Лев прибыл в Княжицы ближе к полуночи, и то кучеру и охране пришлось покружить по деревне, чтобы найти обещанный гостевой дом. Хозяйка встретила их очень приветливо, и дом ее был щедро натоплен; но все равно, сырой холод еще долго держался под кожей многострадальных рук, а навязчивый шепот леса еще долго шумел в ушах. 

Утром должен был идти в управу по делу о сектантах, но жизнь внесла коррективы; после завтрака пришла хозяйкина подружка и с характерным для данной провинции выговором начала жаловаться на драку — да не где-нибудь, а в церковном дворике, едва ли не местной достопримечательности. В считанные минуты ухоженные дорожки оказались разбиты, с любовью высаженные цветы растоптаны, а могилы приведены в беспорядок, а первосвященницу Уршулю чуть не швырнули в витраж! Да еще и оскорбили самым подлым образом, мол-де она садочком своим дорожит больше чем безопасностью прихожан…

Но справедливость частично торжествовала — ведь одного злоумышленника все же арестовали! Это, конечно, не десяток сектантов, но, может, тот арестант стоит десятка мелких подручных. Он жутко высок, и всё его лицо в страшных рисунках, огненно-рыжий и косматый, как чёрт из преисподней…

На этих деталях у Льва очень знакомо разболелась голова — как будто раскаленным обручем сдавило виски. Одаренный избыточной силой, страшный лицом и не вполне понимает, как пользоваться своим поганым языком.  Вопрос знатокам, кто бы это мог быть, вопрос судьбе, почему это постоянно случается со Львом.

Дальнейший день прошел в созерцании церкви, разговорах с жителями — они, непривычные к могилевским нарядам и юридическим формулировкам, так и норовили вывалить побольше информации, и путались в показаниях, — и мягких попытках не дать страже затоптать улики. 

Пока что всё выглядело ожидаемо — некромант совпадал с описанием из задания господина Вырвича, карета совпадала с той, что украли еще зимой, а направление движения совпадало с местом на карте, где заброшенная мельница на пересохшем ручье. Не самое возвышенное место для основания танатоцентричного культа, но все начинается с малого. Лев не намеревался позволить им разрастить до великого.

Днём произошло досадное недоразумение — неприметный прохожий вдруг бросился на Льва с видимым намерением повалить на землю и прижать к лицу сладко пахнущую тряпку — вот только додумался делать это в двух шагах от городской управы. От одной мысли лежать в этой жирной лесной земле внутри вспыхнуло отвращение; может, поэтому Лев вместо того, чтобы просто сделать шаг назад, схватил нарушителя за волосы и  лишил зрения на следующие несколько часов. Недотёпа от ужаса кричал так, будто ему отрезали руку, а там уже и стража подоспела.

По заключению местного алхимика, тряпка нападающего была пропитана хлороформом, эфирным снотворным. По утверждению стражи, так и происходили предыдущие похищения — некроманту зачем-то нужны были самые долгоживущие существа. Люди, молодые эльфы, полуросли и орки их не привлекали.

С каждым разговором картина прояснялась — у рыжего арестанта были напарники, обоих втолкнули в краденую карету и увезли еще до драки; потасовка, хотя и происходила в церкви Маар, касалась куда менее могущественных богов: подозреваемые называли имена Дезиды, Зордалии, какие-то другие совершенно экзотические имена — что давало повод подозревать уже не столько религиозный культ, сколько аферу с религиозными атрибутами и культом личности. 

К ночи осталось самое неприятное для Льва, но самое полезное для дела. 

Последний и самый сведущий свидетель находился в самой роскошной камере Княжиц — там было пыточное кресло времен царя-гороха, и двенадцать печатей, подавляющих всякую магию, и даже стол для пыточных приборов — хотя они выполняли исключительно демонстративную функцию. Пытки давно запрещены законом, а вот психологическое давление — еще не полностью.

Ах, высокие и холодные небеса, почему от вас не дождаться милосердия? Одна надежда, что небесные светила находят сплетения земных судеб забавными. 

Лев не имел права относиться к спадару Самриэлю с предвзятостью — в конце концов, он лишь еще один свидетель, еще один подозреваемый, еще один субъект закона; но стоит признать, что одно его присутствие обещает затруднения, религиозные недоразумения и сопутствующий ущерб. Кому бы это понравилось?

***

Некоторые дни не задаются с утра. Этот день не задался с момента ареста. 

В заточении долго тянется и утро, и день, и вечер. Сэма допрашивают разные существа, перед его взглядом друг за другом проходят стражники, жрецы, свидетели сражения жрецов  с некромантом и совершенно посторонние прохожие. Кто-то требует ответов, кто-то хочет рассказать о себе; Сэму нечего рассказывать, когда его слова подобны бисеру в грязи чужих предрассудков, как нет желания слушать чужие версии. 

