hate me

Утахиме до ужаса упрямая, хотя и слабачка, каких поискать. Это вообще с её образом никак не связано: она недостаточно сильна, чтобы диктовать свои правила или чтобы с такой удивительной яростью отстаивать свою точку зрения, как она это обыкновенно делает. Это забавляет Сатору, потому что, как ему кажется, любые попытки все равно бессмысленны и, в общем-то, нелогичны.

Слабые люди умирают. Крайне быстро умирают, если оказываются не там, где нужно: к примеру, в сражении против слишком мощного проклятия. Это Сатору знает так давно, что уже и не вспомнит, когда у него этот самый момент осознания произошёл. Он вообще много чего может рассказать о текучке кадров в Токийском магическом техникуме и о том, какие смерти успел повидать: жалкие, трагические, случайные, да вообще дофига какие. На любой вкус и цвет. Если нужно, он в красках распишет, какие кости были переломаны и сколько крови на пол накапало, перемешавшись с грязью и пылью. Когда и где. И даже почему — тоже. Обо всём расскажет, только спросите. Вежливо!

Утахиме, правда, всё никак не помрёт. Вполне вероятно, в том есть определённая заслуга самого Сатору, который методично зачищает особо опасные места, всенепременно грозящие ей неминуемой смертью. К примеру, не так давно он любезно прикончил первоуровневое проклятие, которое отчаянно пыталась ликвидировать Утахиме, и хоть бы слово благодарности услышал от этой слабачки! Но нет, он заработал только злобный взгляд исподлобья и вопль «это было моё задание, ты, идиот!», а бонусом — попытку мощного пинка. Никаких манер, никакой вежливости, будто это не Сатору только что избавил её от пыльной работы.

И да, она всё зовёт его идиотом. Нет, в целом Сатору плевать, как его там называют, да хоть последним распиздяем на планете, но вот тот факт, что Утахиме отчаянно выстраивает между ними дистанцию тем, что игнорирует существование его имени, что-то в Сатору возбуждает. К примеру, желание заставить её это самое имя произнести. А то у неё всё «кохай» (редко), «Годжо» (чуть чаще), «идиот» (совсем часто). Всё не то.

Это же как челлендж. Сатору обожает челленджи, потому что их в его жизни ничтожно мало. Ну какие вызовы могут быть человеку, который всё что угодно способен сделать с полпинка? Нет ничего невозможного, нет ничего сложного, оттого-то Сатору вечно так отчаянно скучно, до скрежета зубов и зевоты, чтоб челюсть аж хрустнула. Так что там с Утахиме?

Она постоянно открыто высказывает ему свою неприязнь, однако Сатору точно знает, что у неё есть большие проблемы с тем, чтобы скрывать свои эмоции. Сложновато, знаете ли, не заметить, как она краснеет всякий раз, когда он шутит какую-нибудь из своих восхитительно искромётных шуток. А от чего краснеет, от романтического смущения или от ярости, не так важно, главное — что прям красными пятнами вся покрывается. Значит, полдела уже сделано! Нужно только оставшуюся половину до логического завершения довести.

У Сатору нет чёткого плана действий, он просто решает испробовать всё, что под руку подвернётся. Впрочем, импровизация тем и хороша, что нужная последовательность действий сама приходит на ум, когда приступаешь непосредственно к работе. Так намного интереснее. К тому же Сатору никогда не любил слишком большой ясности. Зачем трепыхаться, когда исход очевиден? Это неизменно вгоняет в тоску. Гадость такая, это детальное планирование…

Сатору следит за Утахиме. Он уже привык это делать — знать, где и какое у неё завтра задание, строчить ей СМС-ки с постоянными шутками, громко, на весь коридор, здороваться с ней протяжным «Ута-а-ахи-ме-е-е!». Когда это началось, Сатору вспомнить уже не сможет, но, как бы то ни было, для него стало столь же естественным спасать Утахиме, сколь и пить вечером колу за просмотром новой серии Digimon Adventure. Он просто делает это, чтобы заполнить свой день. Фактически каждый.

Возможно, изначально он зацепился за неё именно из-за этой дурацкой хакамы. Хакама была симпатичной сама по себе, но всё-таки выглядела слишком яркой в общем потоке студентов, одетых в типично тёмную форму колледжа, и Сатору просто не смог не удержаться от ядовитой подколки, которую и шепнул Сугуру на ухо:

— Смотри-ка, не знал, что у нас здесь местные боги имеются. Как думаешь, это для меня?

Сугуру лениво, как кот, ухмыльнулся — типичная его реакция на любую из шуток Сатору, достаточно забавных, чтобы улыбнуться, недостаточно информативных, чтобы развивать тему дальше.

Вот так, да. Мико, изгоняющая проклятия… почему бы не посмотреть поближе? Но, как оказалось позже, в ней нет ничего особенного, кроме дурацкой привычки огрызаться на вполне себе безобидные подколки. И ненормально упорного желания стать шаманкой. Короче, была в ней некоторая долбанутость, которая и помогала этой Утахиме выживать все четыре года учебы. Она даже доползла до второго ранга шамана — представьте себе!

Чёрт, ну какая же слабачка. Аж живот сводит.

И Сатору понемногу стал подбираться к ней ближе.

— Когда нормальные люди флиртуют, — как-то высказала ему в лицо Сёко, перемешивая едкие фразы с сигаретным дымом, — они дарят цветы и зовут на свидания, а ты только и делаешь, что выёбываешься. Уже третий год подряд, тебе самому-то не надоело?

Он тогда на это пожал плечами и ухмыльнулся: неужели я на нормального похож? Обидно, вообще-то.

Сёко дальше докуривала в тишине, а Сатору принялся обгладывать подброшенную ею идею. А что, почему бы и не флирт? Утахиме всё будет краснеть и заикаться, у него появится ещё один крючок, которым он подцепит её отчаянно строптивую натуру. Слабые подчиняются сильным, это очень простое правило, которое всегда работает. Один из немногих нерушимых законов, так какой смысл убегать, орать и отбиваться? Она ему проиграет в любом случае.

И тогда Сатору решил пустить в ход тяжёлую артиллерию.

К примеру, он устроить вечеринку. Однако от приглашений на нее все почему-то старались отмазаться, но Сатору был настойчив: вы лохи совсем, что ли? Отказываться от бара, который я оплачиваю? Там даже милкшейки есть! И караоке! И…

Всё-таки ему удалось затащить на неё столько людей, сколько потребуется, чтобы назвать это сборище громким словом «вечеринка». И Утахиме затащил тоже — едва ли у неё был шанс отказаться от такого! Сатору ведь чуть ли не под пытками вытягивал из Сёко информацию: что пьёт Утахиме, что ест, какое хобби, даже какой у неё типаж мужчин. Правда, ему пришлось прибегнуть к небольшому шантажу и пару раз заработать пассивно-агрессивное «да пошёл ты, блядь» в свою сторону, но результат того стоил. В конце концов, цель-то достигнута! Средства не так важны, когда у тебя всё получается как нужно.

Главное — теперь в баре у Утахиме нет возможности:

а) Громко наорать на него. Кругом столько людей, здесь ей поневоле придётся сдерживаться! Наверное. Сатору достоверно не знал, ему-то всегда было наплевать на окружение;

б) Сбежать. Нет, тут тоже пункт сомнительный, она же не прикована наручниками к барной стойке, но всё-таки! И все же наверняка ей будет сложнее куда-нибудь скрыться;

в) Не обращать на него внимания. Сатору здесь совершенно ослепителен, он позаботился о своём внешнем виде и выглядит лучше кого бы то ни было. Это абсолютно и неоспоримо.

***

Утахиме, собираясь на вечеринку, очень нервничала. Потому что, с одной стороны, предложение повеселиться в баре в ближайшее воскресенье выглядело замечательно, к тому же отдых нужен всем и каждому, и ей — в том числе, особенно после пяти миссий и трёх визитов домой к семье. С другой — там точно будет присутствовать Годжо, который обладает замечательной способностью испортить всё что угодно. Вообще всё, даже весёлые посиделки, даже низкоуровневое задание, с которым она способна справиться самостоятельно; даже очарование своей невыносимо смазливой мордахи. Он портит буквально всё за пару слов и одну ухмылку.

