— где ты?
я знаю занесло меня снегом,
я помню этот город разбитый.
мне снится этот город,
он с детства в памяти высечен.
Сола ждёт.
Заявляет каждый раз в самых грубых выражениях, что никогда больше — но почему-то до сих пор ждёт. Надеется на то, что он снова вернётся, снова попросит прощения — и в очередной раз сломается, не в силах больше спорить. В очередной раз бросит это оборванное “да” на выдохе, в очередной раз прошепчет, что любит. И будет любить. Правда будет снова любить.
Он снится ей почти каждый день. Ещё чуть-чуть — и Сола то ли начнёт жить в снах, то ли совсем перестанет закрывать глаза. Потому что слишком больно. Когда после таких снов просыпаешься, хочется изломать запястья, выдрать рыжие кудри, обкусать губы до крови.
Потому что во снах он перебирает эти пряди.
Держит эти руки.
Целует эти губы.
Потому что так невозможно уже.
И потому что она так хочет этого всего в реальности.
Ей кажется, что она давно приучила себя не ходить по улицам, по которым они гуляли вместе, не включать общий плейлист, который почему-то до сих пор сохранён у неё, не читать книг, которые он читал ей вслух, даже не смотреть в сторону его дома.
Только почему-то раз за разом она ловит себя на том, что идёт по этим улицам.
Только почему-то в наушниках раз за разом именно эти песни.
Только почему-то она уже пару месяцев не читала ничего другого.
Только взглядом она каждый раз косится в ту сторону, надеясь заметить его, выходящего из калитки.
И никогда не замечает. Он не выходит. Вообще никогда, хотя Сола часами сидит на балконе, с которого видно край рабочих районов, часами она издалека выглядывает такую знакомую, родную, любимую фигуру, но фигура эта никогда не появляется на горизонте. Будто бы и не было.
— где ты?
дождусь ли когда-то ответа?
здесь ветер
и замёрзшее лето.
здесь льдины,
и кай вместе с гердой
ищут путь домой.
Зима в этом году непривычно холодная.
Ладно бы снег, который тонким слоем покрывает дорожки в саду: такое через год, но всё же бывает. Но льдины, что бьются о берег, уже совсем удивительны.
Сола кутается в тонкий плед, наивно надеясь, что тот её согреет. Хочется, конечно, чтобы грели такие родные, любимые, сильные руки. Хочется прижаться, спрятаться в его объятиях, уткнуться в грудь и остаться в этом маленьком, таком хрупком мире, который они когда-то считали своим.
Только этого мира не существует.
Никогда не существовало.
Не могло существовать.
И Сола продолжает дрожать от холода, потому что тонкая ткань согреть не способна.
Может, стоило бы перестать проводить часы на балконе. Может, стоило бы перестать при этом шёпотом повторять такое родное имя, словно надеясь, что так он может её услышать. Может, стоило бы давно найти себе новое занятие, куда более интересное, чем болезненное ожидание того, что вряд ли даст ей хоть что-то хорошее.
Но Сола ничего не может изменить.
Пытается — и не может.
Потому что до боли под рёбрами хочется быть любимой.
Хоть как-нибудь, даже вот так, изощрённо, непонятно, неправильно. Хочется чувствовать любовь, даже если она оставляет всё новые шрамы, а старые до сих пор не сошли.
Потому что она любит. Не может не любить, раз за разом надеясь на то, что что-то может измениться.
— полюби меня заново,
я не помню, как правильно.
будто только встретились мы,
полюби, полюби, полюби
Она наконец видит его впервые за несколько месяцев — и тут же срывается с места, на миг забывая обо всех страхах и обо всей боли, что когда-то пришлось пережить.
— Сола? — он не успевает отреагировать уже привычной злостью, когда девушка практически налетает на него.
— Астор!
Миг — улыбка, взгляд карих глаз до непривычного нежный, и тут же — падение.
— Прости, — одним выдохом, оборвано и глухо. — Прости.
