С тобой остаётся навеки лишь то, что ты отдал.

«Алиса в Зазеркалье»

***

15 июня 2012 года

А потом было лето – мы прощались и знали:

Мы с тобой одной крови, мы небесных кровей.

«Ночные Снайперы»

Говорят, жизнь слагается из тени и света. Наверное, это правда. Ты был моим светом, я – твоей тенью. Поэтому нынче, когда свет погас, оттенки уже не имеют значения: во мраке их просто не видно, и лучшее, что можно сделать, – уйти вслед за лучом. Как и положено тени.

Здесь, на холме, дышится глубоко и свободно. Как перед смертью. Моё время, вместе с сегодняшним днём, на исходе. И этот закат – словно последняя горькая капля – так же густо-лилов, как и твоя любимая рубашка.

Или моя?..

__

Шерлок всегда знал, что если что-то случится, Джону захочется всё поменять. Поэтому первое, что делает Ватсон через месяц после похорон, это достаёт свой армейский список. Он составил его ещё там, в необъятной кроваво-опиумной пустыне, когда сидя между редкими кустиками выжженной зноем и дыханьем напалма травы выводил для себя на листке непреложные истины.

Джон медленно разворачивает неровный, чуть пожелтевший квадратик бумаги, оставляя по бокам влажные следы: за несколько минут до этого, в бессильной ярости перед непреходящей болью, он вышиб на съёмной квартире все стёкла, попутно добавив к ним и единственное зеркало. Какое-то время доктор с удовлетворением наблюдал, как кровь струится по всаженным в руки осколкам… А затем вдруг подумал о списке.

В нём не так уж много пунктов, и все они просты и очевидны – тем не менее каждый связан с другой, почти параллельной, реальностью и подпитан вполне определёнными событиями. Десять незамысловатых правил Джона Хэмиша Ватсона, отражающих суть его человеческого бытия.

Не возвращаться туда, где было хорошо.

Эту фразу часто повторял армейский друг Джона – ему оторвало ноги, а вдогонку снесло и полголовы на той самой поляне, где они так любили болтать о девушках и мирной жизни.

Ни о чём не жалеть.

На одной из «гражданских» вылазок в город Ватсон отправил к Аллаху мальчика-талиба, который целился в него из винтовки. Более молодой товарищ по роте рядом с Джоном замешкался – и пуля второго такого же «ещё ребёнка» легла «святому духу» точно между глаз.*

Не поступать так, как с тобой поступают другие.

Их забросили в этот инакомыслящий мир – не спрашивая, хотят ли они в нём находиться, не объясняя почти ничего. Они должны были только молча следовать приказам и добросовестно умирать.

Не ввязываться в чужие игры, не позволять себя использовать... Не судить вслепую или сгоряча... Не пускать в сердце посторонних... Не доверяться без оглядки… И наконец – самое важное:

Никогда не сводить счёты с жизнью.

«Лишить себя жизни – неверное выражение. Не себя, а кого-то. Жалеть о ней будете не вы. Ваша смерть – это всегда испытание для других, ваша жизнь вам не принадлежит. Не покушайтесь на неё».**

Вот только о нём больше некому горевать. Разве что сестра получит оправданный шанс лишний раз прислониться к бутылке...

__

Джон лежит на обласканных солнцем камнях, широко раскинув руки и глядя в небо, под которым был так счастлив, – нарушая своё самое первое правило: не входить в приветливую воду дважды. Но, видит бог, он просто не знает, где способен ещё находиться: 221-б и Бейкер-стрит вынудили его уехать сразу, как… в общем, как только подмостки Святого Варфоломея сделались эпицентром ночных кошмаров. Сама мысль продолжать оставаться в этом доме, где всё: личные вещи Шерлока, каждая мелочь, нестёртая пыль, отголоски бесед со звуками скрипки, эхо, застывшее в холоде стен, камнем давящая пустота и особенно запах (его запах!) – напоминало о прошлом… эта мысль была невыносима. А ещё множественные улики и хаос – повсюду, начиная с истыканной ножом каминной полки и заканчивая пулевыми отверстиями в «теле» весёлого смайлика. Кучи пробирок и химикатов, органы в банках, ноутбук, забытая на столе среди писем и старых газет чашка. Даже телефон «этой женщины» вызывал у Джона приступы удушья: рядом с ней Шерлок выглядел таким живым, таким притягательно-ранимым, трогательным и человечным!