Она вздохнула и провела расчёской по волосам, затем по старой привычке пригладила рукой, чтобы пальцами ощутить шелковистую гладь. Внутреннее напряжение никак не отпускало, и Утахиме сделала пару дыхательных упражнений, стараясь прийти в себя. Всё пройдёт хорошо, потому что там будет ещё несколько студентов. Бар приличный — она специально проверяла, что это за заведение, и никто из клана туда точно не пойдёт (об этом она тоже специально осведомилась. Местоположение бара было достаточно далеко от квартала, в котором проживали её родители). Всё нормально, всё пройдёт так, как надо.

Нет, ничего не нормально!

Утахиме отбросила расчёску на кровать и спрятала лицо в ладонях, чтобы затем сдавленно взвыть. Серьёзно? Серьёзно, ей напрямую сказали это? И кто сказал? Она зарылась пальцами в волосы, неаккуратно их взъерошивая.

Мать!

Семейные ужины всегда отнимали у Утахиме много сил. Постоянно контактировать с родителями — это трудно: необходимо поддерживать разговор так, чтобы не касаться сложных тем вроде политики, бейсбола, друзей, кино. Буквально всего, из чего состоит жизнь Утахиме. Ей нужно быть сдержанной, спокойной, давать на вопросы правильные ответы и улыбаться, чтобы сохранять внешнюю привлекательность, никого своим внешним видом не разочаровывать и не обижать. Женщина легко может задеть другого человека тем, что не улыбнётся вовремя. По крайней мере, так часто говорила мать, зачёсывая Утахиме пучок потуже. Поэтому изящно улыбайся и мудро молчи. Всегда.

И Утахиме молчала, только улыбаться ей всякий раз становилось всё сложнее. Будто мышцы лица переставали слушаться, когда на очередную реплику отца о её внешних недостатках ей приходилось натягивать вежливое выражение.

А сегодня во время ужина она вообще едва удержалась от слёз. Просто ей напрямую заявили, что она никогда не сможет найти себе мужа. Потому что…

Утахиме вскочила на ноги и лихорадочно сорвала с вешалки блузку, чтобы пальцами ощутить хоть что-то. Она случайно смяла тонкую ткань, когда слишком сильно сжала кулак. Натягивая её на себя, Утахиме пялилась в зеркало невидящим взглядом, стараясь не цепляться за черты лица. Застегнуть пуговицы. Нужно застегнуть все пуговицы, нанести на кожу праймер, нужно ещё раз причесаться, потому что она опять растрепала волосы, нужно…

— И не представляю, как можно сказать мягче. Ты настолько… непрезентабельно выглядишь, что и клан Камо отклонил наше предложение, хотя они и не предъявляли больших требований изначально. Скажи пожалуйста, тебе обязательно было так уродоваться?

Она отрывисто вздохнула и потрясла головой, стараясь прогнать из-под век образ матери: так разочарованно поджаты губы, что сливаются в тонкую линию, так сведены брови, что глаза выглядят бесконечно злыми и уставшими. Эти усталые мимические морщинки на напудренном лице…

— Ты и так всегда была толстой. Но это ещё можно пережить! Понимаешь, я терпела твою безобразную полноту, потому что верила в твоё хорошее будущее. Но такое уродство на лице! Утахиме!

Она схватила сумку, стремительно вышла из квартиры, небрежно хлопнув входной дверью, после чего слетела по лестнице, стараясь за ритмом торопливых шагов спрятать свою слабость вместе с кошмарным и бессмысленным отчаянием, так и норовящим влезть в голову и всё там порушить.

Ничего, сейчас она выпьет, повеселится как следует, и всё хорошо будет. Это точно.

***

Опаздывая на пятнадцать минут, Сатору находится в максимальной боевой готовности. Он одет во всё новое и невероятно блистательно стильное, он готов ко всему на свете, например, к тому, чтобы доводить Утахиме до белого каления и даже с ней немного флиртовать. Он долго допрашивал Сёко о том, как эти самые «нормальные» (ну, то есть до скрипа зубов скучные) люди флиртуют. Она на его просьбу скривилась и потребовала, чтобы он отъебался и пошевелил мозгами сам.

И Сатору пошевелил. Он крут — раз, невероятно красив — два, вечно вытаскивает задницу Утахиме из заварушек — три, устроил прекрасную вечеринку — четыре. Ну и зачем всё это портить каким-то скучным флиртом? Лучше действовать по ситуации!

Ну, и сначала он опоздает. Не специально, конечно, а просто потому, что немного заигрался в GTA и забыл о времени… не суть, ладно. Конечно, если бы не недовольное напоминание Мегуми о том, что «Ты сегодня, вообще-то, говорил, что уйдёшь куда-то там. И компьютер мне обратно отдай уже! Слышишь?!», Сатору бы, наверное, и на добрую пару часов мог бы опоздать. В любом случае, самое важное, что он здесь!

В конце концов, это остальные здесь слишком рано, а не он поздно. Всё зависит от угла, под которым на ситуацию посмотришь: если подумать, это все пришли слишком поспешно, а не он… эм…

В баре он быстро отыскивает взглядом столик с пришедшими. Лениво подпирает кулаком щёку Сёко, выслушивая сбивчивый монолог Хайбары, Мей-Мей о чём-то беседует с Нанами, несколько пинт пива стоит на столе (а ему, Сатору, никто ничего и не заказал!), и ни одной Утахиме в наличии. Невесело.

— Э-эй, — он подбегает к столу, размахивая руками, и тут же загребает в обнимку первую попавшуюся шею. Сёко недовольно шипит, когда он небрежно ерошит ей волосы:

— Ого, так ты даже пришёл. Отпусти, а то я тебя рано или поздно препарирую.

— Oh, make it hot at least!

— Тебе нравится, когда со скальпелем? — Мей, спрашивая, лениво улыбается. — Интересные предпочтения.

— Нет, он просто переиграл в одну из своих видеоигр, — Сёко возвращается к своему бокалу пива, когда Сатору её всё-таки отпускает, — и теперь цитирует что попало.

— А что, — сверкает глазами он, стараясь не морщиться, — святоша не пришла повеселиться? Я думал, она падка на вот это вот всё.

В баре на полную работает светомузыка, и у Сатору сильно перегружается сенсорное восприятие, когда он ловит взглядом очередной блик: зелёные, фиолетовые, розовые лучи прожекторов, всё вперемешку, а ещё и во мраке помещения… мерзость. Он поправляет очки, стараясь игнорировать эту безвкусицу, но в глазах (в двух, самых обыкновенных из всех его глаз) всё равно рябит.

Стоит признать, он не умеет выбирать места попоек.

— Не знаю никаких святош, — Нанами глухо говорит в свою кружку, — но если вдруг тебя интересует Иори-семпай, она здесь.

— Оу! Нанамин, ты, как всегда, зришь в корень проблемы. У тебя появилось какое-то абстрактное мышление, что ли?

— Нет, я просто хочу, чтобы ты побыстрее ушёл.

Ушёл?

Сатору нащупывает очертания знакомой ауры и поворачивается в ту сторону. Он, конечно, замечательный шаман и всё такое, но в таких местах, как этот грёбаный бар, видеть всех и сразу весьма затруднительно. Он всё же сдвигает очки на кончик носа и вглядывается в толпу, сгустившуюся около танцпола.

— О, и если всё-таки Мей сегодня будет в хорошем расположении духа, рекомендую тебе проверить свой кошелёк заранее, — Сатору хлопает Нанами по плечу, заставляя того немедленно поперхнуться пивом, — но всё равно удачи вам!

Мей сверлит его кошачьим взглядом, в котором сочетается обещание скорой кровавой расправы и мнимое спокойствие, и Сатору в ответ дарит ей широкую ухмылку. Она его прекрасно поняла.

— Всем уже ясно, что ты пришёл всё испортить, — меланхолично отреагировала Сёко, — иди уже. Нанами, если ослабишь галстук, сможешь отдышаться нормально.

