хисока все это время.

«Мне все еще интересно сразиться с тобой, но мысль, что нам придется проститься окончательно, не устраивает меня гораздо больше. Вот и все».

Вот и все. 

Но от этого внутри что-то потеплело, даже несмотря на холодное осознание неизбежности боя с Куроро и неизвестности его окончания. Гон сумел что-то сделать — пусть и не окончательно, но поменять что-то в Хисоке, отчего пришел к такому выводу. Ясно было, что его самого подобные эмоции скорее вводили в ступор, недели действительно радовали, но людям свойственно было меняться. Хотя это и было жутко странно, почти непривычно. 

А Хисока все еще был человеком. 

«Это мерзкое липкое чувство в груди… Ты заставляешь меня испытывать давно забытые чувства. Вернул мое старое хацу… Я не просил тебя об этом». 

— Я захотел.

«Ты эгоист пострашнее меня». 

Гон резко вскинул голову и внимательно смотрелся ему в глаза — оба (один, даже несмотря на очевидную фальшивость) были полны странного торжествующего чувства, смешанного с легкой озадаченностью — и решился. Последний раз. Или сейчас — или больше никогда:

— И никак-никак не отговорить?

Улыбнувшись ему — нетипичной для себя приятной мягкой улыбкой — Хисока покачал головой.

Хватит на сегодня маленьких радостей, Гон.

— Ну, хоть что-то, — со стоном выдохнул он и склонил голову вперед. — Но я рад. Правда. Что ты к этому пришел. Хотя бы одним пунктом в твоей дурацкой загадочности меньше. Если все равно пойдешь, то… Не скажешь? О своем прошлом. Кто ты, откуда пришел?

Гона не слишком интересовало прошлое Хисоки, но это был дежурный вопрос — что вынудило обычного человека встать на такую дорожку? Искать наслаждения в битвах, получать удовольствие от боли и поломанных костей? Хисока был огромной коробкой загадок, и Гону, пусть и не обязательно, но все же хотелось чуть-чуть приоткрыть их, раз уж довелось увидеть его настоящим, без маски — с вполне человеческими эмоциями, улыбкой. Попробовать его на вкус, обнять, узнать настоящий запах.

Подружиться и осознать свои чувства. 

С улыбкой Хисока немо расхохотался — но из звуков выдал лишь сиплый тихий хрип — чтобы затем только быстро напечатать ответ, которого Гон и ждал. 

«Если я вернусь — я подумаю. А если нет, то найди сам. Это очень легко». 

Хорошо. Интерес — полезно. Но Хисока, полностью отринувший свое прошлое «я» и раскрывающий все имеющиеся на руках карты — совсем не то, что Гону хотелось увидеть. Они оба многое пережили, многое прошли, и небольшие изменения были нормальным явлением — но не полная метаморфоза. 

В этом Хисоке еще оставалось то, что завлекало в нем прошлом…

Но что-то…

И Гон наконец понял, что было не так.

Хисока был искусителем; еще на Острове Жадности он легко отпускал пошлые, иногда даже чрезмерно грязные, шутки, тема телесного контакта не была для него чем-то чуждым. Наоборот, когда Гон думал о нем, то легко мог себе представить, как тот возится в полумраке с какой-нибудь девицей или парнем на шелковых простынях. Нечто совершенно неотъемлемое — как карты, рисунки на лице. 

Контакт без любви. 

Хисока был из тех людей, что не верили в такое понятие, как «любовь». Связи, дружба, контакты — Гон понимал, что для него это было больше бременем, чем действительно необходимым. Все, кто был близок ему, попросту приносили ему пользу: Мачи латала раны, Иллуми приносил новые миссии, на которых можно было выплеснуть кровь. А все те, кто интересовал Хисоку, как противник, не были знакомы ему близко; он контактировал с ними мало и, убивая, мгновенно забывал. И единственными, кто оттянул момент своей гибели, отчего все мировоззрение Хисоки пошло наперекосяк, стали двое.

Гон и Куроро.

Первый, еще недоросший, а позднее лишенный нэна…

И второй, достигший своего пика, а затем давший тот ужасающий бой.

Люди, которых он изучал непростительно долго; люди, находившиеся рядом слишком близко, чтобы не оставить свой след. Но история Куроро скоро завершится, кровавой жирной точкой в конце, и неизвестно, кто именно ее поставит. В ней не было ничего примечательного из того, что можно было бы назвать для Хисоки их ряда вон выходящим — подобие «дружбы» с Иллуми и их кровавого контракта, а затем…

Затем…

Для Куроро Хисока всегда был просто мешающим элементом. Товарищеских уз между ними не было даже в «Пауке», а все шутливые заигрывания были не более чем уловкой для привлечения внимания. Может, Хисока и правда «привязался» к нему, но не как к человеку, которого любишь, а скорее к недостижимой цели. А потом, когда получил свое, понял, что мечты были куда более приятны.

Но с Гоном не было никакой натянутой дружбы. Он сперва боялся Хисоку, но потом что-то внутри него заставляло относиться к нему со странным интересом. Тянуло к этому человеку. Легкие отношения без предвзятости, болтовня, подколы, обещания — да, конечно, они планировали сначала сцепиться друг с другом, а потом убить, но сейчас? И именно тут все пошло не так. Потому что Куроро, как и остальные противники, был нормальным, и своего вероятного палача не любил. Даже когда не знал, что тот точит на него нож — вероятно, видел интерес, но без особого энтузиазма, слишком мало друг друга знали. А Гон был ненормальным.

И все еще проявлял те же чувства даже после кошмарного года, словно перед ним был все тот же сильный и опасный Хисока, а не его опустошенная яростью тень.

Наверное, это что-то сбило его с толку. Поэтому Хисока перестал относиться к Гону так, как делал до этого — и теперь не знал, что ему чувствовать. 

