С другого конца коридора донёсся какой-то звук. Привычная тишина здесь настолько явная, что любой шорох способен привлечь внимание. Вначале мне показалось, что это всего лишь Филч: иногда я слышу, как он шаркает, гулко стуча протезом, подзывает свою вечную спутницу, эту драную кошку, минуя поворот на тупик. Но нет. Шаг лёгкий, торопливый. Детский.
Через несколько секунд в едва освещённый поворот влетает мальчишка, нарушая блаженный покой этих стен и моё уединение; совсем ещё зелёный юнец, первый или второй курс. Его новенькая мантия сбилась на плече, галстук, словно длинный язык, свесился в сторону. Часто и рвано дыша, ребёнок прижимается к стене спиной так сильно, словно пытается слиться с окружающей обстановкой. Щёки горят после незапланированного спринта, ладони пытаются унять этот жар и скрыть рвущийся из груди при каждом выдохе хрип. Ничего удивительного: за мальчишкой, явно отставая, следует Аргус. Не успеваю я раскрыть рта, чтобы окликнуть старика и сообщить о нарушителе спокойствия ночного замка, как встречаюсь взглядом с маленьким сорванцом. Зелёные пронзительные глаза, напуганные, в обрамлении чёрных ресниц. Продолжая стоять у стены, он безмолвно умоляет:
— Пожалуйста, сэр… — читаю это по его губам.
Ни просьбам, ни мольбам никогда не удавалось пробудить во мне жалость. Но взгляд, этот взгляд, знакомый мне с раннего детства… Лили. На первом курсе, в самом начале учебного года, она потерялась в подземельях Слизерина в своей вызывающей красно-жёлтым гербом мантии. Та маленькая девочка, жившая в Коукворте по соседству, однажды смотрела на меня точно также. Отложив перо и пергамент в сторону, я ненадолго прикладываю палец к губам, внимательно изучая детские черты лица. Когда свет фонаря Филча освещает часть моего полотна, всё выглядит так, словно сторож вероломно отвлёк меня от привычного занятия. Не проходя вглубь полумрака тупика, Аргус чуть кланяется.
— Доброй ночи, профессор. Простите, беспокою, но Вы не видели, пробегал ли поблизости первокурсник?
Старик держит фонарь высоко над головой, почти размахивая им, словно желает ненароком выбить из-под стекла свечу и сжечь здесь всё дотла. Во всем виноват тремор обеих рук. В такие моменты я испытываю невероятное облегчение, что не пережил войну: никогда не придётся столкнуться с последствиями травм и банальной старостью.
— Предполагаю, я бы заметил, коль кому-то взбрело бы в голову вторгнуться на территорию, которую на данный момент я имею полное право назвать принадлежащей мне. Снова не справляетесь со своими обязанностями? — хотя смотритель и не может разглядеть выражение моего лица с такого расстояния, слишком трудно удержаться и не одарить его презрительной усмешкой.
— Что Вы, Что Вы! Просто вдруг… Мало ли… — заволновавшись, он начинает мямлить.
— Директор не будет поставлен в известность, если Вы сейчас же займетесь своими непосредственными обязанностями, прихватив с собой… миссис Норрис. Вместо того, чтобы тратить моё время на бесполезные разговоры.
— Конечно-конечно… Прошу прощения, профессор. Хорошей ночи, — он пятится назад в уважительном полупоклоне.
Завхоз берёт на руки свою блохастую подругу и спешит убраться восвояси, стуча протезом по каменным плитам. Я же почти испытываю довольство собой: приятно даже после смерти сохранять власть и влияние на местное население. Но осталась ещё одна маленькая проблема, о которой я чуть было не позабыл: юнец сползает по стене на пол, едва слышно шуршит одежда. Когда шаги Филча окончательно стихают, он всё-таки решается подать голос:
— Б-большое с-спасибо, профессор. Сэр. Вы действительно очень помогли мне… Прошу прощения, что нарушил… Нарушил…
— Несколько школьных правил, как минимум. Если бы директор позволила, Ваш факультет уже лишился бы десятка баллов.