Кажется, он без труда забыл и это правило: не подпускать никого близко к сердцу…

Стремясь заглушить тоску и покончить с безответностью просьб, регулярно посылаемых небесам возле молчаливого кладбищенского надгробия, Джон провёл в овраге Дьюера неделю. Наглотавшись ядовитых паров и зарядившись иллюзиями, он вернулся в не менее туманный Лондон и целых полгода старался держаться. Но тщетно. Достигнув крайней точки неминуемого прозрения, доктор наконец не выдержал и вновь поехал в Гримпен. Яркие наркотические галлюцинации отравленной зоны довели его до последней стадии мазохизма: в этих потусторонних видениях Шерлок всегда оказывался цел и невредим, он, как и прежде, был рядом, неизменно протягивая другу кофе или извиняясь за вынужденный трюк с лабораторией – словом, погружая воспалённый ватсоновский разум в спасительную временну́ю ловушку.

Когда-то встреча в Бартсе положила конец его психосоматической ломке. А через полтора года это же место и тот же человек внезапно забрали подаренную надежду, а вместе с ней и смысл влачить своё бесцельно-одинокое существование. Хотя Джон честно пытался – свыкнуться с новой реальностью, освоить тёмное царство, чтобы двигаться дальше, без единого лучика света. Но так и не смог.

Круг замкнулся.

__

Наша жизнь нам не принадлежит: мы не имеем права совершать над собой насилие и обрывать её по собственному желанию. Ты первый забыл об этом – в такой же вот ясный июньский день. И лиловое пламя, что так преданно лижет мне душу и стелется возле ног, – лишь пустая формальность.

Ты вернул меня к жизни, а затем вдруг играючи о́тнял её и унёс – вместе с собой. Я намерен это исправить. Потому что устал бродить тут, в потёмках, один. Потому что ещё год назад каждый шаг был наполнен особенным смыслом, тогда как сейчас… Мне просто необходимо вырваться! Чтобы вновь обрести его, и вдохнуть полной грудью – почувствовать встречную тягу. Чтобы снова поймать этот свет. Твой свет. Мой свет. Но если он виден только в конце туннеля… я иду, Шерлок, я уже иду.

И с последним лучом прицельно брызжущего киноварью солнца доктор мягко спускает курок.

Они нарушаются одновреме́нно: закатная тишина окрестностей Баскервилля, привычный стук сердца и десятое, главное, правило Джона Хэмиша Ватсона.

Всего лишь на долю секунды его озаряет внезапная вспышка – но сразу же тонет в гостеприимно-обманчивой темноте...

Когда эхо от выстрела разносится по округе, Майкрофт (только что принявший срочный телефонный звонок) достаёт из кармана пиджака записную книжку и открывает её на странице, где рядом с «Рэдбердом» расположился ещё один пункт: «Присмотреть за ДВ». Мысль, что промедление смерти подобно, вызывает у «скромного правительственного служащего» кривую улыбку. И хоть ждать теперь действительно больше нечего, но и выдерживать паузу, оттягивая и усугубляя последствия, пожалуй, тоже не стоит. Поэтому, с досадой взглянув на только что погашенное его же кредитором обязательство, Майкрофт прячет «долговые расписки» обратно в карман и нехотя набирает короткое мобильное сообщение.

Второй попытки уже не будет.

***

Выстрелом в сердце разбудишь меня.

Ж. Агузарова

«Дыши... дыши...» – Оцепенение словно впрыснуто прямо в сердечную мышцу.

– Джон, – хрипло выдавливает Шерлок, неуклюже склонившись над телом и чуть касаясь плеча распростёртого на земле человека, – пойдём домой, Джон.

