Побег с задания, прятки в темноте, кровь на полу и одежде — не то, что Мачи понимает под «успешно выполненной миссией».
Они и не выполнили; сделали перерыв. По-хорошему, цель еще жива, а нужное данчо сокровище так и осталось лежать там, где лежало. Стоило схватить и сбежать, но после того, как их обнаруживают, после того, как раздаются звуки выстрелов, а ее невольный напарник в этом деле — вот уж редкое зрелище, Хисока и не слинявший с задания — дергается назад, едва заметно, но дает понять, что его задело, Мачи машет рукой на главную цель и тащит его за собой. Глупо, наверное, но ей, привычной к чужим ранам, куда понятней, когда все действительно плохо, а когда еще можно потерпеть.
Свинец — не то, с чем шутят.
Поэтому они сбегают. Позорно. К счастью, других членов Редана на задании нет, а потому позволить подобное они себе вполне вольны. Никто не осудит, ну, кроме разве что собственного «я», но Мачи отбрасывает сомнения, когда создает в руке стальную нэн-нить — вид чужих кишок ее не слишком пугает, она знает, что Хисока такое запросто переживет… Просто так правильно. Нет ничего плохого в беспокойстве за другого человека, сокомандника, пусть он и отбитый на голову психопат.
В темноте под светом луны сверкает ее хацу; Хисока дышит глубоко, сквозь зубы, но на его устах улыбка. От него веет жаром, кожа на ощупь — кипяток, и Мачи знает, к чему это ведет: как бы не кичился он своим болевым порогом, тело все равно выдаст все с головой. И боль, и усталость.
Поэтому она склоняется ближе, нагибается прямо над ним — видит лишь блеск его глаз и улыбку в полумраке заброшенного здания, где они укрываются — и мягко обхватывает лицо руками. Сразу чувствует липнущую к пальцам пудру, незаметные, но ощутимые следы от тонкой паутинки шрамов. И произносит:
— Тебя задели. Не двигайся хотя бы пару минут, нужно отдохнуть.
— Глупости, — продолжает улыбаться Хисока.
— Ты умрешь, если швы разойдутся.
— Не умер же до этого.
— Адреналин уходит, — Мачи начинает злиться, и Хисока безмятежно жмет плечами.
— У кого-то он всегда в крови.
— Это самая тупая вещь, которую я от тебя слышала. Не шевелись.
— Заставь меня.
Перспектива примотать нитями Хисоку к земле звучит соблазнительно, но Мачи некогда играть с ним в игры. Тем более, это заведет его лишь сильнее, а лишнее кровообращение им тут ни к чему. Потом еще наиграются.
— Там был человек, у которого было ядовитое хацу. Данчо предупреждал о нем. Это был он?
— Откуда мне знать?
Хисока не следит за теми, кто ему неинтересен; и вряд ли владелец ядовитой способности входит в круг его возможных целей. Это, несомненно, раздражает. Мачи нравится, что они работают вместе — об этом прознает лишь Пакунода, но это весело; но она ненавидит, что остальные (пусть и верно) считают ее его нянькой. Потому что за ним нужен лишь глаз да глаз.
Эталонный пример прямо сейчас на экранах.
Мачи хочется наорать на него. Дать пощечину, сказать, что, в общем-то, да, ты идиот. Но я волнуюсь. Поэтому прекрати вести себя вот так и ответь на вопрос. Но это определенно точно вынудит Хисоку отпустить еще пару скользких шуток и уведет тему диалога совсем не в ту сторону, а потому она надменным тоном замечает:
— Если ты умрешь, это не поможет делу.
— Ах, значит, дело тебе важнее меня? А как же командная солидарность и все такое?
Разыгрывать драматичный тон, когда этого не требуется — его специальность, не иначе. Хисока надламливает брови, откидывается назад и строит из себя жертву. Мачи хочется ударить его по лицу со всех сил, но она смотрит на стертую свежую дорожку крови у него под носом и не решается.
Во всяком случае, прямо сейчас.