Сатору последовал совету — не стал терять времени и нырнул в толпу, отыскивая вышеупомянутую святошу. А то, зная её отвратительную неуклюжесть, можно предположить, что она уже валяется в отключке где-то в самом углу: вы вообще её видели? Такая ухнет в люк только для того, чтобы доказать, что с ней всё замечательно. И вытаскивай её потом!

И те пять пустых шотов с обкусанными корками лайма на столе выглядят довольно красноречиво, нужно отметить. В их уютной компании никто таким крепким алкоголем не увлекался. До этого вечера, во всяком случае, точно. Сатору так упорно вытряхивал информацию из Сёко, что просто не мог ошибиться. Утахиме любит светлое пиво, а текила… или водка? Да что вообще в таких шотах подают? И кто жрёт лайм настолько жутким способом?!

Точно не Сатору, у него-то, в отличие от некоторых, есть вкус.

***

— Почему корабль пошел ко дну? Потому что Ямада на третьей палубе переел устриц!

Парень напротив выглядит странно — у него на лице как будто застывает улыбка, когда Утахиме задорно смеётся на сказанное и тянется за коктейлем, который глупый бармен поставил прям перед этим самым парнем, а не перед ней. У него короткие русые волосы (у парня, не бармена) и худощавое лицо с выступающими скулами. Ничем не примечательные тёмные глаза и узкие плечи. Обычный парень.

Ему не смешно, мельком думает она и тут же запивает эту мысль, поспешно с ней прощаясь. Ничего, ничего, флиртуют же люди как-то? И у неё получится. Наверное. Тем более что шутки у неё хорошие!

— А ещё знакомство начинается с пинка, ты в курсе?

— С чьего пинка?

— Не знаю! — Утахиме раздосадованно трясёт опустевшим бокалом, — Но какая разница вообще? Это мудрость. А чем абсурднее мудрость, тем интереснее.

— А… Да…

Он с какой-то растерянностью озирается кругом, когда она со стуком отставляет бокал обратно. Утахиме хмурится, глядя на его лицо. Парень симпатичный? Вполне. И даже первый подошёл познакомиться! Значит, у них что-то получится сегодня, да? А что вообще должно получиться-то хоть?

— А ты какие шутки любишь?

— А-а-а… М-м… Я предпочитаю ракуго, знаешь. У тебя, — он показывает пальцем на свою щёку, — кажется, что-то на щеке.

Утахиме трёт лицо в том месте, куда он показал: может, не так как-то размазала консилер. Она сегодня использовала консилер? Нет? Да?

— А-м-м, это у меня шрам. Ты про него?

— Нет, тут, — парень чуть подаётся вперёд, мнётся, а потом всё-таки протягивает руку, — это… мята? Вот. Листочек прилип.

Утахиме невольно кривится, когда он касается её щеки. Ей как-то неприятно, мало ли, он руки не помыл, а теперь к её лицу тянется. Мята? Она что, так неосторожно пьёт?

— О, спасибо, — она опять с силой трёт лицо, тем самым навлекая на себя очередной недоумённый взгляд, — слушай, у меня на имена память плохая, как тебя зовут? Напомнишь?

— Эм… Мусуру…

— Мусуру-кун, — Утахиме чихает, стараясь сделать это как можно тише, потом опять переводит на него взгляд, — знай, что не нужно обращать внимания на насекомых!*

— Кто тут плоско шутит?**

Её придавливает со спины гнетущим ощущением чужой энергии, но Утахиме храбро игнорируя и вопрос, и омерзительно мощную ауру, продолжает:

— Содержания нет, но знай, что его можно попытаться найти!***

— В твоих шутках юмора не больше, чем в консервированных мандаринах! Можешь поучиться у меня, если что.

Утахиме шипит и разворачивается — по глазам безжалостно бьёт неон, отвечивая от серебряных волос. Такие ублюдски серебряные волосы во всём Токио есть только у одного человека, и Утахиме уже прекрасно понимает, что это Годжо. Он опять пришёл, чтобы всё испортить.

— Что, думаешь, умеешь шутить лучше?!

— У тебя язык заплетается, тут кто угодно пошутит лучше! Даже пятилетка без чувства юмора.

— Иди отсюда!

Она сердито разворачивается обратно и впивается взглядом в парня, который, кажется, немного сутулится, стараясь казаться меньше. Глупость какая, ничто не испортит ей свидание!

— Не обращай внимания, это один мой знакомый, — она уверенно улыбается, демонстрируя зубы, — он больше не…

— Вообще-то, Утахиме-тян, — доносится ей в спину тошнотворно сладкий голос, и она сжимает зубы так, что они чуть ли не трещат, — это неправда! Неужели ты решила забыть обо всём, что между нами было?!

Утахиме начинает разворачиваться, чтобы высказать ему в лицо с отвратительно круглыми очками на носу каждую из своих громких и злых мыслей, но её движение прерывается: Годжо наваливается на неё, неуклюже обнимая одной рукой, и продолжает картинно причитать:

— Ты так бессердечна! Твоё отношение всегда разбивало мне сердце, чего только стоят страдания Сёко-тян, а уж всякий раз, когда ты так холодно игнорируешь меня, моё сердце разбивается на тысячи осколков, и я готов…

Годжо с редкостным бесстыдством виснет на её плече и воет прямо в ухо, обдавая Утахиме своим дыханием с запахом какой-то слащавой газировки, пока парень… как же его… Мусуру! Мусуру, пятясь, уходит, бормоча какие-то извинения, а Годжо всё не затыкается, и у Утахиме начинает дергаться правый глаз.

— Пошёл ты! — рявкает она, и Мусуру ретируется ещё быстрее, хотя эти слова предназначались вовсе не ему, и от этого зрелища Утахиме хочется орать ещё громче. — Грёбаный Годжо!!

Он, наконец, убирает свою тяжёлую руку, и Утахиме немедленно передёргивает плечами, прогоняя с них фантомное ощущение его веса.

— Что ты творишь?!

— Это была формация S! — он довольно улыбается и опирается локтём на стойку, подпирает кулаком щёку. Если бы Утахиме знала его хуже, решила бы, что он флиртует — так очаровательно он давит улыбку и хлопает глазами. Но она знает его хорошо.

И её от него тошнит.

— Что?! Больной! Какая ещё формац…

— Если кому-то из моих товарищей грозит романтическая атака, я применяю формацию S! Есть ещё формация B, но для неё нужно три человека, так что…

— Какого чёрта?! Я…

— Я спас тебя от неминуемой, страшной участи, — Годжо медленно сползает с барного стула вперёд, своими длинными ногами доставая до неё, — и, вообще-то, заслужил награду.

Утахиме, чувствуя, как его колени настойчиво упираются ей в левое бедро, ощущает какую-то животную ярость. Конечно, появление Годжо стоило ожидать, но она искренне надеялась, что до такого кошмара дело не дойдёт. Ну, и к чему это привело?!

Она не глядя хватает стакан и выплёскивает его содержимое на Годжо: кубики льда вперемешку с листками толчёной мяты неуклюже вываливаются прямо в ненавистное лицо, отскакивая от очень вовремя подставленного барьера.

Утахиме пьяна, Годжо — нет, и в этом его преимущество. Утахиме резкими движениями стряхивает с себя брызги и кусочки льда, так неудачно в неё отскочившие. На блузке леденеют мокрые пятна, у Утахиме холодеет ненависть где-то в глубине её живота.

— Пошёл ты!

— Ну же, — скучающе тянет он, — только покажи направление!

Она в ответ только и может, что злобно шипеть «Годжо, идиот, засранец, ненавижу». Он в ответ отвратительно широко улыбается: «семпай, Утахиме, какая же ты очаровательная».

— Я не, — задыхается она в возмущении, — очаровательная! Ты…

— Ой-ой, краснеешь? — он подаётся вперёд, опять дыша на неё чем-то сладким. — Так легко смущаешься? Тебя так…

— Закрой рот!

Он и без того бесконечно часто шутит о её неудачах, не хватало ещё, чтобы к подколам о её выносливости прибавилось упоминание Мас… Муси… Мусуру. Утахиме трясёт руками и быстро слезает со стула, едва не поскальзываясь на просыпанном ею же льду. Он растекается по полу талой лужей, и Утахиме с трудом удерживает равновесие, чтобы тут же ретироваться в сторону танцпола: где-то там есть сцена с караоке, на которой, она, собственно, и познакомилась с… ну, с парнем. Который не Годжо и не бармен.