Только вечером что-то меняется: становится очень тихо, прохладно, и темные тени кажутся хрупкими, как узор инея на траве. В допросной становится пусто, но Сэма не отправляют в камеру; может, и не отправят. 

Наконец, он слышит уже надоевший голос начальника стражи в коридоре, и один новый, знакомый и усталый: 

— Время уже позднее, но для вас я сделаю исключение. Сюда, пожалуйста. Если вам понадобятся мои молодчики, чтобы потолковать с ним более продуктивно…

 — Вы очень предупредительны, спадар Василь. Мне будет достаточно обычного разговора. 

— Вам решать, но сами знаете, какая цена показаний у небитых…

— Это дело выходит за рамки компетенции стражи. Позвольте, я сам определю ценность показаний. Ваш рабочий день закончился два часа назад, вы заслужили отдых.

— И то правда. Вы тоже не перетруждайтесь, поберегите себя…

Сэм знает, кто сейчас зайдёт в камеру, и его внимание проясняется хищно, нетерпеливо, как если бы не было ни скованных за спиной рук, ни скованности в долго неподвижном теле.

Днём самодовольный, сейчас начальник стражи так почтительно, так елейно открывает Льву дверь, Сэм не может сдержать насмешливой улыбки — косой, неконтролируемой, во все острые зубы, будто в камеру заходит не юрист, а любимая добыча.

— Спадар Лев, какая встреча. Прошу прощения, что не кланяюсь в пояс, жутко мешает это пыточное кресло. Вот уж не думал, что такая важная персона снизойдёт к моему смешному незаметному делу. 

— Приятно слышать, что вы осознаёте смехотворность вашего положения, уважаемый Самриэль. 

Даже если не сразу зажигается светильник на пустом столе, от присутствия посетителя становится светлей: кажется, что золотистая вышивка его одежд сохраняет собственный свет. Сколько раз судьба сталкивала их в разных обстоятельствах, столько раз Лев кутается в шёлк и бархат, в серебро и жемчуг — словно в эльфийское посмертное облачение, словно уже завтра уйдёт в лес становиться пылью. 

Но, конечно, этого никогда не происходит, и вот он, живой спадар Лев, раскладывает свои бумаги на обшарпанном столе — рамки и вензели на его бланках выглядят дороже самого стола — и высказывает с тихим раздражением:

— Итак, Самриэль Отралас Мирабел Сильвер. Поправьте меня, если я допустил неправильное произношение.

— Ну что вы, я готов слушать, как вы произносите мое имя самыми разными способами. 

В устах Льва полная форма имени звучит чуждо, непривычно —  у него своё произношение, с излишне твёрдым «р» и склонностью ставить ударение на «о». Любое другое существо с таким выговором заслуженно считалось бы очаровательным; но речь юридического консультанта из Могилева вселяет в окружающих то скуку, то раздражение.

Лев цепляется к каждой строчке немногочисленных документов: место работы указано, но такой гильдии не существует; вместо места рождения — адрес работного дома, но Лев знает, что такого адреса не существует. Он страдальчески кривится на упоминание Дезиды — но, как оказывается, не из-за сущности бога-падальщика, а потому что на сто вёрст окрест не найти ни одного храма, где можно было бы подтвердить жречество Сэма!

Кажется, никто до этого не задавал так много вопросов о происхождении. Даже если бы Сэм снял перед ним одежду, это ощущалось бы меньшим вторжением в личную жизнь. Почему вместо даты рождения прочерк? Почему удостоверение заляпано вином и кровью? Почему в разных документах разные написания имени?

Да какая разница?! 

Только вдоволь испытав терпение Сэма с документами, этот бюрократ снисходит к подобию объяснений:

— Не успели вы прибыть в Княжицы, а уже оказались втянуты в драку на церковной территории, не смогли подтвердить принадлежность к жреческому сословию, после чего оскорбили первосвященницу Маар… и теперь проходите по трём одинаково серьёзным статьям. Ваша наивность хуже зломыслия.

— И вы решаете меня навестить? Предложить вашу хваленую юридическую консультацию? Боюсь, мне не нужно…

— Конечно же вам не нужно. Ваш юный подопечный Альмагест найдёт способ вытащить вас из допросной. Он же такой способный ученик, настоящий подарок всякому наставнику. 

Лев даёт этой мысли повисеть в воздухе, позволяет Сэму самому решить, действительно ли Альмагест настолько способный; только потом добавляет:

— Вынужден огорчить, но и он не избежал злой судьбы: если верить показаниям свидетелей, сектанты затолкали заморское существо в краденую карету с гербом Вырвичей и сейчас предположительно везут в сторону Могилёва.

— Схватили Альма? Тогда что ты делаешь здесь? — злобно рявкает Сэм, и даже дёргается в своём пыточном кресле, словно собирается встать и бежать… да только кресло весьма надёжно, как и печати, подавляющие магию. — Беззубые стражники не способны меня даже запугать, но сектанты! Ты хоть представляешь, что они делают со своими жертвами?