Кстати о факультете… Мои ожидания не оправдались: обычно лишь гриффиндорцы позволяют себе подобные выходки или безалаберность вкупе с распущенностью и вседозволенностью, словно не для них писан школьный устав. Меня постигает в достаточной степени неприятное удивление при взгляде на герб Слизерина напротив так гулко колотящего сердца.
— Я заблудился, сэр. Кто же знал, что подземелья такие большие! Отбился от старосты, чтобы увидеть брата, он в Гриффиндоре, а когда пытался добраться в гостиную — повернул не в ту сторону и… — губы демонстрируют несмелую улыбку.
— Ваше имя, первокурсник? — пора бы прервать этот поток излияний.
Не прилагая усилий, чтобы казаться излишне строгим, я, видимо, всё равно использую чересчур грозный тон, и мальчишка тушуется: пальцы теребят широкие рукава, голова опускается, чтобы позволить чёлке закрыть лицо.
— Альбус, сэр… Альбус Северус Поттер.
— Ах, да. Можно было и догадаться…
Смежив веки и откинувшись на спинку стула, позволяю себе в который раз мысленно проклясть всех, кто носил, носит и будет носить фамилию «Поттер». Хотя бы за отсутствие фантазии в выборе имён для потомства. «Альбус Северус», ну надо же… Казалось, есть предел гриффиндорской благодарности и поттеровскому скудоумию. Напрасно. В конце концов, мальчик отползает от стены и поднимается на ноги. Его приближение выдаёт звук: подошвы ботинок касаются камней, шелестит подол мантии.
— Почему можно было бы догадаться, сэр?
— Ваше любопытство не кажется Вам чрезмерным?
Мы встречаемся взглядами. Мальчик подслеповато щурится, силясь разглядеть мой портрет. Судя по искрам в зелёных глазах, лучащимся мимическим морщинкам в уголках глаз, ситуация начинает его забавлять. А это уже повод разозлиться.
— Знаю, что иногда бываю чересчур настырным… Но можно узнать, как Ваше имя, профессор. Пожалуйста. И почему Вы могли догадаться о том, как зовут меня.
Подойдя совсем близко, он по-турецки садится на пол, внимательно разглядывая подробности картины. Мне чувствуется в этом явное нарушение личного пространства, словно кто-то позволил себе влезть в мои черновые записи или содержимое ящика стола. Даже годы существования в таком виде не способны приучить к отсутствию личного пространства у портретов.
— Если Вас что-нибудь заинтересует, сэр… Я тоже отвечу на любые вопросы. О том, что знаю, — искренне улыбнувшись, он позволяет себе шутку: — А завтра сам попрошу декана снять с меня баллы.
Согласие разрушит мою репутацию затворника, если об этом узнает директор. И, скорее всего, второй портрет, который я называю основным, именно по этой причине однажды перенесут в какое-нибудь людное место. От одной мысли о холле перед гостиной Слизерина меня бросает в дрожь омерзения. Но грубо отказать живому интересу в этих глазах, глазах Лили, тоже не в моих силах.
— Позволю Вам, мистер Поттер, утолить любопытство. Но лишь потому, что Вы — несмышленый мальчишка, которому родители не рассказали, судя по всему, ничего о Хогвартсе и его профессорах, — юнец смотрит с неподдельным интересом, какого я никогда не встречал в рядах учащихся во время чтения лекций. — К моему сожалению, довелось достаточно хорошо знать Ваших отца и деда. Потому ничуть не удивляет, что очередная попытка портить мою жизнь (даже после смерти) принадлежит лишь их потомку, последователю.
Ни тени обиды или негодования на по-детски округлом лице. Лишь недоверие в изгибе бровей, задумчивый тяжелый вздох.
— Я верю, сэр… Но папа кажется таким спокойным — трудно поверить, что когда-то он был дебоширом, — мальчик качает головой. — Но… Но Джеймс иногда просто ужасен! И его редко ругают всерьёз. Поэтому я Вам правда верю, профессор.
— Какая честь, великий Мерлин. Первый Поттер, который верит мне на слово, не пытаясь уличить во лжи. Обязательно запишу эту памятную дату.
