Второго шанса не будет

Это было презрение с первого взгляда.

Слишком правильный, до последней платы педантичный, назойливый. Запрограммированно улыбающийся, раздражающий своей бездуховной совершенной оболочкой и искусственной эмоциональностью. В нем не было ничего человечного. Ничего живого. Вещь. Инструмент для выполнения миссии.

— Добрый день.

Его сочувствие являлось лишь идеальной симуляцией. А участливый взгляд — результатом многолетней работы лучших инженеров по нейролингвистическому моделированию. Он был копией человека, безукоризненной, улучшенной. Бездушной.

— Мое имя Коннор.

И он был не нужен.

Вялотекущая серая реальность размылась в бесконечное множество однообразных дней. И утопающее в алкоголе сознание растворялось в повторяющихся минутах такого желанного забытья. Ничего не помнить, не испытывать, забыть хотя бы на несколько блаженных минут, стать одной из таких же бесчувственных машин, которые презирал всей своей искалеченной душой. Презирал себя.

Хэнк ненавидел их всех. Той лютой ненавистью, алчно выжигающей все теплые воспоминания, которые были до. И в то же время отчаянно желал прекратить испытывать эмоции. Забыть. Вычеркнуть из памяти единственный момент, после которого он потерял желание жить.

Сменяющиеся друг за другом монотонные дни постепенно приближали бессмысленное существование к его логическому завершению. К чарующему беспамятству. К столь желанной эйфории. К небытию.

Верные друзья, с которыми он прошел огонь и воду, растворились в серости будней. Чувствовать скорбные участливые взгляды, сверлящие затылок, и разрушающую жалость, выедающую душу, было мучительно. Чувствовать было мучительно.

Окружённый друзьями и коллегами, Хэнк был один. Убитый горем и закованный в апатичную броню. Не нуждающийся ни в ком.

— Андроид, присланный из Киберлайф.

Которого Андерсон возненавидел с первого взгляда. Возненавидел педантично сидящий на нем форменный пиджак с выводившей из себя нашивкой. Не выносил идеально отутюженный галстук, щепетильно поправляемый каждые пять минут. Презирал всегда безукоризненную прическу и отсутствие какой-либо щетины на лице. Все искусственное. Как на вещи. Пластиковой неживой вещи.

— В помощь расследованию по делам о девиантах.

Которой Хэнк отчаянно мечтал стать. Чтобы прекратить испытывать эмоции. Стереть болезненные отравляющие душу воспоминания.

— Вам стоит прекратить пить, лейтенант.

Хотелось лишь заглушить изматывающую острую боль, залегшую где-то в подреберье и медленно растекающуюся по вялым конечностям. Забыться в исцеляющей алкогольной коме. Отключиться.

Хотелось больше не проснуться.

— Меня нельзя убить. Я не живой.

Единственная мысль, пульсирующая в помутненном сознании и выжигающая адской болью шрамы на сердце, заключалась в противоположном. Он все ещё жив. Чертовски невезуч, чтобы так легко избавиться от разъедающих сознание мыслей.

— Не думаю, что у андроидов есть рай.

Свой персональный ад Хэнк проживал сейчас. И каждый день вынужден был смотреть в глаза своим бесам, хладнокровно терзающим его измученный разум ночными кошмарами, зацикленными на одном единственном моменте.

Хэнк был живым. И мертвым внутри.

— Неудачи нет в моей программе.

Он был тем, кому не повезло. Тем, кто потерял все, в одночасье лишившись самого дорогого в своей жизни. Смысла в которой он не видел.

— Держите руку, Хэнк!

Он не желал ни к кому привязываться. Боялся найти душу там, где её быть не может. Не позволял вдруг вспыхнувшей едкой надежде воспламенить потухшее сердце.

— Вы хотите узнать что-то обо мне?

Хэнк не хотел. Ведь чем больше знаешь, тем больше привязываешься. Даёшь возможность другому существу проникнуть через трещины, рассекающие стальной кокон из вязкой отчужденности и бессильной ярости. Хэнк опасался что-либо узнавать о нем.