Она качает головой и поддевает пальцем рисунок на скуле — стирается. Значит, ее ожидания правдивы.
— У меня есть противоядие, к твоему счастью. Не двигайся, иначе кровь разгонит эту мерзость по телу.
— Может, мне нравится страдать от яда, — насмешливо бросает он.
— Я могу бросить тебя прямо сейчас, — не остается в долгу Мачи.
— Ты такая бессердечная… — Хисока тянет это таким тоном, будто ему и правда обидно, но в глазах, пусть и замутненных пленкой, явно скачут азартные огоньки. — А я думал, ты обо мне беспокоишься, исходя из всех этих вопросов... Не можешь определиться?
Может, и правда бросить? Данчо не обидится…
Конечно, она так не делает. Хотя иногда прямо хочется. Поэтому Мачи молча достает из сумки небольшую коробочку, уже откуда — несколько склянок, подготовленных заранее. У данчо зуб на эту способность с ядом, поэтому он изучил о ней все: а Мачи знает в том числе, что от нее помогает. Она критично осматривает месиво, приведенное ей же самой в порядок — и не понять, где задели. Обычно требуется лишь чуть-чуть покапать на рану, но в этом случае необходимо принять противоядие прямо внутрь… И смешать перед этим, но подходящей тары (достаточно чистой) нет.
Поэтому Мачи, пока еще есть возможность, говорит:
— Заткнись. И не шевелись. Либо поцелуй, либо смерть.
Выбор невелик.
После чего глотает содержимое всех колб и затем наклоняется вперед.
— Поцелуй? По-моему, ты говорила, что это пошло.
Хисока улыбается ей одной из своих лисьих ухмылок, и Мачи благодарит небеса за то, что ей не нужно отвечать на эту очевидную провокацию. Она вновь касается кожи его лица пальцами, заставляя замереть, и затем наклоняется вперед. Их губы соприкасаются — на вкус помада Хисоки напоминает клубнику — и затем Мачи…
Ей не хочется думать о том, как это выглядит со стороны. Главное, что никто не попытался брыкнуться, выплюнуть противоядие или вновь сделать что-то, что запорет процесс.
Но она смотрит, внимательно. Не закрывает глаза, в отличие от Хисоки, и видит, как слегка подрагивают его ресницы, как ярче становится морщинка меж бровей, когда он сглатывает, и эти мелкие детали — те, что кричат об искренности, а не лжи — откладываются у нее где-то глубоко в сердце.
Когда Хисока открывает глаза, Мачи не убирает руки. Лишь придвигается ближе, шепча:
— Я говорила, что это по-детски. Но ты прав. Поцелуи — такая пошлятина. Все целуются, в этом нет ничего особенного.
— Но целуешься ты просто класс, — смеется он, и Мачи чуть щурит глаза.
— Хорошее средство, чтобы тебя заткнуть.
— Может, мне стать сегодня еще более разговорчивым?
По ее запястью бегут чьи-то тонкие пальцы, и Мачи размышляет. До утра им делать точно нечего; охрана ищет их следы, надеясь понять, кто же так нагло вторгался внутрь. Хисока все равно не успокоится, а Мачи же… Когда она еще застанет его, утомленного ранением и ядом, размеренного, а не живущего в своем бешеном ритме? Возможность на миллион.
Потому она садится на нем сверху и отпускает руки. Тянется к майке, замечая вслух тоном, словно бы и нет никакого согласия:
— Если будешь много болтать — кто-нибудь посчитает, что ты идиот.
— Меня волнует мнение очень немногих, и, — передразнивает он ее, — к твоему счастью ты входишь в это число.
— Да? Что же мне тогда приходится тебя затыкать?
Мачи издает смешок, почти что надменно, после чего наклоняется вниз. И, когда чужие руки пробегают у нее по спине, медленно переходя вперед, к груди, исполняет поцелуй — пошлую и неискреннюю в своем понимании романтику. Чувствует, как отвечают ей в ответ, и как пальцы двигаются активней.
Но в этот раз она закрывает глаза.
О миссии она подумает завтра.