— Весьма наслышан. Увы, мои навыки мало чем помогут юному Альмагесту. Вы же окажете неоценимую помощь расследованию, если будете сидеть спокойно и позволите мне сделать свою работу. 

Он ненадолго замолкает, лишь слышен скрип его пера по плотной бумаге. 

— Но могу вас успокоить, что за вашим учеником отправился Пушок. Я весьма доверяю его способностям… а вы не пробовали доверять хотя бы собственным соратникам?

Лев выводит лист за листом скорописным шрифтом; росчерки скользят по ровным рядам букв, как безмятежные облака. 

— Теперь нужны ваши показания. Пожалуй, в этом случае можно объединить подачу свидетельств и снятие побоев. Отвечайте кратко и по делу. 

Он берет в руки планшет с закреплёнными листами и подходит почти вплотную к сидящему Сэму. Так можно смотреть ему в лицо снизу вверх; Сэм ценит смену перспективы: обычно это ему приходится смотреть поверх толпы. Увы, Льва занимают только бездушные документы.

— Во время ареста зачитали ли вам ваши права? 

— Что-то такое читали в карете… что все слова будут использованы против меня. 

— Во время ареста применяли ли к вам насильственные действия, психологическое запугивание?

— Я не сильно слушал, однако меня дико раздражали два говорливых стражника. Всю дорогу они обсуждали припарки от чирья на подмышке! Я получил невообразимый психический урон, мне положены какие-то выплаты? 

— Во время допросов применяли ли к вам насильственные действия, психологическое запугивание?

— Меня лишили магии — это считается? 

— Требуется ли вам магия, чтобы держать под контролем хроническое заболевание, контролируемую аберрацию или устройство для поддержания жизни при хроническом заболевании?

— Что? Нет, конечно же нет, — излишне быстро отвечает Сэм. 

— Прежде, чем вас лишили магии, зачитали ли вам список возможных побочных эффектов?

И так далее, и так далее. Кажется, в мире юридических консультантов работа стражи — это вовсе не контролируемое насилие над гражданским населением, а бумажно-словесный танец под присмотром чуткого бога. 

— Эти повреждения на лице и шее вы получили до или после ареста?

— Я их даже не заметил.

Вместо ответа Лев поддевает кончиком пера выбившиеся из хвоста рыжие пряди, заводит их за ухо — Сэм так долго сидел, что и забыл про них. Становится лучше видно, но волосы снова выбиваются, падают на глаза.

— Я все равно запишу. Один длинный порез от основания черепа до внутреннего угла левого глаза… не заживший за двенадцать часов. Одна колотая рана под внутренним излетом левой ключицы…

— Жалеете, что меня не избили как следует? — интересуется Сэм, утомившись слушать подробности.

— Сочувствую вашей мнительности. Нет, я не желаю вам зла. Однако если бы стража превысила полномочия при аресте и допросе, мне было бы куда проще подать апелляцию и замедлить ход дела.

— Так давайте вы меня ударите, а я спишу на стражника. Один меня, может, и ударил, да только силёнок у него не хватает, ха-ха. А у вас хватит? 

Выражение лица у Льва не меняется, а в тусклом свете глаза кажутся чёрными, лишенными выражения; на секунду кажется, будто Лев и правда может ударить, будто серебристое перо в его руках может обратиться оружием. 

Но это впечатление ложно:

— Удивительно, как вы не цените собственное лицо, что готовы просить о вреде. Я предпочту сделать вид, будто вас не слышал. Мне не обязательно клеветать на стражу, чтобы к полудню развязать вам руки, спадар Самриэль. 

***

Со Львом вышел долгий разговор до самого рассвета.

Признаться, это звучит лучше, чем есть на самом деле. Более нудного разговора Сэм припомнить не может — а он живет очень, очень долго. Ради двадцати листов показаний пришлось выслушать невероятные конструкции пространных вопросов, а вертелись они вокруг одного: злоупотребляла ли стража полномочиями? Можно ли выставить Сэма невинной жертвой на основе трёх тычков в рёбра, двух царапин на лице и отсутствия завтрака, обеда и ужина, и двух не совсем уважительных обращений? 

Оказалось, можно — и ещё до следующего полудня Сэма выпустили из допросной.

Выпустили под залог в двести платиновых монет и предписание не покидать город — которое Сэм собирался тут же нарушить. 

— Надеюсь, вы будете осмотрительны и не преумножите наши печали, — сказал ему Лев вместо прощания. 

— А вы будете ждать меня с победой? — не удержался Сэм от очередной легкомысленной фразы. Но Лев, кажется, счёл это серьезным вопросом.

Он ответил:

— Конечно. Будет лучше, если вы выйдете из этого испытания невредимым.