Несмотря на ответственное отношение к любому делу, Эрзу нельзя назвать хорошим дежурящим. Она механически подкидывает в костер сучки, наблюдая как их пожирает пламя, но совершенно не видя этого, полностью погруженная в свои мысли. Не приметен ей ни ворон, пролетевший по безоблачному звездному небу прямо над их лагерем, ни холод ночи, укрывший ее со спины, как одеяло.
Из водоворота мыслей отвлекает Нацу. Она хочет напомнить, что сегодня он дежурит последний, после Грея, так что пускай ложится спать обратно, как наконец она слышит, что шелест деревьев и треск огня нарушается всхлипами и шорохами из их с Люси палатки. Подрывается и идет вслед за Драгнилом.
Это был очередной кошмар. Точнее настигшее воспоминание, от которого в бодрствовании старательно пряталась. Вопросы «как ты?» по происшествии пары недель кажутся смешными, чуть ли не издевательскими. Поэтому Эрза ждет, пока Люси придет в себя, и подает фляжку воды.
— Спасибо, — голос хриплый, плечи тяжело поднимаются и опускаются в такт дыханию.
Следы слез Люси поспешно вытирает, но так и не поднимает глаз. На смену страха приходит стыд. Опять все должны за ней смотреть, опять все должны ее жалеть. Вот в чем удобство жить одной в квартире — твои слезы и страхи останутся исключительно при тебе, никому не мешая.
Как хорошая подруга Эрза должна была ее проверить, и все же без беспокойства было бы лучше. Люси благодарна, что ее не донимают разговорами, и на немой кивок, четко передающий «все нормально», Эрза уходит.
С удивлением Люси замечает сидящего у входа Драгнила. Наверно, и не заметила бы. Эрза уже грозно прожигает его взглядом и собирается увести.
— Нацу, побудешь со мной?
Резво, как напружиненный, он шмыгает внутрь.
— Не боишься впускать меня? — спрашивает он шутливо, и играющую на губах ухмылку можно увидеть, даже не глядя. — Я собирался тебе лицо разрисовать, как только уснешь.
Хоть за шутки над ней Нацу получает тумаки от Эрзы с Греем и просьбы Венди не делать так (самое жестокое), Люси радует, что он ведет себя с ней так же, как и прежде. На самом деле ни один из команды не показывает открытого сочувствия, однако верит Люси только Нацу. Он был первый, кто назвал ее сильной, и скорее всего, если бы именно он изменил свое отношение — показал, что она уже не та Люси — она бы… Нет, не сломалась, но возвращаться в русло привычной жизни было бы гораздо сложнее.
Тем не менее накричать на него сил нет.
— Надеюсь, это легко будет смыть.
— Ты как будто меня не знаешь, — смех сквозит неуловимой горечью.
Нацу ждет ответный смешок, вот только Люси лишь тяжело вздыхает. Ударь она его подушкой или выгони из палатки, ему было бы гораздо спокойнее. Но она просто мирно лежит, блондинистые пряди разметались и со спины не видно дышит она или нет. Однажды он уже видел мертвую Люси и старое видение снова преследует его. Нацу путается рукой волосах, чеша затылок, ощущая кусающий холод на коже и медленно закипающий внутри гнев.
Когда Игния спустя четыре дня бросил полуживую с магическим истощением Люси у его ног и тут же сбежал, Нацу посчитал его жалким трусом, который только может омерзительно ухмыляться, не принимая настоящий бой. Но нет.
Это не трусость — это продуманный план.
На, Нацу, поешь, посмотри, как дорогие тебе люди страдают, а ты не можешь сделать ни черта. Посмотри, Нацу, посмотри хорошенько и подавись своей беспомощностью, пойми кто на самом деле тут жалок, Нацу.
Игния взращивает в нем семена чудовища. С каждой новой встречей он подпитывает его новой яростью, разгорающейся все сильнее и сильнее. А теперь он произвел новый источник — Люси Хартфилия, не просто давшую повод для мести, а вечное напоминание, вечно зудящая рана.
И, возможно, это еще не конец. Возможно, Игния отсрочил ее смерть только, чтобы растянуть боль, дать прочувствовать ее от и до и потом сделать еще больнее. Повторять снова и снова, пока Нацу не станет сосредоточием горящей ярости — горящей силы перед последним боем.
Специально ли была выбрана Люси или просто первая подвернулась под руку, Нацу не знал, но оно и не было важно. Она не была ни в чем виновата и тем не менее стала инструментом в руках Игнии, а он допустил это. Позволил увести ее у себя из-под носа и на четыре дня оставил наедине с этим ублюдком. Сильнее чем на Игнию, Нацу злится только на себя. Он готов сжигать все, что попадется на пути, готов сжигать все, пока не останется, что сжигать, пока не доберется до Игнии и не убьет его.
