Наверное, это все было ошибкой. Сном, видением, галлюцинацией.
Чем угодно — только пусть это не будет правдой, просишь ты.
Однако желание так и не сбывается — сколько ты его не повторяй. Раз за разом открывая глаза, ты видел лишь то, как растет лужа крови вокруг тела, струйками бьет из вены, заливает пол, окрашивает белый мрамор в красный. Длинные волосы пропитаны кровью, белая униформа Ночного Класса стремительно впитывает кровь — как губка. Карие глаза глядят в пустоту, и больше тебе не увидеть улыбки на этих, сейчас быстро синеющих, губах.
Прижав ладонь ко рту, ты тут же отдергиваешь ее и с ужасом смотришь на алые разводы на белой коже. Не может быть. Это не ты. Ты не мог, не мог этого сделать!
Последняя фраза отчаянным воплем срывается с губ. И тебе отвечает совсем другой голос:
— Мог и сделал. Это твоя вина, Кирию Зеро.
Холодный пот выступает на коже. Рывком обернувшись, ты встречаешься взглядом с другой парой карих глаз — пусть они и более походят на оттенок шоколада, но все же — слишком велико сходство, если ты знаешь правду. Слишком ничтожны слова, когда ты уже совершил преступление.
— Юки… Я… Я не хотел…
— Хотел. Ты ведь всегда хотел убить его. Зеро… — тонких губ касается грустная улыбка, и сердце сбивается с ритма. Только не плачь. Только не плачь при мне сейчас. Не надо, хватит, прекрати, иначе…
А что иначе? Порвешь себе вены, чтобы последовать за ним? Но ты сейчас полон крови чистокровного. Хоть в голову себе стреляй — вылечишься, а потом оценишь, как красиво разлетелись твои мозги по комнате.
Отчаяние разливается в крови угловатыми кусочками льда, и с каждой минутой эти льдинки все больше разрастаются, рвут вены, засоряют протоки, болезненной плотиной выстраиваются возле сердца, чтобы в конце концов разорвать его изнутри — и, хватаясь за рубашку, за грудь, за сердце, ты падаешь лицом в эту сладко пахнущую кровь, перед которой до этого не мог устоять, ногой цепляешь цепи с печатями, которыми ты удерживал вампира и не давал ему вырваться, чтобы исцелиться.
— Монстр, — шепчут бледные губы девушки, и она поворачивается к тебе спиной. Уходит. Только слышен стук ее каблуков. Размеренный, ровный ритм, похожий на задаваемый метрономом.
— Юки… Нет, Юки, прошу тебя, это не так, я не… — ты замолкаешь. Она ушла. Та, которую ты любил чуть меньше, чем того, чье остывающее тело лежит рядом с тобой сейчас — ушла.
Ты один. В крови. Без сил, желания и возможности подняться. Заклейменный монстром и убийцей в глазах своего единственного оставшегося лучика солнца.
Это ты. Твоя вина. Твоя ошибка. Твой сон, видение и галлюцинация.
Твоя жуткая реальность.
— Зеро, поднимайся, — нежный, любимый голос прямо над ухом. Ты вздрагиваешь и просыпаешься. Подушка мокрая, и ты рывком вытираешь мокрое лицо. Чтобы он не видел этой минуты слабости.
— Доброе утро, любимый, — теплые губы касается виска, и ты замираешь, так и не опустив руки. Теплые. Бледно-розовые губы — не синие. Живой.
Рывком притянув к себе пропахшее розами и дождем тело, лицом утыкаешься в грудь, жадно прислушиваясь к биению сердца.
Это был сон. Твой кошмарный сон, страх из глубин сознания. Будто понимая, что ты испытал, изящные длинные пальцы зарываются в волосы в ласкающем поглаживании, а губы ласково касаются макушки.
— Что тебе приснилось? — ты понимаешь, что он уже увидел мокрое пятно на подушке и знает, что ты в смятении.
