Примечание
январь 2017
Дазаю очень редко снились хорошие сны.
Куда чаще его ночным спутником была чашка кофе и книга.
Еще чаще — снотворное, которым он закидывался часов так с десяти вечера. А потом еще пару часов лежал в постели, боясь сомкнуть глаза — не давали спать собственные мысли и воспоминания, анализ слов и действий других людей.
За это Осаму немного ненавидел собственный развитый ум и мечтал резко отупеть. Или даже лишиться памяти — хоть кошмаров станет поменьше.
Или не станет?
Вариант видеть трагедии прошлого, переживать их раз за разом, не зная, что к чему, мужчине тоже не нравился от слова совсем.
Сегодняшний вечер казался Дазаю сомнительным уже от того, что спать он укладывался на работе, а обычных его таблеток под рукой не было.
Йосано, к счастью, еще не ушла, и Осаму вымозжил-таки у нее пару белых кругляшей, проводив взглядом закрываемый в сейф пузырек.
Кончать с собой с помощью снотворного он так и так не планировал, но коллеги не любили давать ему идеи.
— Пей аккуратно, я бы сказала «по одной», но могу представить, что тебе снится. Так что не говорю. Но и за побочный эффект ответственности не несу, понял?
Дазай кивает, как послушный мальчик, улыбается и провожает ее до двери, закрывает офис изнутри — для всех агентство стоит пустое, значит и дверь, когда ее проверит охранник, должна быть закрыта.
Свет исходит от единственной включенной настольной лампы. Осаму скидывает пальто и обувь, жилетку, часть бинтов, прежде чем сунуть ноги в тапки и идти в уборную.
Умыться, помыть руки до приятного ощущения чистой, не сальной кожи. Сунуть под кран голову — надо прийти в себя, успокоиться и согнать накопившуюся за день усталость.
Отчет он делает на удивление быстро — за жалкие тридцать минут вместо двух часов. И без ошибок.
Он пьет таблетки и заваливается на диван, вяло шевелит пальцами на ногах.
Сколько он там еще не может спать у себя дома, потому что Атсуши разрушил пару стен, когда выяснял отношения с пришедшим Акутагавой?
Дазай успел пожить у всех коллег и теперь остановился на варианте жить на работе.
Куникида зануда, Йосано любит выпить, Рампо дома еще невыносимей, чем на любом месте преступления и терпеть его может только почти живущий с ним По. Остальных Дазай даже как варианты не собирался рассматривать.
Засыпает он незаметно, но понимает, что это сон, только тогда, когда кажется, что он в своей комнате в мафии — золото и багровые тона обоев, пушистые ковры, тяжелые бархатные шторы, рабочий стол — черный, матовый, он за ним в своей черноте костюма и пальто выглядит более чем уместно.
На стене тикают и бьют полночь старые часы, заставшие дедушку его дедушки, выглядящие раритетно и устало — на углу пошла пузыриться краска, а значит, скоро их утащат на косметический ремонт.
В пышных и пыльных коврах на полу умирают все звуки, Дазай сдвигает тяжелое пресс-папье в сторону и окидывает взглядом старый тайник, где обычно хранил револьвер, а в подростковом возрасте и презервативы.
Сейчас он знает, что тайник пуст, но водит пальцем по стыку — просто так, чтобы прикоснуться к своему прошлому.
Неожиданно он напрягается и прислушивается, осознавая, что не один — и не был один все это время.
Под столом возня и шум — первый инстинкт отодвинуться и заглянуть, но что-то мешает, а потом становится поздно. Дазай вздрагивает и трепещет, когда бедра нервно и рывком стискивают ладони, а о пах трутся, как ему кажется, щекой.
— Какого?..
Пальцы сжимаются и Осаму глотает ругательство. Сон пугает реалистичностью ощущений и неординарностью сюжета.
Но совсем мужчина опешивает, когда пальцы незнакомца, который сидит под столом, тянут язычок молнии, расстегивают пуговицу и начинают поглаживать ему мошонку сквозь белье.
Дазай поспешно затыкает себе рот, крупно дрожа и выдыхая через нос.
Шумно сглотнув, некто неопознанный идет дальше, поглаживая ему пах, опаляет дыханием стояк. Осаму кусает губы и шумно стонет, утыкается лицом в столешницу — возбудился он не на шутку практически из-за ничего.