Тишина в палатке ничем не нарушается. И нарушать ее не хочется, хотя интерес раздирает — когда это Люси приглашала его побыть наедине? Наверно, оно и к лучшему, решает для себя Нацу, потому что, будучи предельно честным, то он немного испугался. Совсем немного, практически нет. И вспомнив про это, как сомнения начинают грызть. А что если Люси подбирает слова? Она писательница, сила слов для нее много значит, это в ее привычке. В это не хочется верить, но Грей предупредил, что отношение Люси может к ним изменится, в особенности к нему; иногда женщинам становятся нетерпимы мужчины после изнасилования, тем более учитывая, что Люси провела в обществе Игнии несколько дней.
Они пережили вместе множество битв, войну, но никогда прежде ничего подобного не случалось. Нацу, как никому другому, известна сила духа напарницы, и он не ошибся, считая, что она справится. Однако это не отменяло, что ее забрали исключительно назло ему.
Если Люси он больше неприятен, ему не за что ее винить, ему придется это принять и затем, когда настанет подходящий момент, попытаться все исправить. Он не позволит Игнии разрушить хоть малейшую часть его жизни.
До тех пор, пока ему позволено быть рядом с Люси, он будет наслаждаться каждым мгновением. И пока она готовит предположительную речь, он впитает все умиротворение этих минут. Будет дышать глубоко, вдыхая ее запах — ее настоящий запах, не пропитанный вонью Игнии. Будет вслушиваться в убаюкивающий стук ее сердца. И будет запоминать мягкость ее кожи.
Стоит Нацу положить теплую руку на талию Хартфилии, как та, пытавшаяся уснуть, подскакивает. Резко. Подавив крик. Отдергивается, как от зверя. Так же бешено ее сердце бьется в разгаре битвы, но ни в одной битве в ее глазах не читался подобный ужас.
Боль сжимает грудь и горло. Так Люси смотрела на него лишь в неясных снах-кошмарах. И Нацу не хочется верить в это — верить, что все реально. Он так и застывает с вытянутой рукой.
— Извини, — неловко шепчет Люси, заправляя прядь за ухо.
Драгнил не шевелится. Не хочет опять сделать что-то не так.
И стыд возвращается. Что она наделала? Только один раз она видела Нацу таким — ошеломленным, отрицающим происходящее, медленно разбивающемся. Разве не достаточно хлопот она принесла ему уже?
— Извини, — повторят она и ложится под бок Нацу.
Облегчение накрывает его, напряжение мышц тут же исчезает, что Нацу почти улыбается. Путается носом в волосах, приобнимает, сначала легко, но, поняв, что боятся нечего, крепче, вжимая в себя настолько, что Люси возмущается, и он обожает это возмущение — обожает не меньше, чем дети сладкое мороженное. Готов продолжать, делать, что угодно, лишь бы Люси еще пробубнила, позлилась на него, как это делала раньше.
Он едва не лишился этого.
— Нацу, — начинает серьезно Люси, и Нацу понимает, что это будет речь.
Успокаивается, настороженно ослабляет хватку и хмурится, заранее настроенный против ее слов. Нет, не нравится ему ничего. Разве им так плохо лежать вот так вдвоем в обнимку? Недели с возвращения Люси ему безумно не хватало этого, и по промелькнувшей на ее лице улыбке, посчитал, что и ей тоже.
Но это же была Люси, и ему никогда не понять ее.
— Игния, он… — она заминается и ерзает в его руках. Не уходит, просто устраивается поудобнее. Вспоминать ничего не хочется, тем более что-то говорить. Однако она должна, ради Нацу, должна убрать недопонимания и страхи. — Он говорил, что все из-за тебя. Что это будет новым стимулом, и надеется, что ты его не разочаруешь, — ком застрял в горле, и голос Люси снижается до шепота. Невольно руки сжимаются в кулачки, сминая одеяло.
Ей всегда нравилось исходящее от Нацу тепло. Хорошая печка, шутила вся их команда в холодные зимние вечера, устраиваясь поближе к нему. Сейчас нечеловеческий жар его тела напоминает об обжигающих прикосновениях Игнии.
«Ты не умрешь. По крайней мере, пока принадлежишь мне», уверял ее Игния, но она не верила ему. Он уже угрожал их жизням, только потому что Нацу не хотел его слушать, так что бы помешало ему избавиться от нее? Ему нужно разозлить, смотивировать Нацу, и для достижения целей любое препятствие для него ничтожно. Даже понимая, что их силы несравнимы, что она проиграет в любом случае, Люси не сдалась, оказала сопротивление.
Игнии нравились бойкие, он похвалил ее, а потом заставил почувствовать себя слабой, униженной и растоптанной.
— Когда, когда он… К-когда он делал э-это, — Нацу в утешении обнимает ее, уже дрожащую, крепче, и ей хочется обнять в ответ, спрятать слезы в его плече, и одновременно с этим оттолкнуть, прокричать ему убираться от нее подальше, и больше никогда жизни не прикасаться к ней. — Он говорил, говорил, — всхлипы прерывают ее. — Представлять тебя вместо него. Потому что все, что он сделал со мной, все из-за тебя.
