В каждом месте была своя странная традиция. Олетус, к сожалению многих его жильцов, не был исключением. Игла вновь пронзает палец и юный писатель пронзительно вскрикивает от неожиданности. Где-то глубоко в душе было желание, чтобы это был кончик медицинской иглы, которую бы в него безжалостно вставлял Кошмар, противно усмехаясь прямо в лицо. Но вместо лекарства или пробирки, что собирала бы с пальца эти огромные капли, тут была обычная швейная игла, нитки да ткань. По левую руку лежала небольшая горка синтепона, что достали из какой-то совсем старой и совсем непрезентабельной игрушки. Орфей тихонько ругался, слизывая с пальца следы своей неаккуратности.
– Возьми другую иглу. – голос заставил подпрыгнуть, вновь ткнув иглу себе в руку, но уже с меньшими последствиями. – Твоя сильно тонкая для такой ткани. – перед писателем медленно опускается на колени Божество. Теплые сухие руки берут за запястья, разглядывая руки, похожие на минное поле из проколов, царапин и мозолей, которые набили всего за два дня работы. – Пока ты пытаешься продеть ткань такой иглой, ты можешь оставить себе серьезные повреждения, но нужного результата не получить, а то и вовсе разломить её на две части, которые будут представлять опасность уже всем, если потеряются где-то на полу. – Хастур медленно провел по свежей ране щупальцем, останавливая кровь.
– Вы знаете как шить..?
– Я знаю многое, писатель. Я Божество ремесленной деревни. Мало у кого были средства выехать из неё ради новой одежды и игрушек. Многое люди делали сами. – Бог тяжело вздыхает. В глазах пробегает кислая искра сожаления. – Некоторое из этого приносили и мне как дар. Так что да. Я способен на вышивку, как и на большую часть трудовой человеческой деятельности. Что ты шьешь?
Кончик когтя медленно прошелся по выкройкам, разглядывая те. Хороший материал, который мог позволить здесь далеко не каждый. Невольно становилось интересно откуда у писателя он. А тот лишь сильнее краснеет и отводит взгляд.
– Это смущение? Я верно улавливаю твою эмоцию? – Орфей коротко кивает, вжимаясь в спинку кресла сильнее. – Хорошо… Почему ты смущен, Орфей?
– Ничего такого, Сэр.
– Рассказывай. – Хастур устраивается удобнее на своих щупальцах у самых ног Орфея. Голову наклоняют вбок, прижимаясь капюшоном к чужой ноге и прикрывают глаза. В особняке на удивление тихо и спокойно. За окном медленно шуршат в полете листья, опускаясь на землю и карнизы здания. Хастур чуть ежится, но поднимает взгляд на своего человека, поглаживая того по ноге одним из щупалец.
— В поместье есть традиция…— писатель тяжело сглатывает. Общаться с Богом все еще было проблематично для него. Показная напыщенность уступала робости, а колкий язык мгновенно превращался в вату во рту, не позволяя сказать ни одного внятного слова. — К хеллоуину каждый выживший делает игрушку… — Хастур медленно кивает. — Ну и… Вот.
— Ты смущен от факта, что Я застал тебя за этим занятием? Я не слышал, чтобы шитье было чем-то интимным у людей.
Орфей робко протянул руку в сторону Бога, приглашая того занять его место в кресле, пока сам писатель, совсем робко, словно там были личные дневники самого Орфея, начал перебирать многочисленные выкройки и чертежи, сделанные самостоятельно. Вот тельце куклы, вот одежда, выкройки для каждого щупальца, голова, круглый большой глаз. И Бог лишь довольно усмехается на это, перекладывая листы и рассматриваю каждую деталь.
— А есть критерии выбора?
— «Тот, кто вам нравится».
Примечание
Спасибо за прочтение.