Теперь, когда и выпить не вышло, и перепих сорвался, остаётся только петь и пить. Первое лучше делать одной, второе — с Сёко и компанией. Крупным красным шрифтом посреди сознания висит пометка-плакат: не с Годжо. Всё что угодно, когда угодно и с кем угодно, главное — убраться от него подальше, чтобы не беситься с одного лишь ощущения его проклятой энергии в помещении и не срывать голосовые связки впустую.

Зачем срывать их просто так, когда можно с пользой!

Она кого-то вяло отпихивает, пробираясь к сцене, дожидается, когда микрофон освободится (бездарно поющий мужчина наконец умолкает. Благословение, честное слово, таким безголосым надо запретить микрофон давать!) и берёт его в руки. Она уже выбрала себе трек и ждёт, когда его начнут воспроизводить, чтобы начать петь. В ожидании Утахиме пустым взглядом скользит по толпе, не останавливаясь ни на ком.

Никто не знает её секрет, пустой и дурацкий: Утахиме ненавидит караоке всей душой.

Она вступает чётко в нужное время: текст ей знаком, и она почти не смотрит на экран, когда поёт, но с темпа не сбивается, безукоризненно ровно доводит фразы до конца. Утахиме чувствует музыку, знает музыку, понимает её, поэтому ей несложно — она бросает взгляд в толпу, где некоторые даже в качестве поддержки приветливо машут ей руками, и продолжает.

Она ненавидит караоке, потому что это лишь имитация настоящих выступлений.

На настоящей сцене перед тобой не маячит текст чужой песни, перед тобой не сгущается опьяневшая толпа… поэтому Утахиме никогда не поёт трезвой. Когда тебе спиртное бьёт в голову, легче притвориться, что тебя всё происходящее устраивает, и что твоя жизнь — не суррогат чего-то настоящего, а нечто вполне целостное и даже хорошее.

Утахиме ненавидит караоке. Именно поэтому безукоризненно умеет там петь. Потому что у неё тупо нет выбора. Потому что она любит петь, и ей хочется быть услышанной — пусть и таким дурацким, бессмысленным способом.

Она искренне старается не припоминать смысл текста и просто продолжает петь. Если сейчас растрогается, будет кошмарно. Всё будет кошмарно. Поэтому нужно петь, просто петь…

— The horses are coming. So you better run…

Маячит белёсым пятном в толпе голова Годжо, и Утахиме едва ли не выть начинает:

— Run fast for your mother, run fast for your father…

Ей и правда хочется убежать, потому что ей здесь нет места, да и вообще едва ли где-то это самое место есть. Физическое ощущение дискомфорта перебивается давно выработавшейся привычкой: Утахиме всё поёт, дышит, цепко, до вспотевших пальцев, сжимает микрофон и продолжает. Она слишком хорошо умеет это делать, чтобы Годжо мог так легко сбить её с толку одним лишь своим видом.

Лучше бы тебе бежать, ведь тёплые деньки завершены. Беги быстрее и оставь всё позади! Беги, беги.

Слова впиваются чуть ли не в подкорку головного мозга, обрывками там зависают, переходят из английского в японский, пока Утахиме не умолкает. Вот до такого состояния она однозначно доходить не хотела, только повеселиться нормально, а теперь путается в собственных мыслях. И продолжает путаться, пока пробивается сквозь толпу к столику, где сидят ее приятели.

Сумбур и кошмар. Оно того не стоило.

— Эй, — она плюхается за столик, немного тесня своим боком Сёко, — как дела?

— Замечательно. Это ты там пела?

Утахиме широко зевает и тянется к бутылке воды в центре стола. Сёко откидывается на спинку диванчика.

— Ага. Я. О чём говорите?

— О реставрации Мэйдзи и преобразовании формата шаманских организац…

— Нудятина, — Утахиме делает большой глоток, — лучше бы обсудили новичков из Киото, там была пара симпатичных парней.

— Они несовершеннолетние, Утахиме, — Сёко скучающе щёлкает зажигалкой, наблюдая за ровным огоньком, — не стоит.

Нанами выглядит немного покрасневшим. Он как будто многовато выпил, и Утахиме мельком думает о том, что они с Мей так и продолжают тихо беседовать. Неужели так нормальные люди и заигрывают друг с другом? Здорово. Нужно бы поучиться.

— Экспансионистская политика не так скучна, как принято считать. Просто ты на парах вечно не слушала, что там с Маньчжурией…

— Да слушала я! Там было ужасно скучно, знаешь же, как начинает себе под нос бубнить профессор Хиро, когда речь заходит о геополитике, прям будто сейчас вырубится. Интересно, он и во сне так же разговаривает?

— Лично я бы не хотела проверять, — Сёко откидывается на спинку дивана, — но сейчас не то чтобы сильно веселее, чем на его парах. Кстати, Сатору не видела? Он куда-то упорхнул, как пришёл.

Утахиме невольно пожимает плечами, прогоняя стайку непрошеных мурашек по коже.

— Видела.

Сёко понимающе хмыкает и отпивает пива, Утахиме обращает внимание на то, что до сих пор сжимает в руках бутылку. Блузка уже подсохла — пятен ото льда на ней больше нет, ничего не холодит кожу.

— Я его попыталась льдом окатить, но этот его барьер, это же… он такой засранец, Сёко!

Та в ответ меланхолично кивает:

— Да.

— Он сорвал мне… свидание!

— Да.

— Что?! Ты уже знаешь? — округляет глаза Утахиме и наконец отставляет бутылку куда подальше.

— Нет, я просто не удивлена. Что он сделал?

— Он… это кошмар…

— Кошмар — это твои шутки. Они такие унылые!

Она разворачивается, ощущая разбежавшуюся по всему телу мелкую яростную дрожь, чтобы нос к носу столкнуться с Годжо и немедленно попытаться его от себя отпихнуть:

— Нет! Это твои шутки отвратительные! Иди отсюда!

— Но это моя вечеринка!

— Это было моё свидание!

— У тебя совсем нет вкуса.

Утахиме в бешенстве толкает его в грудь и тут же отворачивается, стараясь больше не обращать на него внимания:

— Ну так вот, всё было хорошо, тот парень предложил выпить, и я согласилась.

Ей в затылок ощутимо дышит Годжо:

— Он смылся очень быстро, дико похож на труса. Тебе такие не нужны.

— А ты лучше знаешь, что мне нужно, что ли?!

Она выпаливает это с какой-то растерянностью: так почва уходит из-под ног, когда тебя в нужный момент сбивают удачной подсечкой. Годжо явно ждал этого вопроса. А она так легко повелась на его провокацию!

— Ох, ну раз ты спрашиваешь, — тянет он, и Утахиме ощущает невероятно сильную потребность убежать куда подальше, — могу дать пару советов…

Сбоку демонстративно вздыхает Сёко, и Утахиме отмирает: вскакивает на ноги и немедленно протискивается между Годжо и столом, чтобы выйти.

— Пусти, — шипит она, натыкаясь животом на стол из-за того, что этот ублюдок не потрудился убрать свои колени с прохода. Годжо что-то собирается сказать, но Утахиме всё-таки выбирается из-за стола, чтобы тут же начать шарить взглядом по залу в поисках уборной.

Как же Утахиме всё достало, а больше всего — она сама. Ей не так уж не понравилось ощущать колени Годжо… точнее, ей недостаточно противно было его ощущать, а значит, с ней уже всё не так.

Вообще всё.

В туалете немногим тише, нежели в клубе. Утахиме плещет холодной водой на лицо, шумно сдувает чёлку со лба, смотрит в зеркало и фыркает. Физический контакт с Годжо — это ерунда. Да и вообще всё, что сегодня было. Какой-то очень неудачный вечер, расстроенно констатирует она и нервным движением дёргает себе бумажное полотенце, чтобы вытереть руки. Стоит организовывать вечеринки без Годжо, он же всё равно не пьёт, мелкий уб…

Если он не пьёт, зачем всё это устроил?

