Стоило вспомнить Леонардо, как тот объявился сам.
— Чего ты такой загруженный, tesoro? — он обнял Вольфганга за плечи со спины.
— Ничего я не загруженный, — сержант развернулся к нему лицом и прищурился. — А вот ты выглядишь каким-то чересчур довольным. Что ты успел натворить? Послал Сальери?
— Пф, если бы. Я же не ты, — художник засмеялся, а затем кивнул куда-то в сторону.
Моцарт посмотрел туда, куда указывал да Винчи, и замер, хмурясь от непонимания и злости.
Наннерль была в компании какого-то мужчины примерно её же возраста. Одет он был не так богато, как многие здесь, но даже издалека была заметна харизма, что сразу заставляла забыть о дешёвой одежде.
А ещё у Вольфганга было достаточно хорошее зрение, чтобы заметить серьгу в левом ухе.
— Кто это? Что он делает рядом с моей сестрой? И эта серёжка ещё! — с каждым словом гнев становился сильнее. Конечно, какой-то преступник лез к его сестре!
— Так, Вольф, посмотри на меня, — тон голоса Леонардо тут же стал серьёзным.
Сержант с трудом заставил себя отвернуться и вопросительно посмотрел на друга. Он уже начал понимать, почему Риарио хотел быстрее сбежать с открытия этого чёртового приюта. Сколько он был здесь? Минут двадцать? И уже успел пережить несколько потрясений подряд! То Антонио в компании Алоизии, то спокойный разговор с телохранителем дона, то Нанни, которая так непринуждённо болтала с незнакомцем.
— Серьгу он носит, потому что ювелир и так демонстрирует мастерство. Харизматичный он из-за того, что алкоголь продаёт и часто шифруется. И нет, он не из семьи Сальери, так, продаёт по чуть-чуть то, что сам делает, — Лео, наоборот, с каждым словом улыбался только ярче и всё более самодовольно. Прямо как кот, которому только что досталась лишняя порция лакомства.
— И откуда ты его знаешь? — Моцарт выглядел сбитым с толку. Если это друг да Винчи, значит, ему можно было доверять? Но этот мужчина всё равно казался каким-то мутным типом. Ещё и связан с алкоголем, что уже делало его преступником.
— Он мой друг. Зороастр, помнишь?
Вольфганг медленно кивнул. Это к нему они тогда шли за третьей бутылкой.
Он вздрогнул от воспоминаний, смешанных со страхом и звуками выстрелов из револьвера.
— Поверь, твоя сестра — взрослая девочка. Если они друг другу не понравятся, она найдёт способ с этим разобраться. И я доверяю Зо, он не станет приставать к ней. Обещаю, — Леонардо быстро посмотрел в сторону парочки.
Сержант проследил за его взглядом. Нанни смущённо улыбалась, пока этот самый Зо что-то оживлённо рассказывал.
— Я его кастрирую, если посмеет, — прошипел Моцарт.
Да Винчи хотел что-то ответить, но тут на сцене появились сёстры Вебер. Они поклонились и пригласили всех занять места.
Впереди разместились дети. Их было не так много: ребята расселись на первых двух рядах. Взрослые же заняли места на последующих рядах, и только журналисты с фотоаппаратами остались стоять в надежде заснять что-то интересное, что звучало бы лучше, чем обыденный заголовок об открытии приюта.
Вряд ли кто-то бы осмелился написать статью-рассуждение о том, зачем Сальери нужны такие траты. Прикрытие для торговли детьми? Детская проституция?
Что-то внутри Вольфганга сопротивлялось этим мыслям. Антонио вёл себя так искренне, когда его окружили ребята, что хотелось надеяться, что у преступника оставалась ещё хотя бы капля совести, чтобы не заниматься чем-то настолько мерзким. Ещё можно было смириться с борделями, где работали взрослые женщины и мужчины, но вот дети... Нет, это слишком.
Леонардо успел занять места на пятом ряду и позвал Вольфганга, чтобы они сели рядом друг с другом. Зороастр оказался быстрее: он и Наннерль заняли места в третьем ряду так, что наблюдать за ними было проще простого.