— Я убил тебя, — хриплый шепот — вот и все, на что тебя хватило. Ты жалок, Зеро.
— Вот как, — по интонации слышишь, что он улыбается.
— Черт бы тебя побрал, Куран, я ведь правда испугался! — забыв о том, что ты испытывал всего минуту назад, ты рычишь ему в лицо, желая силой стереть эту улыбочку. Раздражает, что проклятый Куран все еще не понимает, как тебе было плохо там, будучи запертым, наедине со страшной реальностью. Реальностью кошмара, где у тебя не было никакой власти.
— Я знаю, милый. Но мне просто приятно, что после стольких лет угроз, ты наконец-то признаешь, что я так важен для тебя, — он почти смеется, а ты злишься сильнее прежнего, и почти хочешь оттолкнуть его, но…
Вместо этого ты лишь теснее прижимаешь его, зарываешься носом в рубашку. Розы и дождь, сладкий запах, въевшийся в каждую вещь, в кожу и даже в кровь.
— Ты снова был на улице? — ворчишь, хотя и радуешься, что сон остался сном, а в реальности тебе уже даже завтрак сделали, и не абы кто, а сам Король Вампиров.
— Да, мне нужно было отправить новые указания Айдо, — он вновь инертно спокоен, и это спокойствие привычнее любых других эмоций. Ты полюбил его таким и только таким — меняющимся каждую секунду штормом, то властным, то нежным, то веселым, то печальным, и сколько бы не были вместе, ты не уставал любоваться за всеми этими изменениями.
Канаме Куран был подобен морю со своими быстро наступающими приливами и отливами, меняющей под лучами солнца цвет водой. Неповторимый и бесподобный. И лишь твой. Твой и немножко Юки. Совсем капельку.
— Знаешь, иногда я почти тебя ненавижу… — начинаешь ты, а он уже привычно подхватывает, вновь улыбаясь — ласково и нежно, как улыбается только тебе.
— Но иногда ты почти меня любишь, — шепчет он, наклоняясь, чтобы подарить тебе уже привычный утренний поцелуй.
— А иногда я понимаю, что люблю тебя не почти, — наконец заканчивает бывший Охотник, тихо вздыхая и смущенно отводя глаза.
Чистокровный замирает, и несколько мгновений ты слышишь только собственное сердце, бешено бьющееся в груди. Хочется зашипеть и зажать рот руками. Идиот. Когда ты уже научишься держать язык за зубами.
— Зеро… — такой страстной и нежной интонации ты давно не слышал, и это немного пугает, так что ты невольно краснеешь и пытаешься пятиться, но в итоге загоняешь себя в ловушку, а мягкие губы уже впиваются в твои, утягивают в страстный поцелуй.
— Завтрак временно откладывается, — мурлычет в промежутке Канаме, и ты краснеешь еще больше, потому что понимаешь, что он имеет в виду. Да и как не понять, когда тонкие пальцы уже стягивают одеяло и ловко скользят по телу, оглаживая сверху вниз, снова и снова, пока тебя не начинает колотить дрожь неприкрытого желания, в глаза не заволакивает сладостная дымка.
Канаме всегда нежен, и ты иногда сам поражаешься, откуда у тебя на теле эти темные отметины и следы пальцев, так долго не заживающие. Иногда ты даже думаешь, что он сидит с трафаретом и красками по утрам, пока ты спишь, но боль, если надавить, всегда настоящая — сладостно приятная — такая боль пропитана запахом собственнических мотивов.
Тонкие пальцы обхватывают запястья и заводят руки за голову, горячие губы скользят по груди, вырывая несдержанные стоны, и даже вскрики, когда он добавляет зубы и сжимает бледно-розовые соски до покраснения. Невыносимо приятно, ты всегда это знал, но иногда совсем сносит крышу даже от подобных, практически невинных ласк, и ты снова, как девственник, заливаешься краской, потому что знаешь — что бы он не сделал дальше, в этом не будет ничего невинного.