Утахиме широкими, медленными шагами идёт к выходу. Пол немного покачивается, и она дышит носом, стараясь вернуть себе хоть какую-то ясность мыслей. Выстраивание логической цепочки, раз-два.

Раз: Годжо не пьёт.

Два: Годжо устраивает вечеринку с алкоголем.

Она трясёт головой, поспешно отскакивает с прохода, чтобы пропустить вошедшую девушку, и идёт к двери. Слишком нелогично. И достаточно странно, чтобы Утахиме разозлилась в полной мере. Всё происходящее напоминает ей какую-то неудачную шутку, из-за чего ей отчаянно хочется рычать.

***

Сатору, застыв у дверей женского туалета, выглядит чертовски неуместно, но его это не то чтобы волнует. Ему скорее безразлично, кто его там увидит и что подумает.

Потому что это выигрышная позиция: он поймает Утахиме прямо на выходе, из-за чего она потратит больше времени, пока будет прорываться к столику. Сатору всё продумал.

Как же болит голова. Даже не то чтобы болит… скорее кружится. Сорок минут, проведённых в шуме клуба, конкретно давят на мозг. И прежде всего потому, что входящей информации катастрофически много. Сатору мог бы от всего этого абстрагироваться, но не хочет.

Ему и так не слишком занятно наблюдать за всем, что в его жизни происходит, так что он вполне готов выкрутить графику и звук на полную мощность, пусть даже и будет потом гудеть голова и сбиваться концентрация. В некотором роде нежелание ослабить сенсорное восприятие является одним из способов почувствовать, как сносит крышу. Потому что Сатору очень, очень редко её сносит.

Но иногда всё-таки ему везёт. Сейчас, например.

Когда Утахиме выходит из уборной с красным от возмущения лицом и влажными прядками волос, неопрятно налипшими на виски, он ловко хватает её за локоть и тащит за собой — к тёмному углу, в котором стоят забытые уборщицей ведро и швабра. Этот закуток явно не предназначен для того, чтобы в нём что-то делали посетители клуба, но Сатору всё равно. Как и всегда. Ему слишком на многое плевать, отсюда и растут у его тоски ноги.

— Пусти, — шипит Утахиме, — сейчас же!

Сатору подпихивает её к стене и зажимает там. Слишком темно, чтобы разглядеть, как хмурится Утахиме, достаточно светло, чтобы он даже уставшими глазами по-прежнему мог улавливать её мимику.

— Да ладно, — урчит ей на ухо Сатору, склоняясь для этого чуть ниже, — ты же пыталась подцепить какого-то стрёмного парня.

— И что?! Ты, — она вырывает свой локоть из его хватки, — устроил вечеринку с алкоголем, хотя не пьёшь.

— И что? Я всё ещё…

— Это нелогично, ясно?!

— Нелогично то, что ты не зовёшь меня по имени!

Утахиме задыхается от возмущения и пинает его коленкой — ну, во всяком случае, пытается это сделать.

— Пошёл ты! Я не буду тебя звать по имени! Пусти!

Она неосторожно задевает ногой ведро, и, судя по приглушённому бульканью, ноги Утахиме обдаёт водой. Интересно, чистая она хоть? Или ей уже полы успели помыть? У Сатору брюки из последней коллекции visvim, испортить их было бы неприятно. Впрочем, у него всегда наготове чудесная техника Бесконечности, так что он всегда остаётся идеально чист. В отличие от Утахиме, конечно.

Она всё ворочается, издаёт звуки (такие издаёт мультиварка, когда из неё выпускают пар) и ругается себе под нос, пока Сатору думает. И тут до него доходит.

— Ты же перепихнуться хотела, да?

Она так явно захлёбывается в возмущении, что Сатору не составляет никакого труда заткнуть её до того, как она начнёт орать: он губами впивается в её рот, уже готовый разразиться гневной тирадой, и требовательно пытается пропихнуть язык внутрь.

Мей, когда он пытался целоваться, насмешливо говорила, что он просто размазывает слюни, так что Сатору провёл некоторую аналитическую работу. Так что очень даже неплохо он теперь целуется.

Утахиме всё-таки протискивает руку между собой и Сатору и слабым ударом в челюсть заставляет его отстраниться. Он не торопится, только поудобнее перехватывает её плечи. Она — шаманка, и, чуть что, приучена юрко выскальзывать из трудных ловушек.

— Нафиг… ублюдок… иди ты! — она несвязно ругается и кривится, и Сатору склоняет голову набок.

— Ты такая красивая, — вкрадчиво начинает он, — ну просто невероятно.

Он удачно нащупывает болевую точку: Утахиме вздрагивает так, будто ей в спину нож всадили, а не комплимент сделали. Сатору растягивает губы в улыбке и продолжает думать, где ещё бы царапнуть её словами.

— Оу. Так он тебе это говорил?

— Пусти, — хрипит Утахиме, — Годжо, ты…

— Вообще-то Сатору.

— Отвали!! Пусти!!

— Ну, я могу…

Она резко пинает ведро, и оно шумно опрокидывается набок, обдавая холодной водой её ботинки — Годжо отвлекается на шум, и Утахиме рычит ему в лицо, когда он на секунду запинается:

— Годжо, ты поехавший!

Ну какая же она, а! Прямо-таки и шипит, и брыкается, и вырывается, но не то чтобы слишком сильно. Зато придумала, как одежду ему испортить. Почти.

— Ты совсем не умеешь флиртовать, — тянет он гласные, — лохушка. Никого так и не подцепишь.

— Как оригинально такое слышать! Особенно от тебя!

Она понемногу затихает, словно уставая с ним бороться.

— Между прочим, тебе стоит подумать над своим поведением! Если у тебя нет вкуса, ты всегда можешь обратиться к своим друзьям, чтобы…

— Если мы перепихнёмся, ты отвалишь?

Её хриплый голос перебивает его, и Сатору ловит это предложение, чтобы сразу же обдумать.

— Я — крайне хорошая партия. Но я не это имел в виду! В…

— Годжо, — шипит Утахиме, — отвечай!

«Интересно, она действительно хочет перепихнуться? Или просто придумывает, как бы улизнуть? Впрочем, вряд ли она такими категориями размышляет», — прогоняет в голове Сатору и в упор смотрит на нарочито мрачное лицо Утахиме. Смотрит на неё с прищуром.

— А если нет? Плакать будешь?

— Ах ты… — ворочается она, — хоть немного уважения?! Хоть немного?!

Словарный запас, очевидно, из-за опьянения у неё изрядно обтрепался, лениво отмечает про себя Сатору и ведёт ботинком влево. У него в обуви сухо, а вот у Утахиме — настоящее болото. Небось залиты так, будто она только что по лужам прыгала, а не целовалась в уголке.

Утахиме едва сдерживается, чтобы не зареветь — это видно по подрагивающим губам. Сатору легко собирает пазл в голове (перепих, комплимент…) — чтобы прийти к окончательному выводу: шрам, комплекс и попытка исправить самооценку таким дерьмовым способом.

— Неоригинально, конечно. Но я — всё ещё лучший вариант в этом клубе, так что предлагаю подумать над предложением ещё раз. Тебе подумать, конечно же.

— Ты отвратителен, — выплёвывает ему в лицо Утахиме, — я тебя ненавижу, ясно?

Ясно, ясно. Сатору сверкает глазами, чуть подаваясь вперёд. Так он придавливает Утахиме к стене немного сильнее, занимает больше пространства, получает большую свободу действий. Утахиме протестующе выгибается вперёд, отвоёвывая себе место обратно.

Мей — не лучший учитель, по правде говоря. Но Сатору после секса с ней вынес для себя одну важную мысль: каждый хочет, чтобы над ним доминировали.

Не слишком свежая мысль, но она стоит каждой потраченной иены. Утахиме вот сейчас нарочито злится, но она просто не может признать, что её натуру ни один мужчина не выдержит — она слишком шумная, слишком яркая, слишком неуклюжая и упрямая. Её всегда много, и этим она только отпугивает скучных унылых мужиков. Никто не сможет её нормально принять, потому что она слишком сильно выбивается из общей массы.