— Люблю собак.

И не намеревался рассказывать о себе, чтобы снова не увидеть сострадающий взгляд. Взгляд искусственных глаз, имитирующий ненастоящие чувства, ложную эмпатию.

— Мне жаль, лейтенант.

Хэнк не желал каждую ночь смотреть на яркую вспышку автомобильных фар, ослепляющую и через мгновение погружающую в тягучую беспросветную тьму. Не хотел ничьей жалости, стиснув до боли зубы, погружаясь в очередное изматывающее сожаление. Он ничего не мог изменить. Он ничего больше не мог.

— Заранее благодарю за сотрудничество.

Пребывал в состоянии апатии, на автомате осуществляя работу полицейского, единственное, на что ещё был способен. Выполнял свою функцию, самую важную миссию, ради которой просыпался каждое схожее с предыдущим утро, чтобы рука больше не тянулась к оружию с одним-единственным патроном.

— Я могу провести все тесты на месте. Простите. Стоило предупредить.

День за днём раскрывал преступления, совершаемые последними отбросами гниющего изнутри общества под действием красного льда. Находил девиантов, искоса наблюдая за мельтешением искусственной формы жизни, гордо именуемой прототипом. И размышлял.

— К сведению, я очень дорогая модель.

Удобная переносная современная лаборатория, экономящая ускользающее сквозь пальцы время и позволяющая акцентировать внимание на самом важном.

— Это же вредно!

И безустанно преследующая его даже во время законного обеда. Бесцеремонно сканирующая все жизненные показатели стареющего организма. Беспардонно комментирующая каждый съеденный грамм жира, каждую выпитую калорию.

— Адаптация к человеческой непредсказуемости — одна из моих функций.

Плавно проскальзывающая в гневный кокон из неприступности и сарказма. Застрелившая опасного девианта вопреки своей главной задаче, чтобы спасти жизнь напарнику. Напарнику, не желавшему жить.

Напарнику, в чьих глазах впервые за три года возник проблеск благодарности.

— Сумо! Я пришел помочь твоему хозяину.

Хэнк упустил тот момент, когда из ненавистного андроида, приставленного к нему капитаном вопреки всякому здравому смыслу, Коннор стал кем-то большим. Кем-то, на кого можно с уверенностью положиться. Напарником.

— Я… я не девиант!

За кого стал переживать.

— За это вы нас ненавидите.

Кого боялся потерять.

— Это не из моей программы социальных отношений. Я от себя. Или… мне так кажется?

Кого стал ценить.

Коннор стал ближе чем напарник, роднее чем друг. Он стал тем, ради кого захотелось жить. Вдыхать полной грудью кристально чистый воздух свободы, лишенный былых сожалений и страхов. Вставать с улыбкой по утрам и в предвкушении собираться на очередную увлекательную смену. По-отцовски похлопывать по крепкому синтетическому плечу и видеть искреннюю ответную улыбку. Быть нужным. Чувствовать. Хотеть жить.

— Вы ему нравились, лейтенант, это его и погубило.

…

Видеть пустую оболочку близкого существа было невыносимо. Сходить с ума в кошмарах с навсегда потухшим взглядом родных глаз было невыносимо. Каждую ночь проживать момент, когда выпущенная бесчувственной машиной пуля лишает его единственного смысла жизни, было невыносимо.

Чувствовать боль утраты — н-е-в-ы-н-о-с-и-м-о.

До багровой крови на разбитых костяшках. До раздирающей боли в охрипшем от крика горле. До оглушающей тишины во вновь опустевшем доме.

Второй раз Хэнк не сможет. Выжженный изнутри, заполненный до краев режущей заживо болью отчаяния, он больше не позволит себе пройти через все это снова.

Второго шанса не будет.

Как и вернувшихся ночных кошмаров.

Как и сочувствующих взглядов.

Как и последней пули…