— Помнишь я сказал «ты никого не любил, поэтому не поймешь»? — когда Хисока сухо кивнул ему в ответ, Гон тяжело вздохнул, после чего резко потянул его за ворот куртки вниз (все же, он был выше его на добрую голову). После чего тихим сердитым шепотом, сам от себя не ожидавши подобного, зашипел: — Это потому что ты ведешь себя как ребенок. И я себя так же вел. Вечно гоняться за тем, что приносит тебе лишь экстаз — не выход. Жить настоящим интересно, но так делают лишь дураки. Я, когда пожертвовал всем, тоже не думал о будущем. А стоило бы. Потому что в ином случае я бы переломал тебе руки и ноги, заставив бросить всю эту идею с Куроро и «Пауками»…

Он глубоко вздохнул, пытаясь собраться с мыслями. Хисока же в ответ ничего не сказал, странно смотря.

Непроизвольно Гон сжал кулак.

— Не важно! Что было раньше. Важно, что будет в будущем. Куроро думает, что ты мертв. Если ты не будешь соваться ему под ноги, он никогда и не узнает о том, что ты… Бля! — схватившись за волосы, отчего рука на куртке непроизвольно разжалась, Гон застонал. — Я знаю, знаю, что ты все равно туда пойдешь! Но… Я… Ты все равно уйдешь и... И я понимаю, а потому отпущу. Но где-то глубоко внутри себя, — он постучал кулаком по груди, — я никогда не захочу. Потому что я такой же эгоист, и не хочу отпускать что-то, что нужно мне. 

После этого Гон поднял руки.

Если внешне новые протезы были неотличимы от кожи, то на ощупь — очень даже. Сухие, твердые, Гон медленно прошелся пальцами по стыкам их и кожи, после чего так же медленно обхватил чужое лицо руками и вгляделся прямо в глаза. 

Глаза, говорила Мито-сан, это зеркало души.

Раньше Гон никогда не видел ничего в глазах Хисоки. Сейчас же он видел собственное отражение. Тот путь, на который он мог бы выйти, если бы в какой-то момент пошел не той дорогой. Убил бы Питоу вместе с Комуги. Не дал бы Гетру вылечиться. Не…

Много всего.

— Ты уже не ребенок. Как и я. Мы сами должны выбрать, каким путем нам следовать. Искать ответы на вопросы, что перед нами поставила жизнь… — и, когда его губ коснулась улыбка, Гон мягко произнес: — А потому возвращайся. Когда найдешь ответы на свои. Обещаешь?

В ответ Хисока не улыбнулся ему, но, помедлив, кивнул. Словно не в силах решиться окончательно.

Жаль, думалось Гону. Жаль, что Хисока и правда был идиотом. Мачи злилась непонапрасну — и было очень грустно, что у нее ничего не вышло. Она ведь тоже смогла нащупать эту нить, что вела к чужому сердцу. Только вот ее ключ не подошел, потому как Мачи все еще хранила надежду в сердце, что Хисока скрывает там что-то нормальное, а не такое же сгнившее нутро, как и казалось снаружи.

Но Хисока тоже ошибался. Когда сравнивал Гона с медленно зреющим яблоком — потому что это была не спелость, а гниль. И проявилась она прямо перед Питоу. Поэтому Гон оказался способен найти к Хисоке подход.

— Ну, это на прощание. Видел в фильмах, так делают. 

И поцеловал.

В этот раз вышло немного получше; но все равно очень глупо. Губы у Хисоки были фальшивые, сухие, вряд ли он что-то даже почувствовал, но значение этого жеста было отнюдь не в ощущениях — в значении. Что значит этот поцелуй? Символ ли это любви? Хисока целовался с открытыми глазами — значит, все еще не видел в этом смысла. Но и не бежал, не отстранялся. 

Не знал, что ему делать. Мачи пыталась приковать его к Редану, и в этом ошиблась; Гон честно говорил, что хочет сделать — но отпускал. 

Любовь ли это, или просто больное искаженное чувство?

Откуда им знать?

Отстранившись, Гон обвел губы языком и с тихим смешком, заметив:

— Вот так целуются нормальные взрослые. Продолжим после возвращения. Только глаза в следующий раз закрой, а то не круто.

В ответ — вновь улыбка. Но куда более искренняя. 


— Отправился, значит, на свою бойню? Вот придурок. 

Голос Киллуа позади не заставил Гона вздрогнуть; он ждал, когда тот наконец выйдет из тени и скажет что-нибудь. Но в ответ он не произнес ничего — лишь продолжил смотреть на пустую улицу и постепенно заметаемую снегом дорожку следов, ведущих в темноту. Что будет дальше он не знал; лишь понимал, что самому пора было выдвигаться. Дня Хисоке должно было хватить — а на день отвлечь остальной Редан казалось не такой уж и невозможной задачей.

Тем более, когда они ему доверяли.

Внутри что-то неприятно царапнуло по сердцу. Опять обманывает кого-то. Но Гон уже сделал свой выбор, и, к сожалению, его симпатия в этот раз была на неправильной стороне. Ну и пусть. Он всегда говорил им — что Хисока был ему другом, кем-то важным, пусть даже не удивляются, что по итогу между ним и Реданом он выбрал первого. 

Отсутствие ответа явно озадачило Киллуа, и он негромко — словно просто пытаясь привлечь внимание друга — произнес:

— Да ладно тебе, Гон. Он же идиот. Таким сама судьба помогает. Вы еще наболтаетесь, когда он вернется, и…

— Он не вернется, — резко оборвал его Гон.

Не поворачиваясь.

Он смотрел на пустующую дорогу перед собой, но не чувствовал ровным счетом ничего, что даже удивило его самого. В мыслях Гон полагал, что будет хотя бы зол или расстроен тем, что Хисока так глупо идет против Редана опять, но на деле оказалось намного проще. Может, подумалось ему, все дело было в том, что он принял точку зрения Хисоки, а потому нужды в том, чтобы остановить его и уговорить остаться больше не было. Это не понравилось бы никому: Гон понимал, насколько отвратительно было ощущать себя беспомощным, пока твои враги были живы. Ощутил благодаря Накклу и его хацу. Здорово отрезвляло, в самом-то деле. 

То, что Хисока не вернется, было очевидно. Он не достиг по уровню сил даже того, каким был до всей этой заварушки с Куроро. Единственным его оружием была неожиданность, но, в отличие от предыдущего раза, главу Редана окружали оставшиеся члены «Паука». И пусть Каллуто можно было смело вычесть, оставшиеся были очень злы на произошедшее после схватки на Небесной Арене и корабле. Гон слишком хорошо мог их понять. 

