На ноже не осталось ни пятнышка, он сверкал, и ничего не напоминало о том, в чем он виноват. Он покончит со сверхъестественной жизнью души в портрете, и когда прекратятся эти зловещие предостережения, он вновь обретет покой.
Дориан схватил нож и вонзил его в портрет.
Раздался громкий крик и стук от падения чего-то тяжелого. В холсте зияла дыра, грубая и рваная, совершенно не к месту. Дориан испуганно отшатнулся. Разрез начал расширяться сам по себе, по поверхности картины пошли трещины, одна линия за другой, все краски смешивались, образовывая абсолютный хаос, не вызывающий ничего, кроме леденящего ужаса.
Все мазки стали одним, на ткань будто налили воды, по ней пошли подтеки, заливаясь в образованные трещины, нагреваясь и пузырясь. Расчерченный узор замерцал ослепительным красным, сначала в самом центре, расходясь по концам перевернутой звезды, и замыкая круг.
Дориан знал, что это. Он читал достаточно литературы, чтобы понимать, во что ввязался. И горящая пентаграмма еще нигде не приводила ни к чему хорошему.
Комнату заполнил туман, только с уничтоженной картины виднелись очертания чужих глаз, появившихся будто бы из ниоткуда.
— Здравствуй, Дориан.
Тот замер. Голос был приятным и обволакивающим, пробирал до костей и заставлял прислушиваться к себе.
— Ты ведь понимаешь, зачем я здесь, — слова звучали убаюкивающе. — Ты же хочешь очиститься?
И больше Дориан не думал. Он был готов на все, лишь бы избавиться от этого мучительного круговорота всего, что его окружало.
Глаза его были прикованы к руке, что появилась перед ним. Темная красная кожа и черные ногти, длинные и острые, такими только глотки вспарывать.
Он глубоко вдохнул, уверенность наполнила его тело. Дориан пожал чужую руку, она была обжигающе горячей.
Дым снова наполнил комнату. Теперь он вернет свою жизнь себе.