Впрочем, его это не удивляет — мало ли, кому не снились мокрые сны.
Дазай мутным взглядом окидывает помещение и невесело усмехается — под его взглядом ручка двери предсказуемо поворачивается и в помещение заходит Чуя.
Вот кого не хватало в такой момент.
Выпрямиться удается не сразу. Накахара складывает на стол порцию бумаг и не спешит оставить его одного.
Даже наоборот — обойдя кресло, он, словно не замечая, что Дазай уже не один, наклоняется и целует его — мужчина теряется и не находит ничего лучше, чем ответить напарнику, порыкивая от ощущения тонких пальцев в волосах, которые зарываются, прежде чем сжаться.
Осаму ощущает теплую волну, прокатившуюся по спине, осевшую искорками в пояснице — словно ему нервные окончания тронули жаркой волной.
Головки касаются горячие губы, вынуждая мужчину подскочить на стуле и выругаться — сон превращается в эротический кошмар, где он целуется с желанным для него человеком, пока под столом ему грязно отсасывает какой-нибудь не слишком приятный тип.
Отодвинув прочь Чую, застегнувшись и отпихнув от себя кресло ногой, Дазай собирается с духом и свободной рукой зарывается в волосы невидимки, тянет…
Вытаскивая из-под столешницы второго Накахару, моложе, еще в длинном плаще и со взглядом ребенка, с распухшими губами и румянцем от уха до уха.
Теперь Дазай ругается со вкусом, но рыжая парочка только переглядывается — взрослый хмурится и явно не намерен отступать. Молодой краснеет, но тоже настойчиво впивается взглядом в его лицо — Осаму вздрагивает и ощущает себя загипнотизированным змеей. Вернее, змеями — двумя сразу.
Он еще понимает, что парочка не удивлена тому, что их в его сне сразу двое, но дальше мозг пробуксовывает и ничего путного не подсказывает, повелевая смотреть, слушать и делать выводы.
В какой-то момент мысли у этих двоих явно сходятся, и потому они затаскивают его на постель — Дазай почти не помнит, как шел к ней, взрослый решительно сдирает с него штаны и уступает место себе молодому.
Эспер осознает, что в конечном итоге, он влип в секс втроем, где ему придется испытать на себе очарование сразу двух Накахар.
Пожалуй, и правда эротический кошмар — Осаму и с одним молодым не знал, как управиться, а тут их двое, и взрослый явно намерен расплатиться с ним по всем долгам, стоит только младшей версии подготовить почву.
Ну да, предсказуемо — младший Чуя выглядит так, будто сложнее поцелуев ничего не пробовал. А старший явно способен удивить своими познаниями даже в соблазнении, где редко бывает что-то путное.
Осаму нервно прикусывает губу, когда узел галстука растягивают, шумно выдыхает, осознавая еще одну немаловажную деталь: он одет в те вещи, которые носил, когда ему было девятнадцать. Не хватает только бинтов поперек головы, но в зеркале он отражается совсем еще мальчишкой, ровесником молодого Чуи.
Значит, взрослый Накахара взят из его собственного разума?
Дазай вспоминает слова о том, что Йосано не ручается за последствия приема таблеток и стискивает зубы, а в следующий миг забывает, как думать вообще — малыш устроился между его ног и принялся заканчивать начатое.
Осаму прикусил губу, не в силах отвести взгляда от выгнутой спинки и оттопыренного зада. Маленький Чуя частенько ерзал, испытывая дискомфорт от возбуждения.
Будь у него возможность — он с радостью стащил бы прочь мешающиеся вещи.
Но в итоге за него это сделал Чуя взрослый, и Дазай окинул цепким взглядом тела их обоих.
Завершенность взрослого мужчины против мягкости и очаровательной детской угловатости подростка.
Осаму хмыкнул и подтянул к себе взрослого, впиваясь поцелуем в губы и шумно постанывая, поджимая пальцы на ногах — ощущалось, словно его целуют и в губы, и между ног. С ума сойти можно от возбуждения и сладкого тянущего напряжения — похоже на идеальный сон, где рыжие синхронизировались быстрее, чем сам он понял, что было бы интересно попробовать что-то подобное.