Можно было уповать на третий вариант сколько угодно, но по факту их было только два. И один из двух шансов исхода Гон уже упустил. 

Внимательно проследив за реакцией друга, Киллуа неожиданно с удивлением распахнул глаза и приподнялся, после чего заметил: 

— Ты не расстроен.

В ответ Гон лишь быстро пожал плечами. 

А что тут было добавить? Некоторые вещи нельзя было изменить. Люди уходили. Сколько бы он не старался, но легче было дать Хисоке нырнуть в бездну самоубийства, чем продолжать пытаться его отговорить. Да, очень не хотелось отпускать… Но Хисока уже ушел; значит, делать что-либо было уже поздно.

Надо было просто пытаться. Когда-нибудь то, что он бесконечно бился о невозможную преграду, окупится — Гон в это верил. Он одарил Киллуа печальным взглядом, тем самым дав понять, что творится у него на уме, после чего задрал голову и вгляделся в висевшие на ближайшем фонарном столбе часы. 

Да. Близилось время.

Опустив руку, Гон серьезным взглядом окинул Киллуа еще раз, но затем отвесил ему улыбку. С такой же когда-то давно он говорил: «мы вытащим Кайто из НЗЖ, не волнуйся, Кайто точно жив!» Глупая счастливая улыбка, полная энтузиазма. Спасение уже утонувшего. Что-то все это жутко напоминало. 

Но, сейчас, хотя бы, это было чужой волей. 

— Хорошо. Теперь, настала моя очередь.


План, разработанной Хисокой, был прост до безобразия.

Зная о главных способностях каждого «Паука», он дождался момента, когда группа будет разбита на части — благодаря Гону и его уловке с просьбой помочь дома у Абаки, где требовались пользователи нэн, которым он на этот момент, к счастью, не являлся. И первым, кого он убил, был Фейтан — тем самым Хисока избавил себя от самой огромной проблемы, которая могла возникнуть на его пути. К сожалению, Гон так и не узнал, как именно это случилось — подозревал, что, скорее всего, он с помощью «Жвачки» лишил того способности двигаться, а после снес голову. 

Потому что именно головой Фейтана — брошенной прямо в руки — он и выманил Куроро к себе.

Но все это Гон узнал уже постфактум. Понял, что игра началась лишь в тот момент, когда Нобунага неожиданно поменялся в лице, взглянув на телефон, и бросился прочь вместе с остальными. Чуть выждав, он бросился следом, прихватив с собой одну Очень Необходимую Вещь (которую он надеялся не использовать сегодня): нельзя был дать понять остальным, что он тоже понял, что именно случилось. Если выдастся шанс, надо было дождаться секунды, когда Куроро будет мертв, а Редан еще не успеет нанести Хисоке последний удар. И тогда…

Выдернуть его прочь. Сбежать.

Плевать, если придется прятаться. Гон был готов. Терять ему было абсолютно нечего, про Мито-сан «Пауки» не знали, Киллуа был способен защитить себя и Аллуку, Леорио и вовсе был слишком далеко для мести, а Курапика… С Курапикой их связывала слишком дурная история, чтобы они совались туда вновь. Тем более, они не были дураками, а значит, если все выйдет, то поймут о том, кто действительно был важен Гону в данный момент.

Стрелой промчавшись по лестнице, Гон двигался в сторону нужного этажа — откуда чувствовалось пугающее неощутимое давление. Раньше бы он подумал, что это просто страх заиграл, но сейчас понимал слишком хорошо: отголоски хацу. Хисока все же добрался до Куроро, и сейчас начинался финальный аккорд. 

Редан уже был тут, но что-то было не так: словно Хисока успел с ними разобраться. Почему-то они застряли на нижнем этаже, почему-то не стремились вперед, хотя должны были. В чем была причина? Хисока сумел расправиться с ними, и сейчас сигналы, чувствовавшиеся Гоном, были лишь слабыми остатками перед смертью? О да, пусть будет так! О нет, не надо, пусть он уйдут, хотя бы они. 

Он вылетел в вентиляцию и через нее добрался до зала, где происходила бойня; ноги дальше не двинулись, и Гон так и замер, сидя в узком окне и с упоением смотря вперед, на разворачивающийся поединок. Но, видимо, застал лишь самый его финал: потому как перед его глазами предстала картина, которую он, откровенно говоря, не ожидал увидеть и вовсе.

Куроро с вывороченной рукой, той, где должна была быть «Книга»…

Хисока, замахивавшийся картой для последнего удара…

Все замедлилось настолько, словно при просмотре фильма Гон намеренно включил самую маленькую скорость. Обостренные инстинкты сыграли с ним злую шутку: и он увидел все, что происходило. Ярость и едва заметную панику во взгляде Куроро, то, как отлетал он спиной вперед, к стене, явно задетый сильным ударом в грудь; холодную сосредоточенность на лице Хисоки вместе с торжествующим огоньком в глазах. Еще секунда — и карта полоснет по глотке, а голова Куроро полетит на пол, оставляя за собой кровавые следы.

Гон всмотрелся в это, чувствуя, как крепко вцепился пальцами в колени, едва ли не до треска костей…

И дернулся, когда позади Хисоки появилась новая темная фигура, ту, что он не заметил, окончательно увлекшись собственной местью. 

Нобунага, замахнувшийся клинком. Один глаз его был выбит — по лицу струилась кровь, и Гон понял — в этом и была причина, по которой они замедлились. Хисока сумел ранить их и задержать, чтобы оттянуть момент их расправы над ним хотя бы на несколько секунд. Может, даже с помощи головы Фейтана — коварно и отвратительно, но как эффективно. 

Хороший план. Страшный.

Но Нобунага был тут, и ему оставались считанные миллисекунды до того, как его лезвие совершило бы именно то, что так стремился сейчас провернуть с главой Редана Хисока.  

Обезглавило бы. 

И Гон замер.