Попытки говорить саркастично, так, чтобы задеть за живое, чтобы заставить обижено понурить голову, развернуться и, наконец, уйти, не оглядываясь, встречают лишь тихий искренний смешок. Когда-то Лили тоже позволяла себе улыбку в ответ на мои явные колкости. Много лет назад.
— Всё же… Как Вас зовут, сэр?
Наклонившись, он разглядывает нарисованные за моей спиной стеллажи с книгами, заваленный стопками исписанного пергамента стол. Никогда не признаюсь в этом вслух, но великое благословение, что, решившись перенести мой отпечаток на холст, отыскали поистине гениального художника и сильного мага, способного творить такие чудеса. Мало кто из портретов может похвастать доступом к столь обширной библиотеке. Доставляет особое удовольствие ставить условия желающим, прежде чем поделиться каким-либо ценным томом.
— Думаю, что смогу удивить Вас. Мое имя — Северус Снейп.
От изумления его глаза, зеленые и яркие, кажутся ещё больше, а рот нелепо приоткрывается. Считаю три рваных коротких вдоха.
— Так Вы… Вы тот самый… — не знаю, что влечет за собой такое начало фразы, но точно что-то нехорошее. — Герой войны. Самый молодой профессор зельеварения. Это же Вы изобрели антиликантропное зелье! Самый лучший зельевар Англии за последние двести лет, ещё бы… Двойной агент! Шпион Волан-де-Морта и Ордена фе…
— Достаточно, — прерываю это сумбурное перечисление весьма сомнительных заслуг тихим окликом. Единственное, что действительно льстит… За 200 лет? Последний раз читал, что всего за 150… — Очень рад, мистер Поттер, что Вы прекрасно знаете историю, но меня все это уже не интересует.
— А что интересует, сэр? — шепотом вопрошает он.
— Тишина и покой, — быстро, не задумываясь.
— Но это же… так скучно! Простите, я имел в виду… Читал, что основное развлечение для изображенного на портрете — слушать чужие разговоры, участвовать в деятельности школы или дома, где висит картина. Разве нет?
— Мне не бывает скучно, мистер Поттер. Повторяю, я люблю тишину и уединение, этот момент, видимо, забыли упомянуть в биографии.
— Не забыли, сэр, — первокурсник снова смеется.
До этой ночи интерес к реализации моей истории жизни современными писаками не ощущался вовсе, но теперь я просто из принципа хочу взглянуть на сей шедевр. Вероятно, вместо колдографии они разместили на странице гротескно-карикатурный рисунок, напоминающий нечто среднее между вампиром и инферналом. Иначе нет никакого объяснения тому, что мальчишка не узнал мой портрет с первых же минут. Хотя, может быть, всему виной полумрак…
— Следовательно, могу ли я считать своеобразной издевкой тот факт, что Вы прекрасно осведомлены о моих пожеланиях, но жаждете действовать им вопреки? — теперь усмешка появляется на моем лице. — Если через пять минут Вы не будете на полпути в гостиную, то я сообщу Ваше имя директору сей же час. Направо, налево, третий поворот направо, по лестнице вниз. Вас уже наверняка обыскались, Альбус Поттер.
Спешно извиняясь и краснея, мальчик поднимается на ноги и отступает. Моей целью было немного припугнуть его, а не смутить. Может, не так уж много во мне желчи и нелюбви к детям, как предполагает Макгонагалл? Или просто теряется былая хватка.
— До свидания, профессор Снейп… И еще раз спасибо за… За мистера Филча. И простите, что побеспокоил, — он пятится в сторону выхода.
Успевает зародиться мысль, что из всех знакомых мне Поттеров этот — наименее неприятный экземпляр, но, судя по всему, опрометчиво. Ребёнок шепчет себе под нос что-то очень глупое (или послышалось?) похожее на «Знал, что вы правда классный», и, не дожидаясь, пока я сплюну своё негодование ему в лицо, скрывается за поворотом.
Чертовски уверен, что ещё не раз его шаги прозвучат поблизости. Проклятые Поттеры. Как будто мало было их присутствия в Гриффиндоре — они решили отравить собой ещё и мой факультет…