Но вместо этого на очередном влажном звуке Дазай ощущает, что тугая пружина в животе сорвалась. Он кончил на лицо мальчишке, который с тихим вздохом обтер губы и выжидающе уставился на единственного тут взрослого.
— Он может взять тебя, а я его, — предлагает Чуя себе младшему, садясь рядом и помогая вытереть мордашку. — Он хорошенький и тут еще не такая дылда, чтобы мне было неудобно брать его со спины.
Кажется, они покраснели и переглянулись вместе с малышом.
Дазай хотел спросить, насколько все это сон. Насколько сильна таблетка, что он видит все так ярко и детально. Насколько велика вероятность, что он проснется насквозь мокрый с ощущением, что его поимели, пока он сам кому-то вставлял.
Но он не спросил.
А потом Чуя поймал его запястье и зубами стянул смятый галстук, пальцами быстро скользнул по пуговицам рубашки, усмехаясь.
— Неужели так хочется расплатиться за все насмешки? — Осаму прищурился и покорно выскользнул из вещей, ощущая, как ладони в перчатках скользнули по его ребрам, а вторая пара робко легла на грудь — молчаливый малыш Чуя требовал внимания и явно хотел показать, что Дазай и его тоже, и не только старший Накахара заслуживает внимания.
Осаму в ответ погладил его по щеке и вздрогнул: о ягодицы терлись стянутым трусами членом, старший мафиози явно был серьезен.
— Я радуюсь возможности тебя трахнуть, пока ты не вырос, — роняет Чуя, а после толкает на постель, вынуждая подмять под себя младшего. — Думаешь, я не знаю, что в теле мальца заперт настоящий, взрослый Дазай? — Осаму оборачивается и щурится через плечо. — Конечно, знаю. В конце концов, так было сделано специально. А теперь прекрати строить из себя невинность, ты трахал шлюх с двенадцати, и я говорю не только о тех разукрашенных суках, — Чуя под ним смотрит смущенно, но твердо, разводит ноги, приглашая к действиям. — И понежнее, иначе от меня никаких поблажек не получишь.
— Я всегда знал, что внутри у тебя настоящая змея, — проворчал эспер.
Ему сунули смазку, которую он не поленился использовать в больших количествах — все же перед ним очень юный Чуя. А сзади — его очень мстительная версия. Очень злобная и дьявольски сексуальная, которая следит за тем, как младшенький томно прикусывает губу и выгибается в пояснице.
И не важно, что это просто сон — глядя на то, как он смущается или нервно облизывает губы, Осаму понимает, что у него хватит терпения на растяжку и чтобы взять нежно — такой Чуя его заводит куда больше той химеры, что прилипла к нему сзади, хриплым шепотом отдавая приказы и раздавая угрозы.
Тем временем его самого вынуждают расслабиться и не дергаться.
Так он узнает, что Чуя с перчатками не расстается даже в сексе, даже проталкивая пальцы в чужую задницу.
Он стонет и впервые ощущает, как давят на простату — по телу прокатывается теплая волна и он не успевает удержать протяжный стон. Они с младшеньким краснеют, столкнувшись взглядами, а сзади слышно только хмыканье. От следующего движения пальцев Осаму прогибается и стискивает руки в кулачки — подростковое тело возмутительно отзывчивое, у него стоит до неприятного тянущего ощущения между ног.
Под веками россыпь белых вспышек, он ощущает, как шею обхватили руками, а губы мягко облизывает прохладный язычок — Чиби-Чуя, как про себя называет его Дазай, на вкус как глоток холодной воды в пустыне. К нему невольно жмешься в ответном порыве.
У взрослого этого вкуса уже нет, зато есть горькая нотка от дешевых сигарет — какую бы гадость тот ни курил, стоит отучить от нее рыжего — портит ощущение.
— Начни первым, а я пристроюсь, — Накахары гладят его влажную спину, слышно, что взрослый улыбается. — И, кстати, это не сон, — теплые губы касаются ушной раковины, а Осаму словно молнией бьет. — Ты действительно в прошлом, заперт в собственном подростковом теле. Пришлось повозиться, прежде чем мы смогли затащить сюда твое сознание и оно подчинило себе мальчишку. Наверное, стоит поблагодарить и узнать, что ты сделал такого, что мы достигли успеха?