Кончик языка скользит по губам, пробирается в рот, будто хитрый лазутчик в стан врага, а в следующее мгновение ты уже мычишь, хотя он лишь покусывает твой язык, пока тонкие пальцы отводят крайнюю плоть и обнажают головку, растирая выступившую смазку, скользят ниже, еще и еще, снова и снова, чуть сильнее сжимая кольцо пальцев, беспощадно лаская член от основания к головке и обратно, и так по кругу.
Изгибаясь, ты вскоре доходишь до того, что он вынужден силой привязать запястье мягкими полосами к изголовью кровати и сосредоточиться на ласке — как всегда чувственной. И дрожь, которая прокатывается по телу волнами при каждом прикосновении, совсем неподдельная дрожь истинного наслаждения, которое лишь он может подарить.
Щеки горят, лицо пылает, горят даже легкие, и ты задыхаешься, в отчаянии хватаешь воздух губами, прежде чем наконец действительно вспоминаешь, как это — по настоящему дышать.
Он-таки доводит тебя до оргазма, и ты смотришь своими бледно-фиалковыми глазами, как этот извращенец облизывает собственные длинные пальцы, поглядывая на тебя из-под длинных ресниц.
Ему доставляет истинное удовольствие видеть, как ты беззащитен перед ним, перед его чарами. А между тем, он вновь наклоняется к твоему паху и вбирает даже не смягчившийся член в рот, пока первый палец массирует вход — будто и не он вовсе еще вчера вечером точно также растягивал тебя перед очередным актом, заставляя хватать все, что под руку попадется.
— Бесстыдный Король, — хриплый шепот успевает сорваться до того, как мир исчезает в сияющих красках удовольствия, и твой рот уже занят стонами, хриплыми вздохами, новыми попытками не задохнуться и вспомнить, как заново научиться дышать. Он будто наказывает тебя, и сладкая тяжесть внизу живота быстро растет и проливается — тоже быстро. Три пальца движутся внутри, и лишь сжав их в себе, ты понимаешь, что он и правда успел растянуть тебя, хорошенько поиграться с чувствительными местечками, а ты даже не заметил в своем состоянии, будучи слишком опьяненным, чтобы вообще анализировать, как и что именно он делает, чтобы доставить тебе удовольствие.
Куран жадно облизывается и наконец избавляется от брюк, устраиваясь над тобой. Горячая головка упирается в анус, и член наконец уверенно скользит внутрь и наружу, вырывая новый вскрик, полный оглушительного удовольствия. Ты забываешь обо всем — о кошмарном сне, о завтраке, о своих словах, потому что все это не важно, и для тебя никто не важен, кроме этого вампира, то и дело царапающего твои губы своими клыками, чтобы в процессе насладиться вкусом твоей крови.
Он ведь так и называет это — кровавый поцелуй, и ты не сопротивляешься, лишь покорно поднимаешь бедра навстречу, сдавленно выстанывая его имя, когда он толкается в простату, собираясь подарить тебе очередной оргазм за утро, с каждой минутой все ускоряя темп и доводя до исступления своими поцелуями, руками, хаотично ласкающими нагое тело.
Теперь вы оба горите, и он сдавленно стонет, срываясь, начиная двигаться рвано, после вновь пытается восстановить темп, доставить чуть больше удовольствия и делать это чуточку дольше.
Ты срываешься в головокружительную пропасть первым, и дом, с его тонкими стенами, оглашается его именем, а после тихим угрожающим рыком, когда он засаживает тебе как можно глубже и кончает, вырывая новый отчаянный стон и опускаясь на твое тело сверху в изнеможении.
Еще несколько минут вы слышите только хриплое дыхание друг друга, после чего, Канаме, будто изголодавшись, вновь начинает целовать опухшие сухие губы в тонких трещинках, которые очень быстро заживут, гладит тебя по волосам, а после, отстранившись, тихо шепчет на ухо, будто боится, что кто-то еще услышит:
— Люблю тебя, Зеро.