Он чувствовал, как невольно собралось его тело, как напряглись руки и ноги — еще бы секунда, и он был бы готов броситься вперед. Его физическая сила вкупе со скоростью, полученной от перенаправляющего хацу, легко позволили бы ему не только обогнать Нобунагу, что был самым быстрым человеком здесь и сейчас, но еще и схватить Хисоку за шиворот и броситься с ним наутек. Плевать, что тот будет против, что он будет ругаться и наверняка попытается убить Гона по-настоящему просто в отместку за это, хотя они договаривались (пусть главным условием и была смерть Куроро, а спаси он его сейчас, то ничего бы не вышло) — главное, что Гон его спасет. Потом они поговорят: Гон наорет на него, даст пощечину и объяснит, почему все то, что делал Хисока, было неимоверно глупо и неразумно. И вместе они вернутся к Абаки-сан, где и продолжат счастливую повседневную жизнь. Она тоже будет счастлива. И все будет хорошо…

Так хотел сказать Гон. И сделать.

Но он знал, что если поступит таким образом, то станет злодеем хуже Куроро. Одно дело — лишить человека, имеющего все дары мира, его свободы; и совсем другое — отнять месть у того, кто уповает лишь на оную. 

Это был не Курапика. Хисока не согласится начать новую мирную жизнь. Его животный инстинкт требовал крови, его душа скулила в жажде расправиться с Куроро раз и навсегда. Он будет страдать в агонии даже если смирится и поймет, что все это и правда глупо. Просто потому, что Хисока постоянно гнался за невидимым образом, который был неизвестен Гону, и убийства сильнейших — это последняя ниточка, что связывала его с этой далекой тенью.

Поэтому Гон не шелохнулся.

А Нобунага, оказавшись позади своей цели, выхватил клинок из ножен. Воздух рассек звон металла, и Хисока даже обернуться не успел… вряд ли даже заметить, как по его глотке разошлась алая прямая линия, и голова с глухим стуком отлетела прочь, на землю.

Брызнула кровь, окрашивая пол в алый.

А если ты все же сдохнешь, то я возьму твое тело и оттащу его на Темный Континент... Нет, только голову. Больно много чести.

Куроро с булькающим хрипом отшатнулся и наконец рухнул на землю, а Нобунага с молчаливым равнодушием вытер меч, после чего вернул его в ножны. Из пустой глазницы продолжала хлестать кровь, заливая лицо, но он не обратил на этого никакого внимания, устремив свой взгляд на тело на полу, словно пытаясь оценить — была ли это настоящая смерть, или же Хисока еще мог найти способ оживить себя?

Гон наблюдал за этим… но не чувствовал ничего.

Это немного удивило его. Он полагал, что будет в бешенстве, как с Кайто. Все же, Хисока был ему… дорог, важен. Злодей его юности, человек, до которого он почти дотянулся. Логично было полагать, что после того, как «Пауки» расправились с ним, он бросился бы на них, продолжив дело. Но вместо этого, вместо даже банальной грусти и слез, Гон ощутил внутри пугающее спокойствие, после чего неожиданно сухо для себя отметил — да, все закончилось.

Хисока бы мертв. В этот раз — окончательно. 

Это было… 

Черт. Гон был расстроен, но не так сильно, как хотел — и это его бесило.

Получается, он и правда такой же, как и Хисока — тронутый. Да, он злился из-за Кайто, готов был ради Киллуа горы свернуть, но сейчас ничего не мог сделать. Просто потому, что в этом не было нужды, и не только потому, что Хисока умер. Все дело было в «последней воле». Кайто сказал им тогда: бегите. Он не упоминал себя, оставшись наедине с Питоу. Киллуа забрали в поместье Золдиков обратно после экзамена, но Гон знал, что он хочет быть со своим новым другом. Тогда не нужны были другие поводы, все было понятно и открыто.

Но Хисока сразу обозначил: он должен убить Куроро, один. Иного не дано, там была лишь смерть.

И он проиграл, а потому получил второй вариант.

История завершилась. 

Медленно начали подтягиваться остальные «Пауки»… В руках у Мачи покоился окровавленный сверток, и Гон понял — да, был прав. Голова Фейтана. 

Не обращая внимания на то, как они окружили лидера, как начали спорить, пока Мачи спешно латала его раны, Гон тихой тенью спрыгнул вниз и медленным шагом приблизился к голове, лежавшей поодаль от собственного тела. Хисока был мертв, это было очевидно, но Гон все еще надеялся: вдруг сейчас все это окажется частью плана? Что это лишь кукла, а настоящий Хисока, живой и невредимый, сейчас выскочит из-за угла и закончит начатое?

Но чуда не произошло.

Хисока был мертв. 

Гон замер, смотря на отсеченную голову сверху вниз. Он не знал, что чувствовал. Замешательство? Ужас? Горечь? Внутри что-то клубилось, но выхватить оттуда одно определенное чувство было совершенно нереально — слишком единым был этот клубок. На чужом лице застыла улыбка, кричавшая об уверенности в победе. Лишиться жизнь за секунду до нее… Вот что, наверное, должно было быть обидно. 

Гон склонился вниз, очень медленно, боясь спугнуть наваждение — и осторожно закрыл глаза. 

— Даже покрытый кровью… ты все еще прекрасен. 

— Гон?!

Его заметили. 

Резко выпрямившись, Гон уставился на «Пауков», глазевших на него в замешательстве. Лишь один Куроро смотрел ему прямо в глаза так, словно прекрасно понимал, что к чему. Те разговоры про хацу, просьбы о помощи. Он был умным, и этого было не отнять. Гону даже злиться уже не хотелось: глупо было беситься из-за человека, что сейчас едва избежал гибели. 

Он ничего не ответил, продолжая немо глазеть на остальных. Висела удушающая тишина, разбавляемая лишь хриплым дыханием Куроро. 

И тут, словно что-то щелкнуло. Понимание, что к чему. 

— Твою мать! Гон! — Нобунага вдруг выругался, явно осознав, что к чему. — Ты все это время был с ним заодно?!

Гон не знал, стоило ли ему удивляться этому вопросу, или же наоборот, опасаться.

Но его не страшил Редан, тем более он хорошо понимал, что Куроро спустит ему это с рук — ничего против труппы Гон не предпринимал, а его отношения с Хисокой были известны этой шайке довольно давно. Единственным, что он сделал, было сокрытие информации, но… На фоне всего произошедшего за последние несколько лет это было настолько мизерным преступлением, что, отметил Гон, вряд ли даже Нобунага стал бы злиться. 