— Совершил самую большую свою ошибку — принял разработанное Йосано снотворное, — Дазай все еще не верит, но голос у него вздрагивает — слишком сильные, слишком реальные ощущения, чтобы не верить чужим словам.
— Что ж, я порадуюсь, что у меня не совсем бесполезный новый подчиненный, который вытворяет подобное и уже за то, что все получилось, я не превращу его в пушечное мясо — утром тебе будет весело, Дазай, секс оставляет после себя незабываемые ощущения, особенно когда вставляют тебе, — зловредным ноткам в чужом голосе удается прошибить Осаму на легкую дрожь. Но недостаточно сильную, хотя стойкое желание передернуть плечами никуда не пропало.
Осаму с легким привкусом отчаяния прижимает к себе мальчишку — в его сознании это мальчишка, никак не молодой мужчина. Молодым мужчиной он может назвать себя, когда бодрствует и тот сгусток ехидства и злой иронии, что за его спиной невозмутимо шелестит оберткой презерватива.
Однако Чиби-Чуя не дает ему смотреть через плечо — ладони обхватывают лицо, упрямство плещется в глазах, когда он целует его снова и до Дазая доходит.
Малыш влюблен. В Дазая своего времени, если он действительно понимает принцип действия способности. И сейчас едва ли не единственный шанс получить сразу все, о чем он раньше едва мог мечтать.
Если отбросить колкие смешки — в будущем ничего не изменилось между ними с Чуей. Дазай не смешивал работу и отношения никогда, хотя Накахара делал иногда что-то, что в обычную модель поведения не укладывалось. «Что-то» попахивало заботой и нежностью.
А за обычной вредностью можно услышать волнение, откровенный невроз.
— Изменится ли будущее, если мы сделаем это здесь? — тянет Дазай, прижимаясь губами к теплой шейке, оставляя поцелуй прямо на бьющейся жилке.
— О чем это ты? — Накахара звучит удивленно и тут же прижимается со спины. Кожа у него очень горячая, обдающая жаром при приближении.
— Засыпал я в одиночестве и на работе — есть ли шанс, что проснусь где-нибудь в другом месте?
— Понятия не имею, раньше ничего такого не происходило, — рыжий трется и раздраженно бросает: — Поторопись, я устал ждать.
— Что, уже не стоит? — ухватился за тему Осаму.
— Дазай! — рыкнул рыжий под смешки.
Признаться честно — рисковать не хотелось. Но использовать способность не получалось, хотя это его тело, пусть и моложе.
Он выдыхает и аккуратно прижимает рыжего к постели, кусает кожу на выпирающей ключице. В волосы зарываются тонкие пальчики, Чуя под ним поскуливает и едва слышно молит, стискивая коленками его бока.
Никогда он не думал, что придется смотреть на Накахару глазами взрослого, но тут были определенные плюсы в виде нежданного доверия и… надежды? Насколько сильно он отчаялся, что доверился чужому глупому плану, навязчивой идее?
А сколько проплакал от собственной нерешительности и страха быть отвергнутым, потому что его напарник вечно выбирает других, извиняясь перед ним, отмахиваясь словами «это просто работа, ничего личного»?
Осаму выдыхает и плавно входит. Опыт тут на его стороне, хотя молодое тело лишено нескольких имеющихся у него болезненных точек. Не тянут шрамы, не сковывают полученные им переломы. Не приходится планировать каждое движение, чтобы не было заметно, что его грызет боль.
Он пользуется этим и выбирает темп, когда сзади наваливаются всем весом, и дрожаще выдохнувший Накахара-старший толкается в него, глухо постанывая и кусая в плечо.
— Эй, это мог быть секс на четверых во плоти, — бормочет Дазай, аккуратно подстраиваясь под задаваемый темп.
— Я бы не позволил тебе… Не позволил бы тебе все испортить, — Чуя стонет, когда он резко сжимается, Накахара под ним выглядит так, будто вот-вот задохнется от удовольствия. Одного его румянца хватает, чтобы понять — первый опыт.
Первый опыт и они делают это фактически вчетвером. Интересно, знает ли его собственная младшая версия, что они тут вытворяют с его телом?