Никто, кроме Сатору. Так что он ей ещё одолжение делает, когда переспрашивает. Может, она еще осознает, какое сокровище у неё под боком… а, уже и не под боком, прямо перед носом.

— Да-да, ненавидишь. Или влюблена в меня, тут сложно сказать! Ты в таком неадеквате, аж дым из ушей идёт... Ну так что?

Утахиме в ответ опять выпускает из ноздрей воздух, будто разъярённый бык, а затем срывается и сама притягивает Сатору к себе. Целоваться в луже воды ей в каком-то смысле нравится, зато как Сатору ненавидеть — так первая! Редкостная неудачница.

Она не умеет целоваться, и Сатору с удовольствием перехватывает инициативу — ведёт, языком вторгается в её рот, игнорирует слабое мычание и с удовольствием пробует на вкус то, до чего может дотянуться.

Правда, Утахиме совсем не сладкая и не особенная: он ощущает слабый привкус алкоголя и неприятную горечь цитруса, когда шарит языком по ее языку. Что поделать, без слюней никак не обойтись, — с каким-то удовлетворением он делает себе ментальную пометку и отстраняется, чтобы немного перевести дыхание. Утахиме отрывается от него и глубоко дышит, а потом с какой-то показушной брезгливостью трёт рукавом губы.

Он всё равно видит, как сбивается ток её проклятой энергии — она не может скрыть за жестами естественные реакции своего тела, так что Сатору надавливает ещё чуть-чуть.

— Ты что-то говорила о перепихе? — он широко улыбается, — Не хочешь повторить ещё разок?

Она в ответ морщится и тяжело дышит, по привычке ладонями надавливая ему на грудную клетку. И неизвестно, какие признания он бы из нее вытащил, если бы в закуток не явилась уборщица.

***

Годжо отвратителен, и это только подтверждается его реакцией на уборщицу. Когда добросовестная женщина начинает ругаться на обнаглевших сорванцов, чтоб вас всех в Нараку и с концами, бесстыжие! Чужой труд не уважать, так ещё и…

Вместо того, чтобы извиниться (а это его вина целиком и полностью, за собой Утахиме ничего подобного не ощущает), он сгребает в охапку Утахиме и тащит к выходу, оставляя за собой длинный мокрый след. Она могла отчётливо слышать, как хлюпает у неё в ботинках вода, когда Годжо вытаскивал её на воздух.

— Отвали, — вяло дёргает рукой Утахиме, когда он, наконец, останавливается, — слышишь? Куда ты меня тащишь?!

Годжо шумно выдыхает в ответ.

— Ну?!

Ей очень неприятно идти из-за намокшей обуви, и из-за этого Утахиме ёжится, стараясь продемонстрировать свой дискомфорт от сложившейся ситуации. Она запуталась настолько, что чем дальше, тем меньше осознаёт происходящее.

— Я думаю, куда бы нам отправиться, — тянет наконец Годжо, — просто ко мне нельзя. У меня там, хм, дети. А я не хочу, чтобы органы опеки пришли, а то, знаешь, такая морока с этими…

Утахиме таращится на Годжо, теряя смысл его слов в потоке бесполезной информации.

— В смысле «куда»?! Какие дети?!

— Оу, — он поворачивается и скалится так, что Утахиме немедленно хочется ему врезать, — Мегуми и Цумики, мои дети, приятно познакомиться. И ты, похоже, знаешь, куда бы нам направиться, хм? Поделись с кохаем информацией!

Утахиме не знает, какой вопрос проорать первым, поэтому бряцает первое, что приходит на ум:

— У меня свободная квартира, — давит она из себя, — какие ещё дети?!

— Милейшие. Хотя Мегуми слишком на папашу… неважно, очаровательнейшие детишки, ангелочки, бла-бла-бла, вот это вот всё.

Она пялится на Годжо молча, никак не реагируя на поступающие новости. В голове — звенящая пустота от слишком большого количества бесполезных сведений, а нейронные связи коротит так, что они не работают вовсе.

— Дети, — она прокашливается, — что за жесть?

— Жесть, — с подозрительной готовностью соглашается Годжо, — да и жуть. Где там твоя квартирка? В Синдзюку?

— Откуда ты знаешь?

Она пытается спросить, но теряется в крепкой хватке — он сжимает ей плечо и несётся, как бешеный, в Синдзюку. Какой же он наглухо отбитый, стонет про себя Утахиме, просто наглухо!!

— Откуда ты знаешь?! — угрожающе шипит она, когда они приземляются в её квартале. — А?!

— А ещё ты пьёшь слишком много пива, — буднично сообщает Годжо, и она изо всех сил старается вмазать ему по лицу кулаком. Правда, выходит плохо.

— Ты!!

— Ну, я, — ворчит он, без труда уворачиваясь, — смотри, как быстро доставил! Так ты бы полчаса вспоминала свой адрес, полчаса такси вызывала, полчаса ехала… Я тебя от мучений избавил.

— Сейчас я тебя избавлю от мучений! — орёт Утахиме и продолжает атаковать. — Навсегда!! Долбанутый извращенец!

— А вот и не избавишь! — орёт в ответ Годжо и перехватывает её руки по очереди, — слабачка!

Он ловко скручивает её и тащит к входной двери. Утахиме пытается как-то укусить его, но зубами хватает только воздух, и это крайне бесит. Годжо слишком хорошо спрятался за её спиной и слишком крепко вцепился ей в предплечья — не оторваться нормально никак, поэтому она только и может, что давить ему стопы в своих долбаных мокрых ботинках.

— Не бесись, — вкрадчиво шепчет он на ухо, — лучше ключи достань. А то придётся через окно.

При мысли о том, что этот придурок может выбить ей окно только ради того, чтобы позлить, Утахиме корёжит, и она вынужденно подчиняется: расслабляет руки, и Годжо, наконец, отпускает её. Доставая ключи, Утахиме буквально кипит. Её до невозможного бесит мысль о том, как её утихомирил Годжо. Какой же… ублюдок!

Замок щёлкает, Утахиме неуклюже влетает внутрь, и следом вваливается Годжо. Из-за него она едва не падает прямо в прихожей. Удерживает равновесие только благодаря тому, что он опять хватает её за руку и дёргает к себе.

— Ну, и какая из них?

Он кивает на двери, и Утахиме, наблюдая его выражение лица — немного нервное, с широкой улыбкой и поблёскивающими глазами, — ощущает, как в груди поднимается волна жара.

Она с огромным удовлетворением изворачивается и лбом впечатывается ему куда-то в плечо. Короткое оханье Годжо стоит сотни ударов, и Утахиме уже готовится вмазать ему ещё раз, но он всё равно оказывается быстрее — подныривает под её движение и подхватывает рукой. Потеряв опору под ногами, Утахиме качается и невольно ахает: Годжо удерживает её, плотно прижимая к себе локтём, и воркует:

— Ну, теперь тебе лучше видно, м?

Нет. Ей вообще ни черта не видно. И он знает об этом.

— Иди к чёрту, — как можно тише сипит она, стараясь не потревожить соседей, — отпусти!

Он опускает её обратно — до двери иначе и не добраться, так что Годжо поддаётся. Утахиме выпрямляется, гремит ключами, хлюпает туфлями и открывает дверь в свою квартиру со второй попытки — пальцы ватные, даже в замок попасть сложно.

Утахиме сердито спихивает обувь, резким движением стягивает мокрые носки, в бессмысленной попытке выплеснуть злость швыряет их куда-то в угол и босиком шлёпает в комнату. Не оборачиваясь, включает свет и подходит к окну. Ей совершенно безразлично, пойдёт ли Годжо следом. Во всяком случае, она старается убедить себя в этом. Действительно… безразлично, ведь он в любом случае это сделает. Всё и так понятно.

Хотя Утахиме уже мало что понимает. Но какая-нибудь другая фигура речи на ум просто не идёт.

Годжо оповещает о своём присутствии так, как привык, — раздражающе громко и совершенно дурацкой фразой:

— Я не ожидал, что попаду сегодня в твою квартиру! Так что без подарка, — он хмыкает, — но, мне кажется, мы сочтёмся. Не?