В огромных, распахнутых настежь синих глазах отражаются небо и звёзды.

– Разве я уже умер? – бесстрастным тоном «интересуется» доктор, переводя застывший взгляд на бледные дрожащие пальцы, робко гладящие его по рукаву, и рассматривая их так, словно видит впервые.

– Скорее наоборот, – мгновенно оживляется Шерлок.

«Потустороннее» созерцание становится более осмысленным, и Джон, внезапно дёрнувшись, вдруг резко, с хрустом сжимает ладонями виски. Однако вслед за этим внутри него как будто что-то щёлкает, обесточивая волю и гася сопротивление, – тогда он опускает руки, медленно подтягивает к себе колени и садится, обняв их и уронив сверху голову.

Шерлок бездумно смотрит на макушку своей сжавшейся вселенной, и весь его социопатический мир словно засасывает в чёрную дыру, потому что Джон – его неутомимый и преданный Джон, самый стойкий борец, и защитник, и воин – до зубовного скрежета и звенящей тоски похож сейчас на смертельно уставшего, больного ежа.

От немыслимой радости остаётся одна только тень. Что с того, что друг жив и даже реагирует на происходящее? Этот воздух, сотканный из тумана и пропитанный поражением, этот обмякший комочек плоти, инопланетным сгустком скорченный на руинах мироздания, эти бесцветные интонации, затмившие даже сам вопрос, – всё это опустошает мозг и пугает Шерлока до безумия: уголки его рта нервно вздрагивают, и в попытке скрыть растерянность он отрывает свои непослушные пальцы от куртки Джона и стремительно выпрямляется, застыв, как натянутая струна. Его негнущиеся, будто налитые свинцом ноги позволяют сделать в сторону лишь пару шагов.

– Наоборот, значит, – после долгой паузы вдруг произносит Ватсон. И с мрачной иронией добавляет: – Вдвойне чудесное воскрешение…

Пьяно покачиваясь, он поднимает от колен голову и смотрит на внезапно материализовавшегося друга как на привидение. Его мучает острое дежавю: Шерлок стоит на скале точно так же, как в первый раз, когда они приезжали сюда разбираться с гигантским хаундом Генри Найта. Только теперь единственный консультирующий взгляд направлен не вдаль, а на него, Джона, – внимательный, потемневший, до странности мягкий и очень-очень серьёзный. Но главное – живой: как в любимой (с некоторых пор) серии дартмурских волшебных картинок, где бесплотно-долговязый светоч в длинном тёмном пальто с кроваво-красной петлёй на лацкане отвечал своему персональному блогеру на все его немые вопросы. Даже про этот «загублено-висельный» знак, стойко напоминающий убеждённому холостяку Джону Ватсону отпечаток помады Ирэн Адлер.

– «Кто бы отважился любить, если б знал, что будет так страдать…» – выдыхает таинственный демон.

– Что, прости? – Словно очнувшись, Джон с удивлением вглядывается в знакомые черты: может, всё-таки послышалось? Или это продолжение сна, новая выходка минного полигона?

Моргнув, Шерлок на мгновенье опускает голову:

– Я говорю, что смерть придаёт жизни смысл. И что чёрная полоса вполне может стать взлётной… как ты считаешь?

Ватсон задумчиво соглашается: да, конечно, это Гримпенский морок. Его взгляд безотчётно теплеет – совсем ненадолго, потому что другие, запретные, мысли, они вот они, рядом, толпятся не менее дерзко, призывно и жгуче. И по-прежнему манят, и манят, и манят... Пелену его радужек взбалтывает противоречие.

Наблюдая за тем, как меняется лицо Джона, Шерлок не смеет ни вздохнуть, ни пошевелиться. Упустить этот миг так легко! Как и счастье, необъятные глаза которого хоть и прикованы прямо к нему, но ещё полны горькой настороженности. А значит, он не вправе бездействовать. Излечить и признаться – вот всё, что у них есть: у обоих. И так как свою половину Джон уже выполнил... выплеснул... через край...