Впрочем, это не столь важно. Чуя — и один, и второй — доставляют ему удовольствие, а он отвечает им взаимностью.
Дазаю удается сдержаться и выдержать почти привычный ему промежуток времени, прежде чем он кончает, ощущая жар сразу двух прижавшихся к нему тел, тиски плоти вокруг собственного члена, жаркую твердость внутри — младшенький к тому моменту успевает спустить дважды и смущен, но продолжает смотреть, как его влажной мечте вставляет его взрослая версия.
Накахаре-старшему требуется лишняя минута, чтобы излиться ему на ягодицы и навалиться всем весом снова, коротко целуя за ухом, от чего Дазай вздрагивает — неожиданно сильная реакция, раньше его никто там не целовал и об этой эрогенной зоне он и думать не думал, хотя она была очевидна.
Они втроем разваливаются на кровати, младший тут же вырубается, старший протягивает ему влажное полотенце.
— Что ты там говорил насчет перемены будущего? — мужчина закуривает и Дазай вместе с ним.
— Раньше вы ничего и не делали, чтобы будущее менялось. А сейчас ты лично своими руками переплел наше. Сомневаюсь, что ты смолчишь, помня о сегодняшней ночи. Сомневаюсь, что я действительно поверю, если ты расскажешь, а я не буду помнить. Мы можем разойтись раньше, можем… Что угодно может произойти, — Дазай обводит пальцами свои шрамы, припоминая, какие он получит значительно позже.
— Ну, я надеюсь, что ничего страшного от одной ночи не произойдет. Тем более — я действительно рад, что тут ты еще не дылда и я имею право тебя трахнуть, — Чуя смеется, а Дазай давится дымом — здесь он едва перегнал мужчину в росте. В будущем это исправится, но пока что рыжий действительно выглядит подходяще для доминирующей роли.
— Зато как только проснусь — назову тебя педофилом, — заявил Осаму, судорожно придумывая еще прозвища, которые ранят самооценку, заденут хоть как-то. — И… и извращенцем!
— Слабые попытки, — осклабился Накахара. Очертания комнаты неожиданно стали размываться. — Время вышло, до встречи в реальности.
— Иди ты… — из последних сил выдохнул Дазай, проваливаясь в темноту.
***
— Подъем, Дазай! Накахара, бери этого лентяя за шкирку и отправляйтесь на место преступления! — у Куникиды очень громкий голос и просыпаться под него — вовсе не золотая мечта.
Осаму пытается перевернуться на другой бок, но неожиданно замирает.
Накахара? На место преступления? Что?
Мужчина подскакивает и судорожно оглядывается вокруг.
В Агентстве ничего нового — все суетятся, копаются в бумажках.
Ничего нового — кроме белой рубашки, на которую накинута черная кожаная жилетка. На рыжих кудрях нет шляпы — она лежит чуть в стороне, возле принтера.
Чуя оборачивается к нему, недоуменно моргает, а потом, стоит всем отвернуться, расплывается в самодовольной и очень гадкой улыбке, подмигивая ему.
Дазай пытается вскочить, но поясницу пронзает болью и он шлепается на пол, держась за больное место.
— Застудил? — Доппо внимательно смотрит на него, но помогает встать и выпрямиться. — Попроси у Йосано согревающую мазь, она помо…
— Никаких лекарств Йосано! — выпалил экс-мафиози, кривясь, как от зубной боли. — Все в порядке, Куникида-кун, само пройдет.
— Ну, как знаешь, — тот пожимает плечами и удаляется по своим делам.
— Что, спинка болит? Старость не в радость, — ехидничает рыжий, подходя ближе, держа у груди стопку бумаг, в которой он без труда узнает копии доставшегося им дела.
— Чуя-я! — тянет Дазай, щурясь и мгновенно вскипая.
— Да, дорогой напарничек? Хочешь что-то сказать? — сюсюкается рыжий и в открытую ржет, проходя мимо, не забывая шлепнуть его по заднице пустой папкой, которую он взял мимоходом, чтобы разложить листы по файлам. — Пошли, тебе еще машину вести.
И шепчет так, чтобы кроме них двоих никто не слышал:
— Герой-любовник.