Я сидела на паре; мир распадался, а я даже не знала, смогу ли хоть немного это приостановить. Шла лекция, и размеренный голос профессора казался мне статикой, бессмысленной и белой, как помехи в телевизоре – я не понимала ни слова, но по инерции продолжала писать. Под боком сопела одногруппница. За спиной смеялись над чем-то мальчишки. Я решительно не понимала, как можно делать и то, и другое, когда в тысяче километров от нас хотела – или уже пыталась? – покончить с собой людиня.
«Насть, не надо», – неуклюже напечатала я левой рукой, проклиная себя за то, что не могу просто отбросить ручку, вскочить и хлопнуть дверью. Что-то удерживало меня на месте, и это была отнюдь не репутация прилежной студентки. Это был страх. Можно ли было оказаться перед лицом смерти (пусть и не твоей собственной) и не дрогнуть? Сомневаюсь.
Я долго наблюдала, как крутится колесо загрузки, и моё сообщение с трудом пробивается сквозь плохую связь и толстые стены института, чтобы наконец выпорхнуть на волю. Минута, в течение которой оно оставалось непрочитанным, была роковой, как остриё ножа.
«Надо», – наконец ответила она.
Моё сердце остановилось и, разгорячённое, тут же пустилось вскачь, грохоча в груди, как отбойный молоток. Оно хотело жить, Настя – нет, и кажется, этого было достаточно, чтобы отложить всё и с головой нырнуть в чужое несчастье. Стало и холодно, и жарко одновременно, и каждая клеточка моего тела дрожала со столь высокой магнитудой, что могла бы сравниться с землетрясением.
Никто не заметил.
«Пожалуйста, нет
Можно попробовать госпитализацию
Наверняка у вас есть ПНД или что-то вроде того
Ты обращалась туда?
Или позвонить на горячую линию психологической помощи»
Ещё пять минут тишины.
Онемевшими пальцами я взялась за ручку.
Держала ли она в этот самый момент в руках лезвие?
Воображение живо нарисовало мне ванную комнату – самую обычную, с голубым кафелем и шторкой, на которой резвились дельфины; раковину со следами от зубной пасты. На краю – телефон. Настя сжимала лезвие и смотрела на себя в запотевшее зеркало; где-то за пределами ванной жили своей жизнью бабушка, мама и две собаки; а я пыталась разглядеть её сквозь экран. Тщетно. Мне было не прорваться.
В конце концов она оторвала взгляд от своего отражения и с тенью былой улыбки напечатала следующее:
Спасибо за наше общение и поддержку
Ты хорошая
Если так, подумала я, то я отказываюсь быть хорошей.
***
Тридцать минут спустя последняя лекция была окончена, и я, ни с кем не попрощавшись, в одиночестве побрела на остановку. По дороге меня то и дело обгоняли стайки спешащих по делам студентов, но я, поглощенная гудением в собственной голове, не замечала ни их, ни то, что иду по лужам.
Настя была жива.
Но надолго ли? Незнание заставляло меня балансировать на грани, хрупкой, как мартовский лёд: выживет – или нет – выживет – или нет. Это был ритм, к которому на данный момент сводилось всё моё существование; пульсация чёрной дыры, готовой вот-вот поглотившей близкую мне людиню; шёпот дементора, пожиравшего саму жизнь. Это было самое реальное из того, что меня окружало, на фоне чего меркли краски всего остального мира.
Приближающийся трамвай; одногруппницы машут мне с противоположной стороны улицы; тепло толпы, скопившейся на остановке – всё это не значило ничего, пока на краю бытия где-то балансировала она.
В тот день я не знала, что мне предстоит ещё не одно такое путешествие по дороге, ведущей в царство мёртвых.
В тот день Настя осталась жива.
Это была маленькая победа в большой битве, которой было просто суждено закончиться чьим-нибудь поражением.