Ну, то есть, сначала они будут в бешенстве. Но потом свыкнутся. Мачи вновь будет винить себя, хотя будет абсолютно не виновна ни в единой смерти, а Куроро займется собственным самобичеванием, что уже будет заслуженно.  

Не улыбнувшись даже, Гон лишь потемнел взглядом, и этого было достаточно. 

Когда стальная нить обвелась вокруг его глотки, он даже не дернулся. Он лишь бросил очень недовольный взгляд на Мачи, и, пока та собиралась со словами, потому как способность изъясняться нормально пропала под гнетом гнева, вперед выступил (поддерживаемый Финксом под руку) лидер Редана. Он вяло улыбнулся Гону, и тот мгновенно понял — да, был прав. Никакого наказания ему за это не будет. 

Выглядел он откровенно говоря плохо. Адреналин потихоньку отступал, и раны дали о себе знать; если бы не плечо Финкса рядом, то вряд ли бы он сумел стоять прямо. Еще бы чуть-чуть… Мысленно Гон дал Хисоке подзатыльника — тот вечно опаздывал. На бой с Куроро в Йоркшине, сейчас. Окажись он на пару секунд быстрее Нобунаги, то сумел бы расквитаться с Куроро. Но не вышло.

Мстить за него, естественно, Гон не собирался — он, конечно, был довольно зол и недоволен всем тем, что тут случилось, но существовали границы, за которые он переступать не собирался, и одной из таких было «убийство членов Редана». Видел уже на примерах других людей, чем это заканчивалось. Да и бессмысленно было злиться на Куроро — тот лишился очередного друга, а потому имел себе вполне законное право мстить по полной. 

На мгновение они пересеклись взглядами с Каллуто, и Гон спешно отвел взгляд. Нельзя было давать остальным намека, что тот тоже в этом замешан. Сейчас это проблема Гона и никого больше. 

— Ты знал, — повторил Куроро на выдохе, и лицо его приобрело странную одухотворенную улыбку.

Вилять от ответа было бессмысленно, а потому Гон сухо кивнул.

— Всегда.

— И ничего нам не сказал. 

— Пытался его отговорить. Но не вышло, — Гон сухо пожал плечами. — Я вам и так говорил, что…

— Говорил, — ухмыльнулся Куроро и закашлялся кровью. 

И на этом конфликт был исчерпан. 

Нить вокруг его шеи расслабилась и исчезла. 

Пока Мачи спешно колдовала над собственным лидером, пытаясь провести его в чувства, Гон выхватил из-за спины предмет, что он тащил на себе все это время: ту самую Очень Необходимую Вещь, которую все же придется использовать по ее прямому назначению. А так не хотелось… Но смысла беситься уже не было: все завершилось, и сейчас Гону стоило сделать все, чтобы исполнить обещанное ранее.

Оттащить чужое тело на Темный Континент, чтобы найти там средство воскрешения. 

В руках у Гона была небольшая лазурная коробка с бархатным покрытием. Хацу Абаки, вот что это было — этот ящик она использовала как место хранения отрубленных конечностей. В курируемых ею боях подобное случалось регулярно, а потому нужно было что-то вроде холодильника, где оторванная кисть не потеряла бы ни секунды свежести. Какой положили, такой и вынули, довольно простой принцип работы — как только крышка закрывалась, время в коробке переставало течь для предмета внутри, но как только крышка открывалась, эффект спадал — повторное закрытие не работало. Сама Абаки назвала это хацу «Ящиком Шредингера». 

Значит, эту крышку Гон не снимет еще несколько лет. Пока не вернет себе хацу, не отправится на Темный Континент, не найдет там тварь, что и правда будет способна вернуть человека к жизни…

Он был готов к этому.

Взяв коробку в руки — тяжелая — он с сомнением уставился на лежавшее поодаль тело. Стоило ли забрать его тоже, чтобы по-человечески похоронить? Но даст ли ему Редан?

— Что ты делаешь? — окрикнул его Нобунага, и Гон, выпрямившись, повертел коробку в руках.

— Забираю голову.

— Зачем?!

— Разве не очевидно? — Гон моргнул. Он мог бы признаться честно, но это повлекло бы за собой куда больше проблем, а он не был любителем устраивать их себе ради развлечения, как тот, чью голову он сейчас держал в руках. — Чтобы хоть что-то вы не уничтожили окончательно. А то зная вас… Вы наверняка сожжете тело, а я хотел бы… 

Он прошелся пальцами по лазурному бархату и покачал головой, не заканчивая.

Тело ему точно не отдадут. Особенно после предательства — подумают, что, наверное, он попытается вернуть Хисоку к жизни вновь, и, пусть это действительно было так, им сейчас нельзя было давать и намека на это. Жаль, что не вышло похоронить по-человечески, голову-то он точно не закопает, но что поделать. Вряд ли Хисоку в принципе волновало то, что станет с его телом после гибели, поэтому раз не было проблемы, то и беспокоиться было не о чем.

Еще раз скользнув взглядом по обезглавленному трупу, под которым медленно расползалось алое пятно, Гон резко отвернулся. Он не дрогнул, когда на плечо ему легла чужая рука, и, встретившись взглядом с Нобунагой, он лишь сумел выдавить из себя вялую улыбку:

— Ну вот и все.

— Ты знал, — упрямо повторил Нобу, и Гон кивнул.

— Знал.

— Ничего нам не сказал.

— Я уже…

— Я знаю, — оборвал его тот, и его пальцы сжали плечо Гона крепче. Но не со злости. Наверное, сам Нобу был в замешательстве. Не Гон же убил Фейтана и остальных членов, не он только что чуть не добрался до Куроро. — Почему?

— Что — «почему»?

— Помог ему.

— Потому что…

Он — мой друг? Потому что я люблю его?

Рывком скинув чужую руку с плеча, Гон мотнул головой и направился к выходу. Не было смысла больше вести диалог. Он сделал все, что хотел… исходя из ситуации. Надо было выпрыгнуть, но тогда последствия были бы еще более плачевными. И стоило помнить — несмотря на симпатию Нобу, выходцы из Метеора были известны своей мстительностью. Стоило ли ему опасаться? Или же они махнут рукой, ведь связь с Хисокой принесла им только горе?