Все говорится на одном дыхании, последний рывок, резкий, без растягиваний муки. Слезы текут по щекам новым потоком. Стыд и боль одолевают Люси. Воспоминания боли и унижения захлестывают в яростный поток. Она должна продолжить говорить, но из горла вырываются истеричные всхлипы, сдерживаемые недели с ее «возврата».
Для нее остается не заметным, как руки Нацу сомкнулись еще сильнее и стало тяжелее дыхание. Как он утыкается в макушку и испепеляющее смотрит в видимую только ему картину.
— Нацу, — она опять его зовет, и опять сердце Драгнила чуть не обрывается. Какие еще проклятые слова она хочет ему сказать? Как еще хочет ранить? Как еще посодействует планам Игнии? Он практически ненавидит собственное имя.
Люси опять ерзает и, несмотря на нежелание ее отпускать, он делает это. Отстраняется и дает волю, потому что уважает ее желания, потому что он не Игния.
Не угадал.
Вслед ее рука тянется к его руке, ложится на запястье, гладит большим пальцем. Ее кожа такая же холодная, как и земля, но теплее, чем в момент ее возвращения. Это должно радовать, Нацу ищет в себе хоть мелкий огонек, хоть искру радости с тех пор, как Люси снова с ним. И не находит ничего. Наоборот, от прикосновений его заполняет еще больший страх.
Определенно, Люси Хартфилия одна из самых странных девушек, которых он встречал. Противоречивая, неясная, однако Нацу всегда ее понимал. Иногда понимал и без слов, когда заваливался без спросу в ее квартиру, или когда они встречались в гильдии у доски с заданиями. Иногда во время битвы ему казалось, что они читают мысли друг друга. Связь между ними появилась еще во время первой встречи — уже тогда он понимал, она будет одной из них, одной из хвостатых. Частью его семьи и дома.
Теперь он смотрит в карие полные слез глаза и не понимает ничего. Что ему делать? Уйти или остаться? Обнять или просто быть рядом? Он не понимает, а Люси плачет.
Они строили надежды, что Игния не добрался до этого, что их отношения сохранятся, уцелеют, несмотря ни на что.
Сейчас они видят голую правду.
— Хочешь, чтобы я остался?
Какая-то часть Нацу хочет, чтобы Люси помотала головой и отвернулась — смотреть на нее невыносимо. Он бы собрал вещи и пошел на поиски Игнии, и не посмел бы ни ей, ни команде, ни кому-либо из гильдии в глаза взглянуть, пока не будет уверен, что они в безопасности.
Однако один раз он уже ушел, оставив записку, а придя не нашел ни гильдии, ни счастливой Люси. Она не корила и не упрекала его, но это ранило ее — он видел, — и пообещал самому себе, что не повторит эту ошибку.
Другая часть Нацу не может пошевелиться от страха быть отвергнутым, инстинктивно чувствуя — уйдет сейчас и больше никогда не вернется.
С обреченной радостью, ощутимой скорее легким успокоением при нещадной боли, Нацу двигается и обратно прижимает к себе кивающую Люси, нервно пытающуюся что-то сказать, но из горла вырываются одни всхлипы. Вот что их теперь ждало. Аккуратность, сомнения, постоянные вопросы. Они вернут свою связь, обязательно вернут, оба уверены в этом, просто теперь все будет немного иначе.
— Я бы никогда не сделал с тобой такое. Я бы ни за что не взял тебя против твоей воли, — говорит Драгнил, утешающе поглаживая по спине успокоившуюся Люси.
— Знаю, — отвечает она тихо, шмыгнув носом. Стыд исчез и больше не волновал ее. Приятнее ощущать тепло и поддержку, чем накручивать себя из-за слез. Нацу ведь понимает и не винит ее, никогда не винил за излишнюю эмоциональность.
— Я бы прислушивался к твоим желаниям, не оставил бы ран и ожогов. Ты бы не боялась… Я остановился бы, скажи ты «нет».
— Знаю, — кивает Люси, не желая вспоминать произошедшее и вместе с тем не желая, чтобы Нацу прекращал гладить ее по боку, практически изгибу талии. На самом деле не так плохо, что в пылу битвы попалась именно она. Эрза сильнее, больше нужна на задании, и у нее есть Джерар, которому она бесконечно предана; страшно представить, если бы Игния схватил Венди. Возможно, оно и к лучшему — с ее жертвой они понесли меньше всего потерь.
— У меня навряд ли бы получилось быть особо нежным или аккуратным, но тебе было бы приятно со мной. Я бы постарался сделать, чтобы это было так.
— Зачем ты это говоришь, Нацу? — Люси оглаживает его щеку и думает, что раньше не позволила бы себе подобного.