А на глазах уже слёзы, и что-то тянет назад, навязчиво просит остановиться, развернуться, убежать снова. Навязчивой мыслью крутится в голове знание того, что всё не будет хорошо.
Но Сола не уходит. Вместо этого она — маленький, наивный ребёнок — замирает перед Астором, взгляд снизу вверх не напуганный, но потерянный, такой неуверенный. И руки дрожат то ли от холода, то ли от нервов. Вот-вот заплачет, если её оттолкнуть.
Только бе быть бы отправленной куда подальше.
Не услышать бы слишком резкого.
Не испортить бы всё одной фразой.
— Я люблю тебя, — тихо-тихо, так бегло, будто бы одна пауза — и она уже никогда не наберётся сил договорить.
— И ты вернёшься? — а он не верит, вряд ли может поверить в то, что она снова перед ним, снова такая слабая.
— Да, — то самое “да”, оборванное на выдохе. Падение, без возможности подняться. — Я люблю тебя, правда.
Она утыкается ему в грудь и только смеётся тихо-тихо, почти истерично, не веря, что ей позволено снова стоять прижиматься.
— полюби меня заново,
я не помню, как правильно.
будто только встретились мы,
полюби, полюби, полюби.
Ей кажется, что весь мир кричит об одном и том же. Здесь нет ничего правильного, ничего верного, ничего стоящего этих тщетных попыток.
Но каждый раз — и всё по новой.
И снова тянуться, снова прижиматься, утыкаться в плечо и тихо плакать то ли от страха, то ли от счастья. Бесконечное количество раз повторять “люблю”, бесконечное количество раз слышать это же в ответ. Снова и снова пытаться поверить, что это может кончиться чем-то хорошим. Чем-то счастливым. Вечным.
Соле так хочется в это верить.
Даже если предыдущие два раза кончились таким крахом, что никогда бы не возвращаться, никогда не бы повторять одной и той же ошибки. Знает же, что всё будет если не также, то похоже или даже хуже.
Только она не может иначе. Только она каждый раз так отчаянно надеется, что всё будет по-другому.
Каждый раз — всё будто бы заново.
Любить заново, совсем по-другому, но, на самом деле, также.
— Я люблю тебя, — шепчет Сола, уткнувшись Астору в плечо.
По сравнению с ним она совсем маленькая, совсем слабая. Но она так хочет верить, что сможет остаться с ним рядом, идти с ним за руку по этому пути такому извилистому и сложному.
Сола знает, что это не тот человек, с кем ей выйдет дожить до старости, построить семью.
Что-то внутри упорно кричит, что если этого нет, то вроде как и любить нет смысла, но Сола любит. Ей бы хотелось любить так, чтобы раз и на всю жизнь, но этого ей никогда уже не светит. Солу невозможно любить вот так. Её вообще невозможно любить по-настоящему, здорово, хоть как-то тепло.
Но она любит.
Не может уже не любить.
— разрывает телефон:
дзинь-дон!
не пойму я, явь это или сон.
здесь зима,
здесь лёд в этой комнате.
в темноте, в мерзлоте
ищу тебя каждый день.
Каждый день, каждое утро, каждый миг Сола боится.
Вот сейчас она моргнёт, после откроет глаза — и ничего из этого не останется.
Вот сейчас она возьмёт в руки телефон — и очередное уведомление расскажет ей о том, как же она была наивна.
Вот сейчас.
Это "сейчас" происходит сотни раз каждый день, но ничего не меняется, не исчезает, не ломается.
А Сола только и ждёт момента, когда всё рухнет.
Потому что как бы не хотелось верить в то, что всё будет хорошо, ничего быть хорошо не может. Не для неё. Просто для неё вообще ничего и никогда хорошо не будет.
Она просто не может до конца поверить в то, что сейчас, хотя бы в одном этом моменте, всё правда хорошо. Что всё не рушится в один этот миг. Не падает ей на голову резкими словами и проклятиями.
