Заноза

Он, выходящий под яркими лучами солнца на огромную сцену, разводит руки в приветственном жесте. Он улыбается, изредка поправляя волосы, цвета вороньего пера и монокль.

Он выходит лишь вечером, стоит всей людской суете уйти на покой. Страж этого места. Уродливое огромное создание, полностью покрытое перьями, с белесой кожей и ярко-голубыми глазами. Стоит ему открыть пасть, так любой человек впадет в ужас, завизжит и постарается убраться как можно дальше от столь многочисленных рядов острых зубов. Его клюв– капкан, а лапы– тиски. Мало кому захочется иметь с ним дело.

– Герцог. – ласково зовет человек, заныривая в кромешную темноту чужой комнаты. Оба жили в дворце совсем не в метафорическом смысле. Отдельные комнаты, что находились в самом дальнем крыле или скрывались за потайными дверями в офисах. – Вылезай. – Черный Ворон сильно зажмуривает глаза, пытаясь привыкнуть к темноте в которой он не видел даже легкого очертания предметов, от чего боялся сделать даже маленький шаг вперед.

– Уйди. – злобно рычат из темноты, поднимая глаза. – Я сплю.

– Солнце уже заходит…

В комнате Герцога душно. Тут не было окон, не было вентиляции, которую с таким трудом проводил Черный Ворон в своих покоях. Было целым испытанием внедрить в столь старую конструкцию нечто новое и не совсем проверенное временем и не сломать. А Ворон любил тепло. Он сворачивался в тугой клубок на своей лежанке и часто еще и накрывался сверху одеялом или пледом. Лишь зимой в этом месте можно было спокойно находиться и человеку и не задыхаться от спертого горячего воздуха. Даже сейчас по лбу медленно покатились испарины, заставляя те коротко смахнуть рукой, чтобы не мешали.

– И что, что заходит? Досплю и выйду. – громадный темный силуэт перевернулся на другой бок, группируя себя лишь сильнее. 

– Ты не звучишь сонно. Что-то произошло? Как ты себя чувствуешь?

У них не приветствуется забота. Каждый из двух жил собственной жизнью, пересекаясь лишь вечерами. Ворон спал, Герцог зачастую забывал про сон из-за сильной бессонницы и садился за свой дубовый стол, доставал перьевую ручку и уходил в написание книг. Или пытался забыться в еде или других людях, пусть это и выходило совсем редко. Но было бы наглой ложью сказать, что оба Герцога плевать хотели на друг друга. Ни один из них не был готов бросить второго на произвол судьбы, как бы временами не хотелось вцепиться в чужие глаза.

– Тебя не касается.

– Значит что-то болит. – Черный Ворон делает пару шагов вперед, слышит как за спиной закрывается дверь, забирая с собой единственный тоненький лучик вечернего Дворца. – Ну же. Ты ведь знаешь, что я не буду тебе вредить.

– Угу, конечно. – фыркает Ворон в ответ, медленно разворачиваясь из своего клубка и становясь на все четыре лапы. Что руки, что ноги у того были трехпалыми конечностями с огромными стальными когтями, которые так любили выставлять перед обидчиком, как бы намекая где они окажутся, если человек не сообразит как можно быстрее убираться. Перья на загривке медленно поднялись. Даже так он был больше Черного Ворона, который еще сильнее выпрямил спину. – Убирайся.

– Нет.

– Жизнью теперь не дорожишь? Ты з н а е ш ь, что будет, если дразнить зверя.

– Знаю. – руку кладут на приоткрывшийся клюв. Герцог полностью спокоен, в отличии от коллеги. Взгляд его уверенный, пусть в нем и проскакивают заботливые нотки. – Но ты м о й зверь. И о своих зверях принято заботиться. Что у тебя болит?

Белый Ворон шипит лишь сильнее, разбрызгивая во все стороны слюну. Скребет по полу когтями. Но ни одна из этих уловок уж более не работает на Герцога Черного Ворона. Он знает, что на него не бросятся, что его не укусят и не сдавят этой когтистой лапой. Что все происходящее лишь очень убедительный спектакль на которые Ворон был способен. Не больше, ни меньше. И тот успокаивается, оседая назад на мягкую постель.

– Вот. Вот так. Нет смысла на меня так шипеть. Я хочу помочь. – на клюв кладут еще одну руку, начиная чуть активнее гладить тот. Иногда пальцы зарывались в пушистые щеки, уходили дальше, на затылок, где была собрана грива из самых длинных перьев, которые можно было собирать в различные хвосты. – Расскажи, что случилось.

– Ты будешь смеяться, увалень.

– Не буду. Над горем смеются лишь те, кто слаб и более ничего не может противопоставить человеку, от того предпочитают добивать в самые сложные для него моменты. Мне такое ни к чему. Я найду момент тебя высмеять в более равной обстановке. – они честны друг с другом, не видят смысла лукавить, если в итоге все выйдет в свет.

Руку черного Ворона убирают от клюва и перекладывают ту в заднюю лапу. Та чуть сжимает запястье, но продолжает держать.

– Заноза. Мелкая и противная из-за нее я уже весь извелся. Я не могу встать и даже банально что-нибудь сожрать. – в неофициальной обстановке этот длинный язык мог начать говорить ужасные для аристократа вещи. И их совсем не стеснялись!

– Заноза? Ты не можешь её вытащить?

– Когти слишком огромные… – Белый Ворон вновь начинает рычать. Он зависим от каждой своей части тела и неисправность одной приводила этого сильного зверя в полностью дееспособное состояние. Того словно парализовало в таким моменты, заставляя свалиться на ближайшую вертикальную поверхность и лежать.

– Позволь я принесу лампу и помогу.

– Делай что хочешь. 

Эти когти могли мгновенно разорвать чужую плоть, лапы были способны развивать невероятную скорость, а пасть могла перекусить человека, как тонкое печенье. Ему была не страшна боль сражений, не были страшны глубокие кровоточащие раны. Заживет, срастется, исправится. Но он существо, имеющее свои противные слабости. Он умел болеть, умел хворать, да так, что каждый раз в глаза бил яркий райский свет, а его вновь отправляли мучаться на землю. У него бывало несварение от глотка прокисшего молока, но он при этом же мог без единого последствия съесть чуть ли не чумного человека. Орфей очень часто сравнивал своего монстра с Ахиллесом и коротко смеялся в кулачок, приглаживая уже вставшие перья. 

– Вот так. – Черный Ворон поднес к свету лампы то, что так сильно мешало Ворону, зажатое в пинцете. Ему пришлось изрядно постараться, чтобы найти нечто такое в лапе огромной птицы. – Только у тебя могло что-то столь мелкое попасть в самое мягкое место во всей лапе…

– Ты ведь попал в мою жизнь как-то.

– Что? – на Белого Ворона поднимают глаза.

– Ничего. Иди по делам. Я сейчас оденусь и выйду.

– А сказать мне спасибо?

– Обойдешься.