— Игния заставил тебя боятся моих прикосновений. Не хочу, чтобы из-за его слов ты подумала, что я такой же.
— Я… — она заминается, смущенная и неуверенная в том, что хочет сказать. — Я иногда представляла тебя, как он говорил. Но делала это не потому, что винила тебя — ты не виноват в том, что сделал он, — а потому, что порой мне было легче представить тебя на его месте. Думала, что если бы это был ты…
— Я не такой! — восклицает Нацу и приподнимается. Злится, чуть ли не скалится. — Я бы не насиловал тебя!
— Я знаю, знаю, Нацу, — ей опять приходится тянуться к нему, опять поглаживать по коже, призывая успокоиться. — Я верю в каждое твое слово. Но тогда у меня не было выбора, — она прерывается, облизывая губы, не осознавая, что она и вправду это говорит Нацу в лицо. Сердце быстрее бьется в груди. Нет, она бы не осмелилась, не показала бы свою необходимость, гордость и принципы давили бы на нее. — Тогда только мысли, что если бы это был ты, помогали и облегчали боль.
— Со мной тебе бы не пришлось терпеть боль, — упрямо, все так же хмурясь заявляет Драгнил.
— Я знаю, — вздыхает она печально, с сожалением. Не так должен был произойти ее первый сексуальный опыт, не с тем человеком она должна была быть.
В голове проскакивает мысль, что она хочет узнать это «приятно», испытать страсть и наслаждение, о котором начиталась в книгах. Хочет, чтобы Нацу показал ей все, о чем говорил.
«Нет», — пристыжает она сама себя. Она не должна хотеть чего-то подобного всего лишь по происшествию пары недель, не должна даже думать о чем-то подобном. Это неправильно, должно пройти больше времени. Но сколько это больше?
— Я знаю, — машинально повторяет, гладя Драгнила по плечу, переходя к шее, возвращаясь к его лицу, следя за собственной рукой. Его кожа обветренная, исполосованная мелкими шрамами и царапинами, излучающая мощь. И горячая. Горячее обычной человеческой кожи, словно раскаленная. Но прикосновения к ней не обжигают, руку не хочется отдернуть. Нацу их персональный обогреватель.
— Нет, не знаешь.
Это отвлекает Люси. Ее все еще мокрые глаза встречаются с его. Как ни странно ее не охватывает смущение, щеки не горят, она не отворачивается спешно, проклиная себя за сказанное и сделанное. Нет, ей совершенно не жаль. Она была обязана признаться, она скучала по прикосновениям к нему. Что будет завтрашним утром не волновало. Люси забыла, что ночь не будет длиться вечно, что за тканью палатки у костра сидит Эрза, которая, возможно, что-то слышала. Сомнения и страхи всегда преграждали ей путь — стена, которую нельзя обойти, только попытаться забраться, помечать об виде за ней, и тут же упасть, пораниться, испугаться и не приближаться, пока навязчивые мечты опять не заполнят все мысли. Сейчас Люси все равно.
— Ты прав, — шепчет она, уголки губ немного приподнимаются.
— Тогда откуда тебе знать?
Нацу кладет свою руку поверх ее, легонько сжимает и прислоняет ближе к щеке, едва не трясь об нее. Вдыхает ее запах, проводя носом по запястью. Он колеблется, не знает верные ли это шаги для выстраивания прежних доверительных отношений. Он запутался, это была все та же Люси, с которой они пережили так много, но в то же время в ней что-то изменилось. Или в нем. Прижимается губами и чувствует пульс, чувствует, как он ускоряется. Люси не отдергивает руку, не пытается его ударить. Это успокаивает.
— Просто верю тебе, — голос ее уверенный, без привычного смущения, какое возникло бы в повседневной жизни, хоть щеки и заливает румянец.
— Правда? Не врешь? Поверишь мне на слово?
Вот, что они всегда делали. Не говорили прямо, обходясь намеками и домыслами. Все, что у них было — прикосновения и кинутые взгляды.
Люси видит это четко, всегда делала, так же, чтобы в момент, когда ты не получишь взаимности, или испугаешься перед изменениями, отступить и рассмеяться: «ты не так меня понял! Я не то, имела виду. Хватит, никакая я не извращенка!». Так даже легче, ведь оставаться верным другом для них не так уж и сложно.
Элементарная константа — они друзья и напарники, зачем что-то ломать?
— Странный ты, Нацу. Я готова тебе свою жизнь доверить, — она облизывает губы и чувствует, что Драгнил следит за каждым ее движением. Он слышит, как быстро бьется ее сердце. И ей это нравится. Нацу никого не выделяет, для него равен и важен каждый член гильдии, поэтому ей эгоистично нравится его внимание исключительно на ней, нравится быть сосредоточием его. — Но, если ты хочешь, я не против.