Утахиме жмурится, открывает глаза, разворачивается и идёт к нему: если не заткнёт его, так и будет говорить, говорить, говорить. А ей с каждым словом только хуже и хуже.

Она хватает его ладонями, тянет голову вниз и натыкается губами на его рот. Годжо услужливо раскрывает его и уже привычными движениями запускает свой язык. Утахиме приспосабливается к этой его противной привычке во всем доминировать и, схватив его за волосы, оттягивает от себя. Ладони у неё давно вспотели. Как ни странно, держать его за волосы срабатывает — Годжо ослабляет напор, и у неё появляется возможность кое-как перехватить инициативу.

Ровно до того момента, как он подхватывает её на руки.

Утахиме, потеряв опору, вцепляется в его волосы сильнее. Годжо бесцеремонно держит её на весу за бёдра, совершенно не заботясь о том, как напугала её неожиданность его движений.

— Опусти меня!

Она ругается, пока выпутывает пальцы: ей все равно не хочется никого дёргать за волосы, причинять боль. Правда, когда она сталкивается взглядами с Годжо, это сожаление тут же улетучивается.

— А то что? Отругаешь меня?

Утахиме смутно припоминает, о чём говорила раньше. Она с неохотой признаётся себе, что ощущает возбуждение, однако никогда не поздно притвориться, что его нет, и выставить Годжо за дверь. Правда, его пальцы так впиваются в бёдра, что мысли начинают путаться только сильнее, и Утахиме постоянно сбивается с того, что хочет сказать.

— Ты должен отвалить от меня. Ясно?

— Что, прямо сейчас? Ты упадёшь. Боль любишь, что ли?

— Нет! Ты понял, что я имела в виду…

Он проглатывает окончание фразы — опять бесцеремонно затыкает поцелуем и подпихивает, наконец, Утахиме к стене. Она ощущает спиной холод и немного расслабляется: ей больше не нужно держать равновесие. Годжо возбуждён, она может почувствовать бедром его стояк, а значит, он не заинтересован в том, чтобы долго болтать. Наверное.

— У меня вообще-то тоже есть требование.

Годжо подается вперед тазом, и Утахиме ощущает трение натянутой ткани на своей промежности. В обычном состоянии ей бы это ни за что не понравилось, но сейчас она неосознанно обхватывает его корпус ногами и прижимается, чтобы лучше ощутить эти поступательные движения.

Она молчит. Если Годжо надо, пусть говорит, а если нет — молчит ещё хоть сто лет, мелкий мерзопако…

— Назови-ка меня по имени, — склоняется к её уху Годжо, — а то что это только у тебя есть требования?

У Утахиме в самый неподходящий момент сбивается дыхание. Годжо давит всё сильнее, и стояк у него всё ощутимее: она прижимается, выгибается навстречу, однако от его просьбы заставляет себя замереть.

— Нет, — сквозь стиснутые зубы давит Утахиме, — не буду… звать тебя по имени.

Он щурится и высовывает язык, а потом вдруг облизывает ей щёку. Он ведёт мокрую дорожку от подбородка до скулы, и, когда внимание Утахиме опять сбивается, вкрадчиво повторяет:

— Да ладно, семпай. Не так уж и сложно. Могу научить произносить. Слушай: Са-то-ру.

Он насмешливо сопит, и мокрую от слюны кожу холодит его дыханием. Утахиме сверкает глазами и опять пытается притянуть к себе его лицо, чтобы заставить замолчать самым действенным методом, однако он оказывается проворнее. Годжо опускает голову, поэтому Утахиме бестолково тычется носом в копну волос, пока он слюнявит ей шею.

Ей не нравится, как он это делает. Ей не нравится, как пахнут его весьма помятые после её цепкой хватки волосы. Но низ живота так и сводит от желания, что заставляет Утахиме ещё сильнее стискивает ногами торс Годжо и изо всех сил сдерживать дыхание, чтобы не шуметь.

Это как игра. Кто первый сдастся, тот проиграет. Всё просто.

Он, наконец, поднимает лицо: Утахиме, недолго думая, цепляет чёрные очки, которые Годжо до сих пор не удосужился снять. Он отстраняется, но это только играет Утахиме на руку: она стягивает их с его носа и швыряет в сторону. Правда, улетают они не слишком далеко. Судя по глухому звуку.

Но даже так она отвлекла его на несколько секунд, заставила замяться, и эта маленькая победа пробуждает в ней торжество.

— Эти очки стоят как половина твоей квартиры, — он досадливо тянет, склоняя голову набок, — могла бы быть и попочтительнее.

— Ты не знаешь, что такое уважение, Годжо, — огрызается Утахиме и ерзает, стараясь унять необъяснимый зуд внизу живота.

— Тогда почему зовёшь меня по фамилии, хм?

Утахиме выдыхает и пытается откинуть голову, но вместо этого неожиданно бьётся затылком о стену и ойкает от лёгкой боли.

— По крайней мере, в моей квартире есть кровать, — рассерженно бубнит она и зыркает исподлобья на Годжо, — а твои очки — бесполезные.

В ответ он медленно качается из стороны в сторону, перехватывает её ноги поудобнее и резко отстраняется от стены. Спину больше не холодит, и Утахиме облегчённо выдыхает. Однако делает она это неудачно, как раз в тот момент, когда придурок решает упасть с ней на кровать. От удара о матрас она давится воздухом и закашливается, пока ладони Годжо самым наглым образом шарят по её груди.

— Маленькая, — слышится Утахиме сквозь плотный шум в ушах, когда пытается отдышаться.

— Грёбаный извращенец!!!

— Ты меня тоже лапала, — рассудительно отвечает Годжо и принимается за пуговицы на её блузке, — так что всё честно! Ты тоже извращенка.

— Я не лапала тебя, — огрызается Утахиме и из чистого упрямства перехватывает его руку, чтобы дёрнуть на себя.

У Годжо ладони тёплые и большие, с гладкой бледной кожей и синеватыми выступающими венами. Пальцы огрубевшие, с жёсткой кожей на кончиках, как от долгих тренировок с оружием, хотя Утахиме точно знает, что оружие ему не требуется. Она крепче сжимает его ладонь и закрывает глаза, стараясь заставить себя забыть, как это выглядело. Её сводит с ума одна только мысль о том, что она так глупо возбуждалась от одного вида… его рук.

— Нет? А стоило бы. Тут ещё смотря что считать за лапание!

Он забирает руку обратно и продолжает расстёгивать блузку. Утахиме лежит и не шевелится. Потолок кружится, когда она слишком долго не сводит с него взгляда.

— Глазами ты меня уже всего раздела.

— Неправда, — вяло отзывается Утахиме. Неправда. Она никогда не раздевала его глазами. Нет.

Кожу холодит, когда Годжо распахивает блузку и по-хозяйски проходится ладонями по рёбрам. Утахиме в ответ приподнимается на локтях и злобно отмечает про себя, что сам Годжо не разделся, но эта мысль вновь прерывается им. Он опять наваливается на неё, и Утахиме с большим трудом ворочается, пока он покрывает мокрыми поцелуями её грудь и ключицы.

Он прерывается, только когда выбивает из Утахиме первый стон. Она совершенно непроизвольно издаёт звук на выдохе, когда Годжо особенно сильно всасывает тонкую кожу у основания шеи. Наверняка потом останется синяк.

— Да ла-а-а-адно, — он отвратительно тянет гласные, — мы переспим, а ты всё будешь делать вид, будто мы в колледже, да?

— Ты ещё даже не разделся!

— О, тебе так не терпится? Так попроси…

— Пошёл ты!

Утахиме изворачивается и высвобождает руку, но вместо того, чтобы ударить, как запланировала, она каким-то подобием захвата перекидывает руку через спину Годжо и за бок отчаянно дёргает его от себя. У неё почти получается выбраться, однако он опять придавливает ее своим кошмарным весом и пресекает любые попытки сместить баланс сил.

— Отпусти!

— Попроси, — мурлычет он, и Утахиме едва сдерживается, чтобы не завыть.

— Сатору!

Она выпаливает это проклятое имя и дёргается. Всё-таки он отпускает, и она выкатывается из-под его грёбаного горячего тела.