Она не может поверить просто в то, что они снова вместе. Спустя сколько? Пару месяцев? Или полгода? В прошлый раз перерыв был куда больше. В прошлый раз почему-то поверить было проще. В прошлый раз вообще всё было так легко, так естественно. А теперь она не может понять — может ей это всё снится? Может она всё выдумала?
Но ничего не исчезает сколько не моргай.
И Сола снова обнимает Астора, снова прижимается к нему, снова закрывает глаза у него на коленях, отчаянно надеясь, что проснётся тут же. Что она больше никогда не будет одна. Что больше никогда не будет больно.
Она знает, что будет больнее.
Но не хочет, бесконечно не хочет это признавать.
— холод пробирает до костей.
жду, конечно, оттепель
и вестей.
королевы снежной
замёрзшее сердце.
я помню эту сказку,
помню её с детства.
Зима холоднее к январю, но Сола греется в его объятиях и уже не дрожит от холода. Так наивно-хорошо, так иллюзорно-правильно.
Хотя, конечно, ничего хорошего и ничего правильного тут нет.
Она прекрасно помнит, как всё было в прошлый раз. И в позапрошлый тоже. И как теперь будет. Это сказка — лживая, но красивая история, в которую хочется верить. От которой ждёт чего-то прекрасного, но которая никогда этого не даст.
Глупо, наверное, закрывать на это глаза, но Сола именно это и делает.
Она не может иначе.
— Ты останешься сегодня? — в её тихом, совсем слабом голосе трепещет надежда. Сола боится, задавая каждый вопрос. Так боится услышать ответ, который обрубит разом всё. Она надеется, она хочет верить, но не получается верить твёрдо. Опора у этой веры такая хрупкая, на одной ножке вместо четырёх.
Вместо ответа — кивок и полуулыбка, не способная растопить льда в голубых глазах.
Сола вздыхает и роняет голову ему на плечо, прижимается ближе. Отчаянно выталкивает из памяти этот холодный взгляд, в котором нет давно той нежности, что была когда-то уже совсем давно. Ей так хочется обратно — на три с лишним года назад, в их первое лето. В тот солнечный август, когда можно было смеяться и бегать по мостам, ловить закаты и встречать рассветы вместе, бесконечно признаваться в любви звенящими голосами. Когда всё было хорошо. Когда не было ничего, что могло бы это разрушить.
Оказалось, было.
Вот и теперь что-то снова будет. Что-то, что ударит по голове молотом, обозначая конец всему.
Сола не хочет знать, что это будет.
Хочет только наивно верить, что всё будет иначе.
— полюби меня заново,
я не помню, как правильно.
будто только встретились мы,
полюби, полюби, полюби
Ей так хочется верить, что её любят.
Что её можно любить условно правильно.
Что её можно полюбить снова.
— Позволь мне любить тебя, — просит Сола совсем тихо, — позволь мне любить тебя по-настоящему.
Они стоят на берегу, на скалах. Здесь холодной, почти ледяной ветер гуляет совсем свободно, а внизу море разбивает льдины о крутой берег.
Точно также бьются их чувства.
Но оба упорно делают вид, что всё в порядке. Им так хочется сохранить хотя бы иллюзию этого. Они так наивны, хотя должны были уже оба вырасти. Детство осталось в том первом августе, где было тепло и хорошо.
Теперь холодно и нервно.
— Я не умею любить, но позволь мне… — почти умоляет Сола, но так и не получает ответа. То ли говорит слишком тихо, то ли ветер шумит слишком громко.
Она хочет его любить, и неважно, насколько это будет больно. Она хочет подарить ему столько всего хорошего, столько прекрасного.
Сола сделает что угодно, чтобы это стало вечностью. Чтобы это могло стать вечностью.
Их счастливой вечностью.
Потому что какой смысл любить, если это не навсегда?
полюби меня заново,
я не помню, как правильно.
будто только встретились мы,
отогрей, полюби, отогрей, полюби
полюби меня заново,
я не помню, как правильно.
будто только встретились мы,
полюби, полюби, полюби