— Не против чего? — его крупная широкоплечая фигура возвышается над ней, но в отличии от Игнии это не пугает. Наоборот, чувство безопасности накрывает, поглощает ее, как если бы она нырнула в озеро, нагретое летним солнцем.
Однако его издевка, осознанная или нет, начинает раздражать. Почему на протяжении всех их отношений первые шаги приходится всегда делать ей?
— Если ты хочешь доказать свои слова, я не против, — заявляет Хартфилия, упрямо и четко, без всяких двойных смыслов. Они оттягивали достаточно долго.
Жар. Жар проникает под кожу с каждым уменьшающимся сантиметром. Сердце стучит гулко, дышать все труднее. Люси снова облизывает губы и поддается чуть навстречу, уставшая от ожидания. Как в романах, она мечтательно закрывает глаза, как легкий укол страха растворяет идиллию. Как хлопок в тишине. Неожиданный. Пугающий. Овладевающий сознанием.
В который раз она отстраняется от Нацу, испуганная его схожестью с огненным драконом. Слишком похожи для жертвы и убийцы. Наверно, если бы не чуткость Драгнила и он поцеловал ее, она бы закричала.
— Люси? — обеспокоенно спрашивает Нацу. Его самого пугает мысль, что она передумала. Сейчас скажет, что все было ошибкой и им стоит забыть эту ночь. Скажет, что она не сможет быть с ним, что просто поддалась моменту и ей нужен другой мужчина. А он не сможет ее ослушаться, потому что слишком любит ее, уважает ее желания.
— Ничего, — она обхватывает его лицо руками, их лбы соприкасаются. Опять оглаживает лицо, но иначе, словно ослепшая пытается «увидеть», узнать его. Нацу нравятся эти действия, хоть и тревожат резкие перемены, несвойственные старой Люси. — Мне надо привыкнуть.
— Привыкай. Я тоже привыкаю, — их носы трутся друг от друга, и это едва не заставляет Нацу усмехнуться. Он никогда не мечтал и не видел себя участником этих нежностей для сладких парочек. Вот для Хэппи была бы шутка.
— Я буду ждать сколько…
Драгнил не успевает договорить. Ногти впиваются в голову, пальцы сжимают волосы и утягивают вниз. Это не похоже на поцелуй, скорее спешка, соприкосновение губ. Не похоже на Люси, романтическую, мечтательную Люси. Это действия страха и отчаяния.
— Люси, прекрати, — Нацу сам не верит, что это говорит он. Он импульсивный, предпочитающий действия разговорам. Но что из того, что он сделал за эту ночь соответствовало его роли?
Не отпускает. Отводит глаза, но не отпускает. Ей необходимо понимать, что это Нацу, именно он.
— Ты все делаешь не так, — качает головой Драгнил.
Он не впивается в ее губы, как голодный зверь, он приближается медленно и уверенно. Собственное сердце бешено бьется в такт сердцу Люси, по коже пробегают мурашки, когда он целует, по-настоящему целует Люси.
Ее губы мягкие и сладкие, такие как он и мечтал. Сминает их нежно, и все так же неспешно. Дает себе и ей насладиться этими секундами, осознать, что случилось. Они теперь не те Нацу и Люси, что были еще пару недель назад, у тех Нацу и Люси не было такой близости. Не полной, больше физической, но старящейся заполнить разломы.
Напряжение Люси спадает, он чувствует по тому, как ее пальцы перестают сжимать, насильно тянуть за собой, преодолевать себя. Она поддается, обнимает, прижимается к нему, позволяя в ответ запутаться в ее волосах, и он готов мычать от удовольствия. Не может сдерживать себя, пьяненый прикосновениям к ней, ее мягкими губами, ее притяжением, таким же сильным, таким же желанным ею, как его собственное.
Отрывается, потому что дыхание сбилось к чертям, и льнет обратно, жалея о потерянных секундах. Чем больше он познает ее вкус, тем ненасытнее становится. Как голодающий, уговаривающий себя, что не так уж он и голоден, ему хватит кусочка, перестает себя контролировать, познав чувство насыщенности, и начинает пожирать, даже осознавая, что потом станет хуже. Нацу вспоминает страх Люси в глазах, чтобы остановить себя, усмирить, не позволить страсти затмить рассудок и допустить ошибку. Оставить только нежность, которую искала Люси.
Однако все его сопротивления сгорают от рук, скользящих по плечам к груди, обратно, и уже ниже.
— Ты уверена?
— Да, — с придыханием говорит Люси.
На самом деле нет, ей страшно, что она закричит, оттолкнет Нацу и сделает ему больно. Боится, что не сможет преодолеть страх и Нацу всегда будет напоминать о тех днях. Однако она хочет заменить страшные воспоминания новыми, хочет познать наслаждение, хочет почувствовать Нацу и стать с ним единым целым.
— А Эрза? Пускай к Хэппи в спальный мешок укладывается? — усмешка трогает губы Нацу, обжигающие прикосновения которых Люси хочет ощутить снова.