Он даже не вздрогнул, когда у щеки ощутил холодное острие металла. 

— Думаешь, мы просто так тебя отпустим?

— Вы? Нет, — Гон развернулся, игнорируя то, как по скуле прошлось острие, оставляя алую полосу за собой. Он кивнул в сторону главной проблемы остальных «Пауков» сейчас, пребывавшей на грани сознания и смерти: — Зато он отпустит. 

— С чего бы… — взъярился было Нобунага, но не успел.

Он в ужасе уставился на то, как Гон опустил коробку с головой обратно на землю, а затем сам встал на колени и уперся головой в пол. Не то, что ему правда хотелось делать это, но он хорошо понимал, что это — единственный способ показать свою покорность и нежелание продолжать эту кровавую многолетнюю историю. 

Земной поклон — так старомодно.

— Я знаю, что поступил ужасно, — процедил он сквозь зубы, — но это было моим решением. В этой истории мы облажались все: вы, потому что позволили Хисоке уйти живым в самый первый раз, он сам, потому что убил многих, и я, потому что он мне был важен. Но я не собираюсь больше вас беспокоить. Вы мне тоже дороги… в каком-то смысле, но не так сильно. Потому что Хисока был мне важнее! — он ударил кулаком в пол, и под тем мгновенно расползлись трещины. — Уж извини, но это так! Я с трудом уговорил его не убивать вас, знаешь ли! И отвел подальше, чтобы вам точно не досталось. Но, вижу, не удалось.

Он вскинул голову и уставился в единственный оставшийся глаз Нобунаги.

На лице того проступил сначала гнев, затем — разочарование, и только потом какая-то горечь, словно опять человек, которого они считали частью себя, вонзил им нож в спину. Это действительно было так, Гон не собирался отнекиваться, но сейчас он понимал, что надо было давить на их хорошие отношения до этого — и показать покорность. Тогда Куроро точно его отпустит, а остальные послушают.

— Гон, ну твою ж…

— Почему ты медлишь? Убил бы меня, если так зол! 

— Ты же наш приятель тоже.

Может, стоило все же переломать Хисоке позвоночник… Гон резко отогнал от себя эту мысль и в очередной раз уставился на Нобу, после чего, неожиданно дрогнувшим голосом (весь запал отчего-то мгновенно исчез), бросил:

— Ты прав. Извини. Но так было надо... Поэтому я отказывался вступать к вам. Потому что знал, что тогда предательство ударит больнее. 

— А ведь все так хорошо складывалось…

— Пусть идет, — раздался позади слабый голос Куроро, пропитанный насквозь горькой яростью. — Не хочу больше тебя видеть. Ни тебя, ни Хисоку… Уходи. И больше не возвращайся в нашу жизнь. 

Что ж, на этом и правда все. Выпрямившись, Гон отряхнул одежду и вновь подцепил коробку, после чего окинул окружение в последний раз. Задержал свой взгляд на каждом: на Финксе и Мачи, смотревших на него с явным неодобрением, на безразличном Каллуто, на Нобу, у которого на лице смешались кровь и слезы, и, наконец, на Куроро — тот смотрел прямо в глаза. Прямо в душу. 

Я — такой же, пронеслось в голове у Гона. Такой же, как Хисока. И если мы повторим эту глупую историю вновь, то все закончится окончательной гибелью «Паука».

Я знаю, ответил ему взглядом Куроро. И отвернулся.

Нелепый конец, если честно. 

Все облажались. И все были идиотами: надо было разрешить все мирно еще тогда, в Йоркшине. Чтобы Пакунода выжила, чтобы Хисока не договаривался о бое, чтобы не умирал. Чтобы никто не совался на «Кит» и не терял друзей еще больше. Чтобы все просто жили, продолжали сосуществовать. Тогда, может быть, все нашли бы свое счастье. Но со смертью Пакуноды все полетело в тартарары.

И они остались на пепелище.

Может, предсказания Неон были правдивы. И после окончательного ухода Хисоки после боя с Куроро от «Паука» действительно осталась лишь половина. Но, как умерла сама она, стоило и ее видениям будущего наконец угаснуть. 

— Ну, в общем-то, на этом все, — чуть подумав, Гон щелкнул пальцами и осторожно добавил: — Мы вроде как договорились сотрудничать, так что, когда вы перестанете беситься, можете звать меня на задания. Убивать людей я не буду, но за то, что скрывал информацию, помогу бесплатно. 

Не дожидаясь ответа, он развернулся на пятке и двинулся прочь.

И только когда скрылся в глубине коридоров услышал неистовое громкое разочарованное:

— С-с-сука!

Сказанное Нобу.

Вот уж правда, согласился Гон. 


Гон стремительно открыл дверь на крышу и стрелой вылетел туда — прямо под луну и снег, в надежде, что сейчас там он будет не один. Как в прошлый раз ночью, они поговорят — о страшных снах, где клинком отсекали головы, где на языке оставался лишь вкус разочарования и собственного бессилия, где…

Где Хисока был мертв. 

Все это было не взаправду, верно? Он просто увидел дурной сон. Не было никакой бархатной коробки у него у кровати, не было чужой крови под ногтями, не было комка в груди. Все было как до этого — бой был где-то далеко, а завтра их ждали совместные тренировки. Потом, обязательно бы, Гон положил голову на чужое плечо и предложил бы поехать на Китовый Остров — просто отдохнуть от всего, познакомить с Мито-сан и дать ощутить вкус жизни с настоящей любящей семьей…

Широко улыбнувшись, Гон озвучил неожиданно прозвучавшее слишком громко в снежной тишине:

— Луна хороша этой ночью, да?..

Вопрос, заданный в пустоту.

И тут Гон почувствовал — вот оно. То, чего он ждал сразу после боя. То же, что он ощутил в тот самый момент, когда Питоу с печалью в голосе сообщил ему страшную новость — Кайто был мертв, и вернуть его было нельзя. Постепенно разраставшийся комок в груди, беспомощность и осознание, что ничего уже не вернуть. Он облажался. У него вновь был шанс спасти дорогого ему человека, но он повелся на поводу у его требований и ничего не сделал.