— Не так уж и сложно, м-м-м? А то я уж начал думать, что у тебя проблемы с произношением…

Утахиме скрипит зубами, и в тот момент, когда она вновь готова разразиться тирадой бессвязной ругани, Годжо всё-таки раздевается.

Она смотрит, как он стягивает рубашку, расстёгивает ремень и встаёт, чтобы снять брюки. Утахиме непроизвольно впадает в истому: старается не шевелиться, позволяя теплой расслабленности охватить себя целиком. Только когда Утахиме цепляется взглядом за бугор в боксёрах Годжо, она вспоминает, что до сих пор не сняла свои брюки.

Годжо наваливается всем весом, он придавливает Утахиме своим запахом, своими руками, даже температурой тела. От обширного тактильного контакта её пробирает, и Утахиме опять тянется за поцелуем, чтобы просто что-то ощутить во рту. Годжо с готовностью размыкает губы, и Утахиме с ним опять сталкиваются языками.

Он нагло лапает её, спускаясь ладонями всё ниже. Он с лёгкостью пресекает все попытки Утахиме отвоевать себе пространство и расстёгивает её брюки сам. Утахиме пробирает крупная дрожь, когда он слабо оттягивает резинку её трусов.

Мокро. Она сама знает, что слишком явно возбуждена, и смазки выделилось уже много, из-за чего пальцам Годжо так легко скользить меж её раздвинутых половых губ. Однако это ещё не означает, что они в расчёте: Утахиме упрямо протискивает ладонь между их телами, чтобы кое-как нащупать член Годжо.

Возможно, у засранца просто хороший самоконтроль, потому что он никак не выдает степень своего возбуждения — ни мимикой, ни дыханием. Однако он вздрагивает, когда Утахиме сжимает член сквозь ткань боксёров, и она слабо, едко улыбается в его губы: попался.

Наконец Годжо разрывает поцелуй. Утахиме видит, как тянется между ними ниточка слюны, когда он отстраняется.

— А всё-таки тебя никто не вынесет, — ухмыляется Годжо, — ты слишком задиристая.

— Тебя выносит ещё меньше людей, — выдает Утахиме первое, что приходит на ум, и приподнимает таз, чтобы стащить с себя многострадальные брюки, — ты мерзкий.

Годжо как-то замедляется, смотрит на неё, словно собираясь ещё что-то ляпнуть, но вместо этого надавливает пальцами чуть сильнее. Утахиме выдыхает и заставляет себя подняться, хотя ноги уже совсем ватные. Её ведёт куда-то влево, однако она кое-как удерживает равновесие и залезает ему на колени, трётся пахом о член и ощущает приятное, скользкое тепло. Ей этого очень не хватало, причём она сама об этом до сегодняшнего дня и не знала.

Его руки тяжело ложатся на талию, придавливают Утахиме вниз, и она уже готова вывернуться обратно, упасть на кровать, когда он медленно раздвигает её половые губы членом. Эти влажные прикосновения сбивают и без того слабую концентрацию Утахиме, и она лихорадочно цепляется пальцами за широкие плечи. Надеюсь, останутся синяки, мелькает в её голове мстительная мысль и тут же куда-то уносится в общем потоке ощущений.

— Утахиме, — зачем-то зовёт он, и она в ответ кое-как дышит, стараясь не начать просить в голос, — не хочешь ничего сказать?

Ублюдок.

— Сатору, — с огромным трудом произносит она, — войди в меня.

— А «пожалуйста»? — хрипит он, и Утахиме поддаёт бёдрами вперёд, мстительно сбивая его с мысли. В голове мелькает наспех склёпанный план мести, и, едко улыбаясь, Утахиме тянет:

— Сатору-у-у.

Эта уловка срабатывает: он, неспособный дальше сдерживаться, всё же толкается внутрь нетерпеливым, неаккуратным движением. Кто бы мог подумать, что его так возбуждает его собственное имя. Утахиме на выдохе пропускает стон и подаётся навстречу.

Тепло тела Сатору разжигает в ней какое-то смутное желание — то ли укусить, то ли поцарапать, поэтому она мстительно ведёт дорожку мокрых поцелуев от шеи к плечу, завершая её укусом. Зубы скользят по гладкой натянутой коже, губами Утахиме чувствует, как перекатываются там мышцы, и забывает укусить ещё раз.

Годжо толкается медленно, но размашисто, и Утахиме будто иногда отрубается от реальности на какие-то доли секунд. Она беспорядочными, легкими касаниями шарится по телу Сатору: ладони завершают свой путь в спутанных волосах, уже немного влажных у корней. Утахиме избегает смотреть в пугающе бездонные глаза Сатору, но сейчас всё-таки это делает, из-за чего сбивает себе дыхание ещё сильнее.

У него покраснело лицо, и белёсые ресницы отчего-то начали выделяться ещё сильнее. Сами глаза у него ясные, такие, что пробирает до самых костей, и Утахиме сдерживает всхлип. Однако со второго взгляда становится очевидно, что он возбуждён совсем не меньше, и точно так же теряется от прямого зрительного контакта. Пусть и не так сильно, как Утахиме.

Он сбивается с ритма, рвано толкается и замирает: Утахиме едва понимает, что он кончил, но никак не может довести эту информацию до нужного мозгового центра, поэтому просто пялится на Годжо и не слезает с него. Что-то тёплое медленно стекает по её бедру, когда его пальцы вновь бесцеремонно скользят между нижних губ и задевают особенно чувствительную точку. Утахиме вздрагивает, и это действие что-то в ней поднимает: она содрогается и непроизвольно сжимает мышцы, на мгновение теряясь в пространстве.

Обессиленно припав щекой к чужому плечу, на котором так и остаётся краснеть след от её зубов, Утахиме прикрывает глаза. Ей тепло. В голове — ни единой мысли, только пустота и вязкая темень. Она сама не замечает, как начинает дремать, когда чувствует ещё один слабый толчок и уже привычно покачивается, принимая Годжо в себя.

«А если забеременею?», — мелькает где-то на задворках сознания мысль, и тут же приходит новая: таблетки. Ублюдок не предохранялся, и теперь ей нужно будет этим озаботиться. Утахиме мстительно дёргает его за волосы, опять притягивая к себе, и насаживается чуть сильнее, чуть напористее.

Она подумает об этом завтра.

— Ты красивая, — едва ли не мурлычет Сатору, и Утахиме сжимает пальцы. Она отчаянно реагирует всякий раз, когда он это говорит, хотя могла бы уже и привыкнуть.

— Умолкни, — кое-как огрызается она и случайно ахает, ощущая, как умело его пальцы скользят по самым чувствительным местам.

— Так попроси, — он плотоядно улыбается и нарочито замедляется. Фарс.

— Сатору, — выдыхает Утахиме, — закрой свой рот.

Он вновь меняет ритм, ускоряясь на этот раз, и Утахиме не удерживается от вскрика. Какой же… какой же…

Второй оргазм слабее первого, но и коротит с него намного сильнее: Утахиме обмякает и устало падает на кровать. Она какой-то задней мыслью хочет лечь на подушку, но отрубается раньше, чем успевает до неё доползти.

***

Сатору слезает с кровати и накрывает одеялом уснувшую в нелепой позе Утахиме. Слабачка вырубилась до того, как успела нормально лечь, и это выглядит как полная и безоговорочная капитуляция — ну посмотрите! Уже в отключке и даже видит первый сон из десяти. А вот с Сатору всё в порядке, показательно!

Он задумчиво прикрывает глаза, пока шарит ладонью по стене в поисках выключателя. Сатору проматывает в голове события вечера, пытаясь понять, откуда появилось внутри это чувство удовлетворения… после чего широко и сладко зевает. Ах да, она же назвала его по имени… Ну точно.

Бесконечность — ноль в его пользу. Победителю достаются лавры и аплодисменты, проигравший позорно скорчился в беззащитной позе. Удовлетворенный этим, . Сатору вальяжно заваливается под бок Утахиме, после чего задумчиво разглядывает её необычно расслабленное, в каком-то роде даже довольное лицо. И… перетягивает одеяло на себя.

Победителям достаётся всё, проигравшим — ничего, пусть просят. Думая об этом, Сатору улыбается и засыпает.