— Именно так.
Они замирают в таком положении, смотря друг другу в глаза, прижимаясь лбами, ощущая чужое дыхание на коже. И оба ощущают, как близко их счастье. Оно пугливое, робкое, такое неподходящие им обоим, такое неподходящее сейчас, но оно их, и им его хватает.
— Мы в любой момент можем остановиться. Только скажи.
«И почему Нацу вдруг стал таким медлительным?», — негодует Люси и увлекает напарника в новый поцелуй, такой же наполненный нежностью, но уже с примесью страсти. Страх преодолеть не тяжело. Стоит увлечься, стоит поймать настроение, доверится чувствам — доверится Нацу, — и она познает то, чего желала, даже если еще непозволительно рано.
Они взрослые люди, и до чего же на самом деле им неловко. Это их первые настоящие поцелуи, в первый раз они дозволяют себе то, что непозволительно друзьям. Нацу сминает ее пухлые сладкие губы, покусывает их легко, без боли, но чтобы распалить в ней желание.
Дышать все тяжелее, по телу проносятся теплые волны, ее охватывает притяжение, от которого зудят пальцы, и только прикосновения к Нацу помогают. Ее сводит с ума ласка, невиданная прежде. Все, что она испытала — острые зубы и когти, вонзающиеся до крови, рвущие плоть, да дикая, животная грубость, где правит только один, только один получает удовольствие, только один может править другим.
Нацу не плевать, Нацу хочет сделать ей приятно, хочет защитить ее от любого врага, даже невидимого. Она податливо раскроет свои губы для него без принуждения. Будет таять, расплываться от его обжигающего языка, щекочущего небо, сплетающегося с ее собственным, пока сама лишь сможет путаться пальцами в волосах и оглаживать его мускулистое, сильное тело.
Ей хочется отдаться полностью и без остатка, забыв обо всем. Вот только, стоит Нацу проникнуть под одежду, и она вздрагивает. Это не остается не замеченным.
— Все хорошо, Люси, — шепчет Нацу.
Поцелуи покрывают ее щеки, подбородок, и снова губы, пока его рука заползает глубже под одежду и аккуратно поглаживает кожу. Конечно это Нацу, конечно, ей нечего бояться, но для убедительности кладет собственную руку поверх его, направляя выше, к груди, и останавливая.
Здесь она, Люси, руководит процессом — если она не хочет секса, он не станет настаивать. Если она не хочет, чтобы он ее трогал, он не будет.
Однако Люси хочет, очень хочет. Низ живота уже горит, тянет в томлении. Нехотя, заставляя себя двигаться, ведь уходить из-под защиты, могучей фигуры, в одинокую страшную темноту не хочется ни на сантиметр. Он выползает, принимает сидячее положение и стягивает с себя майку. Холод ночи тут же опаляет, пробирается, колет, словно хочет ее захватить. Кожа покрывается мурашками. Инстинктивно, стремясь быть как можно ближе к старому теплу, к своему успокоению, Люси не укладывается обратно на одеяло — тянется к Нацу кажущийся еще более палящим, обжигающим на резком контрасте. Обвивает руками его торс и прижимается грудь к груди, губами к губам.
— Вот бы всегда ты вела себя со мной так, — произносит Нацу, приятно пораженный. Его зрачки расширены, от чего серо-зеленую радужку практически не видно. Только в одном случае Люси так к нему льстилась, оголялась и откровенно трогала его пресс, скользя к резинке штанин, вызывая рваный вдох, возбуждая, выкручивая все ощущения до предела. Правда тогда все портил отвратный запах алкоголя.
— Боюсь разбаловать тебя.
Люси бесстыже трогает его торс, спину, костяшки бедер — Нацу хоть изредка мог ее «случайно» полапать, а когда у нее была такая возможность? — оставляет мелкие поцелуи на широких плечах, ключицах, обводит языком шрам на шее. Слегка прикусывает — ничего страшного, Нацу практически не снимает шарф, — чтобы услышать полувздох-полустон, и снова нежно целует.
— Хорошего понемногу, — Люси не удерживается от смешка. Не часто ей удается возможность ввести Нацу в смущение.
— Надеюсь, ты не про сегодняшнюю ночь, — его тон не менее дразнящий.
Приобнимает и укладывает Люси обратно. В это раз он не ограничивается. Горячими, решительными поцелуями покрывает тело. Его руки устроились на груди, так ему любимой — уж Люси это точно знает, — сжимают, ласкают ее. Пальцы переминают, зажимают и играются со вставшими сосками, выбивая из Люси дух.