Лучше бы он выскочил тогда, сбил Хисоку с ног, забрал бы с собой. Это было бы правильно. Это было бы… Было бы так хорошо.

Все, что у него оставалось — горевать об ушедшем и утраченном. 

Опустившись на крышу, Гон поджал колени под себя, опустив на них подбородок. Вокруг было так тихо, что, казалось, сейчас он был единственным человеком на всем белом свете. Никто не мешал, никто не отвлекал, он был предоставлен собственным мыслям полностью, и это пугало его больше всего. Потому что в такие моменты, когда никого больше не оставалось рядом, в голову Гону закрадывались самые страшные сомнения.

— Хисока, — обратился он.

Тишина была ответом.

— Скажи, зачем ты все это делал? Зачем постоянно искал боя с новыми и новыми противниками? Ломал кости, проливал кровь, и продолжал, пока, в конечном счете, тебя это не убило?..

«Больше всего мне нравится смотреть сверху вниз на самоуверенных ублюдков после того, как я сломаю им ноги», — так он сказал Куроро во время их первой битвы.

Сжавшись в комок крепче, Гон уткнулся носом в рукав и сжал кулаки. Ну и зачем? Почему он был таким: гнался за острыми ощущениями, словно только они могли дать ему ощутить вкус жизни? Почему готов был рисковать вновь и вновь, будто бы ничего иного в жизни у него не осталось? Ведь он мог стать друзьями с Реданом; ответить взаимностью на чувства Мачи. Мог прожить хорошую и вполне себе неплохую жизнь среди людей, которые бы легко приняли его, прекрати он только вести себя так отстраненно.

Связи — это слабость.

Хисока сказал найти ему тайну его прошлого: якобы, это было легко. Может, он кого-то потерял? Кого-то важного, отчего пообещал себе, что больше никогда не свяжется ни с кем, а затем докажет себе и остальным, что он — сильнейший...

Но это было так на него непохоже…

Впрочем, время имело тенденцию искажать и искривлять прежде благородные порывы. Так и Гон, поклявшийся, что никогда не даст никого дорогого себе в обиду, теперь выступил против Редана. Они не отомстят, не было уже смысла, но Гон поступил аналогично Хисоке — и между собственным эгоизмом и чужим предложением стать товарищами, друзьями, связать свои жизни в позитивном ключе выбрал первое. 

— Ты и правда идиот. И я. Надо было остановить тебя, пока была возможность. Но я не смог. Теперь все расстроены: Редан, Абаки, Аллука. Ты постоянно заставляешь кого-то плакать. Тебе самому не надоело? Ты ведь столько всего упустил, пока жил вот так… 

Жил. Но не больше. 

С тихим кряхтящим вздохом Гон откинулся назад, на спину. Снег медленно кружил, падая ему на лицо и мгновенно тая, и, через какой-то момент, он не знал, что из этого — было им, а что — его собственными слезами. Может, он и не плакал вовсе. А может, снег не попадал ему на лицо. Ответа Гон не знал, и, честно говоря, не хотел.

В неведении блаженство.

Он жалел о многом. О том, чтобы не знал столько всего. Но судьба была жестока к своим любимчикам, когда того желала, и потому Гон помнил: все свои ошибки, которых так легко было избежать. Чужое рычание себе под нос и царапанье пола до сломанных ногтей, пока сам он стоял за дверью, не решаясь войти на чердак. Секунду искреннего бессилия, которую он увидел — и что разрушила маску перед ним окончательно.

И на этом белом полотне казалось, что он находился в совершенно другом чужом мире…

Он достиг катарсиса. И тут, на крыше, нашел лишь пустоту. 

Никто не пришел. Хисока не вернулся. Мертвые возвращаются, но лишь по счастливой случайности, и в этот раз госпожа Фортуна решила, что ее вечному любимцу было уже достаточно ее внимания: он и так выжил в первый раз, пережил ужасающий год и собрался с силами для новой атаки. Дураки учатся на своих ошибках, умные — на чужих. К сожалению, они с Хисокой оба были идиотами, а потому, даже пройдя уже этот путь, все равно повторили его. Только в этот раз Гон побыл соучастником, а не главным актером в этой дрянной комедии.

Медленно подняв взгляд к небу, Гон уставился ввысь, туда, где на него слепым оком глазела луна.

По итогу, он ничего не смог. И сейчас даже не сумел заплакать, хотя очень хотелось.

Очень хотелось…

Медленно Гон закрыл глаза, и, словно перестав наблюдать за ним, луна постепенно скрылась за облаками. 


— Ты не хочешь подняться к нему? 

Аллука вопросительно взглянула на брата, но тот медленно покачал головой в ответ.

Они оба наблюдали за закрытой дверью на крышу уже некоторое время, и, хотя в чем-то сестра была права, Киллуа знал — пока еще было рано. Момент, когда ему можно будет зайти и сесть рядом, молча, подставив плечо, еще не настал. 

Конкретно сейчас в этом не было нужды. Некоторые вещи нужно было пережить самостоятельно. Никто не мог разделить с Гоном его скорбь, а потому ему требовалось побыть одному и обдумать все произошедшее. Понятное дело, что в конце он придет к правильному выводу — иного выхода у него и не было, Киллуа знал. Просто ему требовалось время, требовалось выпустить пар и поскулить на луну.

В этом не было ничего плохого, в самом-то деле.

Иногда расстраиваться, демонстрировать искренние чувства — полезно. А держать все внутри, как учила его семья, убивало в тебе все живое, постепенно искажая саму твою сущность. Множество таких примеров видел Киллуа, но он знал, что Гон никогда не ступит на эту дорожку.

Потому что Гон все делал искренне. Дружил, улыбался, жил. 

— Потом, — он опустил взгляд на Аллуку и одарил ее белозубой улыбкой. — Не волнуйся. С ним все будет хорошо. Уж я-то знаю. 


— Гон.

Услышав голос Киллуа, он вздрогнул и резко поднял взгляд. 