Наконец, открытие официально началось.
Алоизия спела красивую и незнакомую Вольфгангу песню о детских мечтах, которые однажды обязательно станут реальностью, а Констанция сыграла для неё на фортепиано. После выступления гости проводили девушек аплодисментами: кто-то искренне, а кто-то просто из вежливости.
Затем на сцену вышел сам Антонио Сальери.
Он обворожительно улыбнулся и поклонился в ответ на новую волну аплодисментов, которая предназначалась уже ему. Дождался, пока все замрут в ожидании речи.
А затем нашёл среди зрителей Вольфганга и быстро облизнул губы прежде, чем начать говорить. Сержант подумал, что ни к чему хорошему выступление дона не приведёт, и напрягся, нервно заламывая пальцы.
— Добрый вечер всем детям, работникам и дорогим гостям, которые пришли на торжественное открытие приюта. Сегодня я хотел бы поблагодарить каждого, кто принимал участие в постройке и обустройстве этого здания, а также тех, кто помог отыскать мальчиков и девочек, которые первыми будут воспитаны в этих стенах, — он улыбнулся ребятам на первом и втором ряду так искренне, что что-то внутри Моцарта перевернулось. Интересно, из Сальери бы вышел хороший отец, не будь он доном мафии?
Вольфганг помотал головой и отмахнулся от озадаченного Леонардо. Нашёл, о чём думать. То, что Антонио так миленько болтал с теми детками, ещё не значило, что он на самом деле переживал об их судьбах.
— И в честь открытия я бы тоже хотел продемонстрировать всем вам один номер. Это танец, — мужчина замолчал и обвёл взглядом весь зал. По нему невозможно было понять, волновался Сальери или нет. И вообще неизвестно было, что он задумал.
Как и всегда. Человек-загадка.
— Танго, — Антонио снова выдержал паузу, удовлетворённо слушая, как некоторые люди в зале выдохнули.
Моцарт нахмурился. Показывать детям этот вульгарный танец? Видимо, зря он хотя бы на миг допустил мысль о том, что дон мог сделать что-то по-настоящему хорошее.
— Люди стали забывать, что, когда этот танец зародился в восьмидесятых годах прошлого века, женщины только наблюдали и выбирали в кавалеры того мужчину, который оказывался более искусным танцором. Мужчины танцевали в паре, и между ними кипели страсти такие же сильные, как в наше время в танго между мужчиной и женщиной. Соперничество. Агрессия. Напряжение. Все эти чувства выражались именно в танго, — Сальери смотрел ровно на сержанта. Не моргал и не отводил взгляд. — И я буду весьма признателен, если сегодня это классическое аргентинское танго со мной станцует один из присутствующих здесь гостей. Вольфганг Моцарт, прошу, станьте моим партнёром? Для танца, конечно, — Антонио ухмыльнулся, выглядя чересчур довольным из-за того, что только что предложил.
Вот ублюдок.
Вольфганг покраснел то ли от смущения, то ли от злости. Чтобы он? И танцевал танго? Да ни за что!
Сержант вообще плохо танцевал. Учился, конечно, но музыка увлекала сильнее: он начинал думать о мелодии, разбирать на слух, мысленно пытался её улучшить и в итоге забывал все движения. Хотя с вальсом мог и справиться, если старался сосредоточиться на движениях, а не на музыке.
Но танго? Ни за что! Позориться при таком количестве свидетелей Моцарт не собирался. И учиться танцевать этот кошмар тоже.
Люди, в том числе и журналисты, стали искать того, кого Сальери позвал в партнёры, и это этого стало ещё более неловко. Да Винчи же всё дёргал друга за рукав и просил не упускать такую возможность, чем раздражал только сильнее.
Вольфганг резко убрал руку и посмотрел на спокойно ожидавшего его ответа Антонио.
— Ни за что, герр Сальери, — прошипел он, поднимаясь со своего места. Толпа не заставит его уступить и согласиться, чтобы после опозориться на весь Нью-Йорк. — Ищите себе другого партнёра. Я танго не танцую.