Как бы часто она не хватала глотки воздуха, ей не хватает. В ушах стучит шум кровотока, и мир кружится, сужается до прикосновений Драгнила. Рук, что оглаживают внутреннюю часть бедра и мнут грудь, без боли или болезненных воспоминаний, но достаточно крепко, чтобы она почувствовала его, уловила их сквозь пелену. Его рта, вбирающего твердую жемчужину соска, втягивающего, прикусывающего, посасывающего голодно, жадно. Стон перекрывается, становится протяжным мычанием. Им шуметь нельзя, вне стен палатки караулит Эрза, а может уже и Грей. Все сплелось в один комок, один быстрый и одновременно долгий момент, и входил ли к ней Нацу несколько часов или минут назад — сказать невозможно.
Влажные следы его языка пылают на коже Люси. Кажется, пылает и она сама, и холод не способен ее остудить. Нацу не останавливается, спускается ниже, к пупку, и еще, до штанин. Мышцы застывают в напряжении, бедра невольно приподнимаются навстречу пальцам, услаждающим сквозь ткань пижамных штанов и промокших трусиков.
Остатки разума исчезают. Наверно, если бы не извивающаяся Люси, ее раскрасневшееся лицо, тихие постанывания, возможность видеть ее такой соблазнительной, изнывающей от него, льстящийся, Нацу бы уже сорвался. Именно это его останавливает, и именно это распаляет в нем прежде невиданную страсть. Он не может нормально дышать, у него кружится голова от аромата Люси, от ее вкуса. Ему совершенно не ясно, как раньше он жил без этого, как раньше мог просто наблюдать и мечтать — как не сошел с ума? Хотя было бы лучше знать, как не спятить сейчас, ведь Люси так близко, так млеет под ним, так хочет его — именно его.
С трудом удерживаясь не сдернуть, он медленно, осторожно стягивает штаны с трусиками, уже склонившись продолжить свои ласки.
— Постой, — Люси хватает его за лицо.
Нацу вскидывает брови.
— Я думал девушки такое любят.
— Может быть, — смущенно проговаривает Люси, тяжело дыша, и манит его обратно, к распухшим губам, которые уже слишком долго мерзнут без его поцелуев. — Давай, — Нацу ее перебивает, недовольный только одним поцелуем. — Давай в следующий раз проверим.
В ответ ей сладко мычат.
— Мне нравится, — шепчет он на ухо, его горячее дыхание щекочет. — В следующий раз.
И опять она тонет в ощущениях, в желании наполнившем вены, овладевшим ею. Обвивает длинными ногами его бедра и чувствует эрекцию сквозь шаровары. На секунду в ней колыхается испуг, что сейчас спадет пелена, страх и отвращение захватит каждый уголок ее разума и погасит весь бушующий огонь страсти.
Томление, жажда стать наполненной разгораются лишь сильнее.
Ткань лишнее препятствия в их соединении, и Нацу с Люси избавляются от нее в четыре руки. Это происходит дольше, неумелее, чем обычно — тела уже их не слушаются от переполняющего желания. Теперь любое действие, любое слово, кроме стонов, является лишним, мешающим.
— Уверена? — спрашивает Драгнил. Его кадык сексуально дергается.
Головка члена утыкается в нее. Горячий, твердый, Люси готова оседлать Нацу сама, чего бы ей не стоило, лишь бы наконец притупить эту сладкую, на грани с дикости муку. Она изнемогает и это уже невыносимо.
— Не… не глупи, Н-Нацу, — его имя слетает с уст с придыханием, передает насколько хочет его.
Стон вырывается из груди, мышцы сжимаются в приятной неге — Нацу в ней. Нет больше прежней, терзающей пустоты. Новый толчок, и поток тепла захлестывает, тащит на дно, растворяет. А затем еще раз, уже глубже. Она стонет Нацу в губы его имя, улавливая его сбитое дыхание, его полустоны.
— Черт, — скорее рык, чем слово.
Драгнил пристально всматривается в лицо Люси, пытаясь уловить малейший намек, что ей больно или неприятно, однако взгляд тяжело сконцентрировать. Люси узкая, горячая, она окутывает его, сжимает, прижимает ногами ближе. — Как же — ах — хорошо.
Хорошо, святая фейри, как же ему несравнимо хорошо. Он в Люси — в эпицентре своей любви, своего бедующего. Он в эпицентре огненного урагана удовольствия. Если бы мог хоть немного соображать, задумался бы — а не устроил ли он случайно пожар? Вполне мог бы, потому что языки огня порой появляются на его спине и плечах, не касаясь Люси — сделать ей больно непозволительно, — являя подлинную природу их пылающих как никогда ярко чувств, их страсти сдерживаемой не один год.
Воздух раскаленный, не принадлежащий ночи, словно пульсирует в такт движениям. Нацу целует неистово, поглощает ее стоны, скрывает в них свои, и вибрация мычания сливается с пошлым звуком шлепков. Без грубости или резкости, Нацу двигается неспешно, растягивая удовольствие, минуты слияния их тел и чувств. Ему нравится развязный вид Люси, впервые открывшейся и отдавшейся ему полностью и без остатка. Может он и не стал ее первым — он первый, кто позволит ей познать вкус эйфории, окунуться в наслаждение. Он сожжет все ужасные воспоминания, каждое гнусное слово Игнии, весь ее страх.
