Всадник Понтийский Пилат
опять умывает руки,
стараясь не слушать,
как люди в толпе кричат,
жаждут невинной крови.
Эти безумцы, глупцы
чёрного бога чтят
и призывают небо обрушить
на голову Иудея,
взглянуть на которого
даже жрецы отчего-то не смеют.
Нет, им Варраван не нужен,
он всего лишь убийца,
творящий бесчинства в столице.
Бог покарает его сильней во сто крат,
а Иудея сегодня пусть покарает Пилат.
А завтра…
Завтра все повторится вновь:
всадник Понтийский Пилат
умоет усталые руки,
а люди внизу, в толпе, будут опять реветь:
— Распни его!
— Это не наш Царь!
— Распни!
И с горечью снова будет смотреть Иудей,
и руки будут не в силах вытереть кровь
с чела, изможденного острым терновым венцом,
и с крестом на плечах пойдёт Иудей
на встречу с Небесным Отцом.
А к ночи расколется небо ужасной грозой,
(куда только смотрит тот иудейский бог?)
и, глаз не сомкнув, игемон
будет думать о том,
что трусость и есть самый страшный людской порок.
Каждое утро все повторяется
вот уж две тысячи лет,
и нет для Пилата свободы,
спасения всаднику нет.
И верный пёс Банга морду свою с его не поднимет колен,
всё, что может Пилат, — терпеть бесконечно мигрень
и ждать, когда же придёт
долгожданное «завтра»,
а с ним, наконец, и его смертный час.
Но для него есть только «сейчас»
и только один приговор:
«Распять!»
… Вновь умывает руки всадник Понтийский Пилат.
Смотрит, как в зеркало, в воду в каменной чаше.
Там, в отражении, смутно знакомый взгляд,
столь же знакомый лоб
терновым венцом украшен.
И седина на висках в чем-то знакомо-алом,
что-то сочится из ран по щекам его старчески впалым.
Там, в отражении, всадник, злейший твой враг,
вот, наконец, вы с ним и остались одни.
Что же ты замер, всадник? Действуй, Пилат!
— Распни!