— Что же, воля Ваша, синьор Моцарт, — Сальери посмотрел на него с притворно-добродушной улыбкой. Он с каким-то садистским удовольствием наблюдал за тем, как журналисты ринулись записывать и фотографировать происходящее. Наконец-то они заполучили долгожданный скандальный заголовок для завтрашних газет. — Я предполагал, что Вы откажетесь, но, прошу, в таком случае останьтесь и посмотрите на танец.
Сержант медленно выдохнул и всё-таки сел на место. Посмотреть на танго он ещё мог. Наверное. Нельзя быть уверенным в том, что Вольфганг был способен выдержать что-то, что никогда раньше не видел.
Антонио удовлетворённо кивнул. Трезвым этот мальчишка был не таким смелым. Не помогала даже компания Леонардо, который смог немного расшевелить его.
— Спасибо. А теперь... Джироламо, составишь мне компанию? Танго невозможно танцевать в одиночестве. Это всегда соревнование между двумя людьми, — дон посмотрел на мужчину, который стоял у лестницы на сцену.
На него же посмотрел и Вольфганг.
Джироламо моргнул, медленно осознавая, что обратились к нему, а не к кому-то другому. А затем расплылся в довольной улыбке и уже через пару мгновений оказался рядом с Антонио.
Телохранитель выглядел таким счастливым из-за простой возможности потанцевать, что это даже тронуло сержанта. Редко такие монстры, как он, умели чувствовать что-то хорошее.
Или он не монстр. Да.
Моцарт перевёл взгляд на да Винчи, пока Сальери и Риарио готовились к танцу. Всё-таки им придётся импровизировать на ходу.
Леонардо же выглядел каким-то разбитым. Он отвёл взгляд от сцены, даже поник. Всё хорошее настроение вмиг исчезло, и казалось, что танец между доном и телохранителем задел художника за живое.
— Ты в порядке?
— Я? Да. Да, в порядке, — Леонардо улыбнулся фальшиво и коснулся рукой груди там, где под рубашкой был спрятан ключ. Он нащупал любимое украшение и чуть сжал, медленно выдыхая.
Улыбка стала уже более искренней.
Если честно, Вольфганг не понимал, почему друг так реагировал. Спрашивать было бесполезно: да Винчи не расскажет. Но было очевидно, что где-то глубоко в душе художника заныла старая рана, которую оставил кто-то похожий на Джироламо Риарио.
Заиграла музыка.
Антонио обнял Джироламо за талию и взял за руку, вытягивая в сторону. Сам Джироламо же свободной рукой приобнял дона в ответ, будто до сих пор сомневался, что ему позволено подобное касание.
Что телохранитель вообще мог на глазах у всех заполучить внимание со стороны Сальери, о котором так много мечтал.
Это желание было заметно по нежно-влюблённому взгляду. В нём читалось бесконечное «люби меня-люби меня-люби меня».
Мужчины начали танцевать. Каждое движение Риарио было пропитано отчаянием и желанием быть по-настоящему любимым доном. Он прижимался чуть ближе, чем необходимо, касался нежнее, чем это было принято в танго, смотрел так, что невозможно было не заметить, насколько Джироламо обожал Антонио.
Он был готов на всё ради дона. И сейчас боролся, но боролся не для того, чтобы показать всем, насколько профессиональным танцором был. Нет, он боролся за очередную порцию внимания. За возможность в конце концов достучаться до Антонио и рассказать о собственных чувствах.
Но что же Сальери?
О, ему очевидно было плевать. Неосторожные движения, резкие и даже грубые касания, злая усмешка — вот, что выдавало дона. Он всё время вёл в танце и тоже боролся. Только борьба для Антонио была совсем другой: он хотел показать, что был лучше. Нет, не профессиональнее. Именно лучше. В чём же? Этого точно было не понять никому из зрителей, ведь никто не знал, что происходило между Сальери и Риарио за закрытыми дверьми.