Благодаря его огню Люси возродится, как феникс из пепла.
— На-Нацу, — старясь быть тише, сдерживаясь от вскрика, зовет Люси, прижимая его лицо к изгибу шеи, сжимая бедрами, подстраиваясь под ритм.
Толчок. Еще. Еще один. Уже быстрее, быстрее и глубже, почти до упора. По телам стекает пот, звуки ударов становятся громче. Постепенно они ускоряются, наращивают темп, Люси выгибает спину, изгибается под ним. Необузданная, мягкая и тягучая. Цепляется за него, как за спасательный круг, оставляя красные полоски царапин, обхватывая как можно крепче. Ей приходится укусить, впиться в его плечо зубами, ведь они в палатке, а неподалеку спит остальная команда, за что потом Нацу не единожды будет подтрунивать ее — он не оставил на ней и следа, даже синяков на бедрах, разве что прекрасные грезы и томительное ожидание следующей совместной ночи, а она во всех своих отметинах показала, что теперь он ее. Не то, что бы Нацу и без этого не согласен. Если ей приятно, если она теряется и дрожит всем телом в экстазе, он стерпит любой ее каприз.
Пальцы ее ног скрутились, ноготки впились в смуглую кожу. Достигая грани, штурмующие волны удовольствия накрывают одна за другой, не давая сделать глоток или малейший шанс на освобождение, накрывали с головой, снова и снова, казалось, это будет длится бесконечно. Последний, нестерпимо невыносимый всплеск, и Люси обессиленная падает, все еще уносимая на импульсах экстаза, не ощущая больше ничего, даже последних, истошных толчков Нацу.
Он валится рядом, и оба, потные, разгоряченные (по коже Нацу пробегают редкие языки пламени, а с такой температурой тела простой человек навряд ли бы выжил), хватают ртом воздух. Перед их глазами темнота, но она больше никого не пугает.
— Вот видишь, — говорит Драгнил с хрипотцой, притягательной по мнению Люси. — Я доказал свои слова. Ты должна верить мне.
— Я и верила, — спустя минуту отзывается она, облизав губы. Ее рука тянется к его, их пальцы переплетаются. — Это ты напрашивался.
— Я не заставлял, так что ничего не знаю, — бурчит Нацу и валится на бок, притягивая Люси за талию. — Как думаешь Эрза там сгорела со смущения?
Тон Нацу веселый. Люси молчит и румянец залил бы ее лицо, не будь оно и так покрасневшим. Где-то на подсознательном уровне она помнила, что они не совсем наедине, потому и не кричала и не срывала голос, тем не менее ей было бы неловко оказаться на месте подруги. Мысленно Люси делает пометку, что надо будет угостить ту клубничным тортиком.
— Грей, кстати, тоже не спит, — а Нацу только в радость продолжать насмехаться.
— Спасибо, что не Венди.
Люси приходится ударить Нацу, чтобы тот не смеялся, и тут же спрятать голову в его груди. До чего же стыдно! И как ей потом им в глаза смотреть? А ведь еще придется слушать шутки Хэппи про «сладкую парочку».
Однако Люси ни о чем не жалеет. Повторила бы эту ночь опять и опять, если бы была такая возможность.
— Только не смей ничего говорить Хэппи! Ни малейшей детали! — причитает она. Конечно, это все не особо романтично, как хотелось бы, но дело в том, что она слишком хорошо знает Нацу, и что от него стоит ожидать. Хотя в такой ситуации любое действие может оказаться для нее непредсказуемым. — Если сделаешь это, то можешь даже не мечтать о ни о чем подобном.
— Страшная Люси. Еще ничего не случилось, а ты уже угрожаешь.
Несмотря на смех, Нацу подхватывает одеяло и укрывает их с Люси, и у той сразу проподают какие либо аргументы. Эта забота смягчает и устраняет злость, даже наигранную.
— Честное слово, Нацу! — отчаянная попытка, которая вызывает у Нацу лишь тяжелый вздох да игривые мысли.
— Ну-ну, еще посмотрим.
Устраивается поудобнее, слухом улавливая, как выравнивается сердцебиение Люси. Руку она его не удерживает, благодаря чему ее можно нормально обнять и уложить без особого сопротивления — Люси уже засыпает, слишком быстро, — и нежно целует в лоб. Ей сегодня много пришлось испытать, и Нацу рад, что это произошло, что увидел Люси, одновременно ту же и другую, что она подпустила и доверилась ему.
— Я люблю тебя. Забыла сказать, — поспешно шепчет Люси.
У них совершенно не было на это времени, и Нацу забавляет, что ее тонкая натура не может это оставить это, даже если все уже доказано действиями.
— Я знаю.