«Дыши... дыши...» – вновь беспомощно ловит сигналы рассудка Шерлок. Его островковой доле коры опять грозит затопление. Это очень глубокие воды: ведь едва не случилось непоправимое...

С силой набрав в лёгкие терпко-хмельного воздуха, он вмиг переключается на нужную волну и произносит – уже в своей обычной манере:

– Это действительно я, Джон. Не призрак и не иллюзия. Я проверял. И нет, это не ядовитые пары оврага путают твой разум. Ты ведь сам просил меня о чуде – там, на кладбище, год назад, помнишь? Надо быть осторожнее в своих желаниях. Особенно если они касаются таких... тонких материй. Если хочешь, я расскажу тебе, как получилось... почему тогда, в Бартсе... Может, позже.

Это неприятная мысль, Джон, но у меня иногда возникает кошмарное чувство, что все мы просто люди. Ты не раз спрашивал, зачем я поднимаю воротник пальто, – наивно думая, что мне нужна какая-то аудитория и что я жажду выглядеть крутым. Так вот: ты, как всегда, ошибался... немного. А незначительные детали самые важные. Наверно, стоило сказать об этом раньше. Я... я действительно хотел привлечь к себе внимание и быть... особенным – не для кого-то преходящего, извне, а чтобы обратить твой взгляд в другую сторону. Чтобы ты, наконец, перестал вечно пялиться на этот чёртов лацкан и прожигать глазами обмётку! Ты так смотрел на эту петлю...

«...Что хотелось повеситься!» – едва не добавляет он вслух. Но, видимо, это написано у него на лице, потому что в глазах Джона вдруг проступает боль. Осёкшись, Шерлок мертвенно бледнеет – и только с судорогой проглотив застрявший в горле ком, решается закончить, еле слышно, почти шёпотом:

– Ты даже стрелял себе в то же плечо...

Образовавшаяся тишина вновь ставит время на паузу. Всё вокруг замирает, и перед Шерлоком проносится цепочка ярких кадров: скупое сообщение брата; чуть напряжённый голос в телефоне; гудки; бесконтрольная паника; липкий навязчивый страх и атакующее неведение, в котором он мчался сюда со всех ног; развороченная выстрелом куртка Джона и он сам, лежащий на скале неподвижно, – опустошённый, чужой, с мёртвым взглядом, надломленный чрезмерными усилиями, изматывающим осознанием постигших его неудач и неожиданно вскрывшейся правдой...

Стараясь изгнать из себя этот образ, Шерлок несколько секунд водит рукой перед глазами, после чего с преувеличенной бодростью продолжает:

– Однако хватит киснуть! Пора заняться настоящим делом: отбросить прочь дурные мысли, благие намерения – в общем, всякую чушь; послать к чертям моего любезного братца с его подопытными советами. Довольно играть по чужим правилам, терпеть казённые привычки и разбираться с посторонними идеями – пора воплощать в жизнь свои: вдвоём, против целого мира!.. Мы и так уже потеряли уйму времени, испытывая друг друга на прочность, хотя могли бы делать это в тесной связке... в смысле, сообща... то есть используя наше соседство, м-м, рациональнее. Да и существовать по отдельности – скучно, ты не находишь? Столько... усилий тратится вхолостую! Бездна и целая вечность. Нет, нам однозначно нужен новый план. А тебе – новая куртка.

Когда до Ватсона доходит смысл сделанного только что признания, он не может поверить своим ушам. Ещё не до конца прозрев и обретя хоть какое-то равновесие, но тем не менее желая убедиться, что прозвучавшее из уст социопата – не галлюцинация, Джон с пытливой дотошностью вглядывается Шерлоку в глаза:

– Позволь уточнить: под холостыми усилиями ты имел в виду мои нервы, наши с тобой отношения или патроны Майкрофта?

И ясный свет его очей, а по совместительству гений дедукции, личный монстр и откровенный засранец впервые, как на духу, произносит одно только слово: «Да», – короткое, тихое, но безгранично-прекрасное в своей новизне. Оно звучит как надежда, как обещание... И это самый открытый, искренний, ёмкий и абсолютно прозрачный ответ.