Прошло около месяца после боя. Редан ушел из города, и на прощание Нобунага съездил ему по зубам — вполне заслуженно, за что Гон даже не остался в обиде. Все же, среди остальных «Пауков», он был наиболее близким к понятию «друг», а потому то, что он хоть и злился, но не настолько, чтобы убить, определенно радовало. Понимал, наверное, что при всем желании Гон мог и помочь Хисоке, и тогда одной лишь жертвой ничего бы не закончилось. 

Но он все еще был зол. На раны Куроро, на смерть Фейтана. Это не что-то, что так легко забывается. 

С другой стороны, разве не было ли девизом «Паука» — «убей одного члена, чтобы занять его место»? Вероятно, в какой-то степени Гон подходил под это определенно дурное, при всей мстительности выходцев из Метеора, правило. Поэтому он все еще был жив. 

Уже месяц он тренировался в одиночестве. Никто не выводил у него пальцами слова на коже, никто не брал без разрешения шампунь, никто не смотрел вместе старые записи боев. 

Оторвавшись от разминки — сегодня он тренировался на улице — Гон резко вскинул голову и уставился в глаза своему другу. Тот выглядел расслабленно, улыбчиво. Смерть Хисоки дала Киллуа возможность наконец-то вздохнуть спокойно, и, хотя это было довольно обидно, Гон прекрасно понимал почему. Была вероятность, что один утащит в могилу и второго, но не случилось. Все же, они с Хисокой оказались благоразумней этого.

— Если хочешь присоединиться, то давай!

— Сегодня месяц, как… — он неопределенно повел плечом, и Гон окончательно замер, внимательно смотря на него. Они не говорили об этом с того самого вечера, — Абаки-сан сегодня пойдет к жрице, хочет попросить местных богов о… Ну, ты понимаешь.

Жители Глэмгазленда были язычниками и молились собственным божествам, называемых «богами удачи». Все здесь строилось на бизнесе, в том числе и религия. Странно было думать, что из всех людей к местному алтарю отдавать подношения пойдет именно Абаки… Да и вообще — странно, что кому-то было дело до почитания памяти Хисоки. Сам Гон, конечно, хранил память о нем, но это было совсем другое.

Если он пойдет в храм — то точно признает, что тот мертв. 

А так было нельзя.

— Не-е-е, я пас. Там такие молитвы, язык сломаешь. 

— Просто тебе стыдно перед жрицей, что в прошлый раз ты уронил блюдечко с маслом в огонь, — с заметной ехидцей бросил Киллуа, и Гон на него шикнул:

— Заткнись! Блин! Я же сказал, что не специально!

— Бе-е-е-естолочь.

— Сам такой! 

Проигнорировав новые попытки Гона отстоять собственное достоинство — он правда не хотел переворачивать то блюдечко с маслом, но оно стояло на самом краю! — Киллуа незаметно для себя заулыбался. Но ненадолго, хотя во взгляде все еще продолжали мелькать ехидные отголоски. Окончательно облокотившись на косяк, он некоторое время смотрел на Гона — с прищуром, подозрением, словно не веря в то, что видел. Но затем голос его, как и лицо, смягчились, и уже не столь грубо он, продолжая сверлить затылок друга взглядом, поинтересовался: 

— И тебе не обидно? Что вы больше никогда не увидитесь, не сразитесь?

Понятно, понял Гон. Киллуа всегда со скептицизмом относился к идее возвращения к жизни, и то, что что Хисока провернул это уже один раз, по его мнению, уничтожало вероятность повторного возвращения. Кайто, он — они оба обманули смерть за счет чистой удачи. Не выпади нужный номер на слоте, не забудь Куроро в опьянении от победы отрезать голову — и ничего бы этого не произошло. Но они были удачливыми, а потому оба вернулись к Гону с того света. Да и он сам — тоже. 

Вернулся.

Ну, если без его помощи Хисока никак не мог сделать это, то выбора не оставалось. Темный Континент виделся впереди далекой страшной целью, но Гон был спокоен. Он уже знал, что там могло повстречаться, и понимал, что где-нибудь там, в глубине души какой-нибудь страшной твари, такой же, как сторожевой пес Мике, всегда найдется капля понимания. И из нее Гон выжмет все, до конца. Даже если на всю оставшуюся жизнь его способности останутся заблокированы, а сам он станет гением рукопашного боя и интуиции — но без нэна, чистый, словно новый лист.

Но не в сражении было счастье — главное, что понял для себя Гон.

Наслаждение от времяпровождения вместе. Бурлящая от адреналина кровь, но лишь от боя с ним, с одним-единственным человеком на свете. Смех, шутки, тайны. Улыбки. Шрамы, прикосновения, неловкие объятия.

Загадка. Где-то там. Далеко-далеко позади, в прошлом. 

Весело раскрывать тайны. Но еще веселее — понимать, что у них есть второе дно. 

Все это складывалось в ту картину, в которой образ Хисоки менялся. Он был все тем же загадочным фокусником с краской на лице, лисей полуулыбкой и ярким янтарем во взгляде, но теперь Гон знал, что не это влекло его к себе. Что-то, что скрывалось за этой маской. Искреннее «я», бывшее словно отражением всего того, кем был Гон. Хисока сказал, что ответ об этом найти было легко, и Гон предпочитал ему верить. 

Кто-то говорил, что схожие люди плохо уживаются. Гон считал, что это чушь собачья. 

Хисока был опасен… Но Гон уже перестал бояться. И тоже вырос из ранга «будущего противника» на новый уровень, другой, еще плохо знакомый Хисоке. Для него тоже осталась крохотная тайна, и уж Гон постарается, чтобы он раскрыл ее, если вернется на этот свет вновь.

Нет. Не «если». Когда.

Резко обернувшись, Гон ослепительно улыбнулся Киллуа в ответ. 

— Нет. В конце концов…

Он вновь бросил быстрый взгляд на медленно заходящее за горизонт солнце. 

День подходил к концу. Секунды перетекали в минуты, а они — в часы. И пусть у Гона впереди по его собственным оценкам была вечность, он не хотел сидеть смирно. Все же, эта черта у них с Хисокой была ужасающе схожей: при всей их усидчивости они были жутко нетерпеливыми. 

И ненавидели, когда их заставляли ждать. 

— Гнаться за его образом — вот что я люблю на самом деле.