И никто не догадывался, за что Антонио так сильно ненавидел и презирал Джироламо.
Казалось, дон хотел что-то кому-то доказать. И, если бы Вольфганг не был так увлечён танцем, он бы заметил, как Леонардо в ярости сжимал руки в кулаки. Как он медленно дышал, будто пытался успокоиться. И как хмурился, словно с трудом сдерживал себя, чтобы не врезать кому-то из танцоров.
Возможно, после этого сержант бы даже понял, что взгляд перед танцем был предназначен не ему одному.
Когда Антонио в конце танца оттолкнул от себя Джироламо, последнего начал жалеть даже Вольфганг. Это было так жестоко, так холодно... Откуда столько ненависти к тому, кто без вопросов отдал бы жизнь по одному взмаху руки?
Смирение со стороны Риарио показывало, что дон вышел победителем из их странной и неравной борьбы.
Они оба замерли, тяжело дыша. Сальери выглядел до ужаса довольным, и Моцарт был готов поклясться, что он столкнул бы телохранителя ногой со сцены, если бы тот не рисковал улететь прямо в кого-то из детей.
Джироламо же стоял на коленях с опущенной головой. Он улыбался, искренне и счастливо, а глаза были закрыты. Медленно поднявшись, мужчина спустился со сцены и незаметно стёр пару слёз, пока весь зал шокировано аплодировал этому странному, но красивому и чувственному танго.
Леонардо шумно выдохнул и разжал кулаки.
— Ты точно в порядке? — Вольфганг осторожно дотронулся до руки друга. Тот кивнул и ухмыльнулся, облизывая губы.
— Да. Горячий танец, правда?
Горячим это танго сержант точно не считал. Как и вульгарным. Скорее танец принёс какую-то иррациональную тревогу и жалость по отношению к тому, кто мог хладнокровно замучить до смерти нескольких человек за раз.
Где-то в груди было больно.
Но, если не брать во внимание все детали, указывающие на безответную любовь и жгучую ненависть, то, пожалуй, танец можно было назвать красивым и притягательным.
Ответить другу Моцарт всё равно не успел.
— Спасибо. Спасибо за внимание, — Антонио поклонился, скромно улыбаясь. Вся ненависть куда-то исчезла, и он снова стал играть на публику. — Прошу всех к столу. А музыкантов прошу подняться на сцену, кто-то ведь должен развлекать гостей, — мужчина усмехнулся и вызвал волну смеха у зрителей в зале.
Леонардо поднялся и поспешил прочь. Вольфганг отправился за ним, хватая за руку. Он надеялся помочь другу и, может, узнать хотя бы часть истории, которую художник так тщательно скрывал.
Но тут да Винчи затормозил и резко повернулся лицом к Моцарту.
— Cazzo. Там эта журналистка, Лукреция Донати. Мне надо исчезнуть. Прости.
— Кто?.. — сержант нахмурился, высматривая девушку, а, когда понял, что всё равно не найдёт её среди гостей, Леонардо уже успел сбежать.
Среди гостей больше не было и телохранителя дона, Джироламо Риарио, но этого Вольфганг заметить не успел: журналистка уже подобралась к нему с миленькой, но притворной улыбкой.
— Добрый вечер. Меня зовут Лукреция Донати. Вы не могли бы ответить на пару вопросов? Откуда Вы знаете дона Сальери? Какие отношения вас связывают? Почему Вы отказались танцевать?
Вольфганг только хотел ответить, что не собирался давать интервью девушке, чьи статьи не видел ни в одной известной ему газете, как его нагло увели забирать вещи из гардероба.
— Нанни? Зороастр? — он посмотрел удивлённо на компанию, которая подхватила его под руки.
Девушка выглядела взволнованной. Она поблагодарила сопроводившего их ювелира, не дав возможности завести разговор с братом, и, одевшись, поспешила с Вольфгангом на улицу.
— Поехали домой? Хватит с нас веселья.
Конечно, Моцарт переживал за друга, но быстро согласился со своей сестрой.
С них действительно хватит.