Шероховатая черепица под лучами летнего солнца быстро нагревалась, однако так же быстро и остывала, если сидеть на ней чуть дольше положенного, поэтому Розария перекатилась на другой бок и быстро зажмурилась. Перед глазами заплясали разноцветные круги, в большинстве своём фиолетовые: она проморгалась и потянулась обратно за пером.
Тетрадь шелестела, когда тёплый ветер дул чуть сильнее. Листки были исписаны: где молитвенная песнь, там неряшливо и криво, где обрывки фраз — там идеально ровно, убористым аккуратным почерком. Из-за исписанности они шелестели не так, как шелестит чистая бумага, а чуть громче, с таким… хрустом. Розария прокрутила перо меж пальцев ловким, отточенным движением и приставила его кончик к бумаге.
— Только сегодня! На весь ассортимент предоставляется скидка в тридцать процентов. Завтра — новый завоз!
— Новое блюдо! Да, Мэри, слушаю. Тебе цыплёнка в меду и стакан пива, как обычно?
— Последний букет из лилий! Последний!
В общем гомоне Розария вылавливала фразы, которые было проще всего запомнить и записывала их, выводя линии с безукоризненной точностью: поначалу у неё не выходило регулировать нажим и она могла даже проткнуть кончиком пера бумагу, наставить клякс, но теперь таких сложностей у неё не возникало. Особенно когда она писала простые фразы, в которых не было ничего напыщенного и такого… всякого усложнённого. Например, вывертов типа “ибо есмь благодать” или как там ещё любят в песню запихнуть: тьфу, не разговаривает так никто. Поэтому Розарии и не нравится писать на занятиях — много мороки, мало толку.
— Бутерброды рыбацкие — новинка! Заходите попробовать!
Она зевает и поднимается, садится на колени. Уже отлежала себе оба бока, так что нужно разогнать кровь, посидеть по-другому. Тёплый шифер сквозь плотную ткань одеяния послушницы неприятно греет ноги, но Розария терпит. Разминает руки, чтобы прогнать чувство излишней расслабленности: она, конечно, валяется на крыше “Кошкиного хвоста”, но сама-то совсем на кошку не похожа. И не нравятся Розарии кошки вообще, ленивые очень, так и развалятся где потеплее брюхом кверху и пялятся своими жуткими глазами. Реально страху нагнать могут, хотя и не делают ничего.
Улица полна криков, всё же полдень пятницы на дворе, и все нормальные люди отдыхают: это в соборе, как всегда, время уборки и хорового пения. А Розария ничего из этого нормально не умеет, и пытаться не хочет вовсе. Как попробуешь тряпкой оттереть, так разводы будут, и все сёстры так мерзко хихикают тогда! Розария была бы не прочь фингалов им наставить, благо только на вид тщедушная, но нельзя никак. Варка разозлится, и чего делать тогда? Приходится терпеть и зыркать исподлобья на этих ехидных сестёр и тереть, тереть, чтоб чисто было. Ну, или убегать с занятий.
Розария быстро поняла, что сёстры не умеют лазать по крышам. Отчего — оттого ли, что у них нет глаза Бога, оттого ли, что они размягчились, как булки в пекарне “Хорошего охотника” со своими бесконечными службами, Розария достоверно не знала. Но всегда выбирала своим укрытием крышу.
Её ещё ни разу не нашли, хотя отчитывали за прогулы жутко. Ну, подумаешь, потаскают за уши пару раз, так хоть не придётся отсиживать задницу на жёсткой скамье почём зря. Розарию и не так вштыривали, эти сёстры и понятия не имеют, как нужно людей пытать. А она — знает. Так кто кого учить-то должен?
Обычно Розария не погружалась в свои мысли так глубоко, чтобы ослабить бдительность, однако сейчас её так взбесила мысль о том, что сёстры бесконечно тупее её, что она невольно забыла о том, что нужно наблюдать за своим окружением. Да и вообще, Мондшадт — место такое, что в нём волей-неволей ослабишь бдительность и сама не заметишь, как наклюкаешься и давай бегать по улицам, песни вопить. Розария, правда, не пила, потому что детям вино не продают (хотя в шайке всем было плевать, сколько тебе там лет, все жрут почти одинаково и пьют тоже), но внимание иногда неосмотрительно ослабляла. Как сейчас, например.
А когда вновь вернулась в реальность, было уже поздно: кто-то забрался на крышу, и Розария сбежать с неё могла только одним способом — свалившись вниз, на брусчатку. А ноги ломать ей всё же не хотелось.
На крышу неуклюже взобрался парниша: сам по себе он выглядел непримечательно, даже уныло. Правда, так лыбу давил, что унылым его назвать язык не поворачивался.
— Привет!
Розария подозрительно уставилась на него: рука с тетрадью заведена за спину, нарочито расслабленная поза не выдаёт готовности чуть что вскочить и сбросить парня с крыши. Правда, убивать тут нельзя никого, но если он сделает что-то не то, его можно пугнуть.
Он что, поздоровался?
В голове пробежала стайка мыслей: здороваться в ответ — значит, подыгрывать правилам, строить из себя нормального человека. Не здороваться — это нормально, Розария всегда так делает, и очень даже неплохо живёт. Но сейчас нужно, чтобы парень не трепался о том, что тут сидит Розария, так что с ним, возможно стоит поздороваться?
Или просто аккуратно побить, чтобы он испугался и болтал поменьше?
Пока Розария молча на него пялилась угрожающим взглядом (таким волки обыкновенно предупреждают, что вот-вот нападут), парень залез на крышу, и, как ни в чём ни бывало, подошёл к краю.
— Не видела, случайно, кошку? Она такая чёрная, с короткой шерстью. Меня хозяйка попросила поискать, меня кошки любят, — парень почесал в затылке, — я, кстати, Тома. Искать её пришёл, а тут кошки нет. Зато есть ты!
— Я не крала кошку, — грубо перебила его Розария, так и не поздоровавшись, — и нет её здесь, ясно?
Тома замялся и убрал руку от головы: его светлые волосы встали дыбом, как у Розарии. Только у Томы они, волосы, были причёсанные и мягкие, а у неё — жёсткие и кое-как обкорнанные перочинным ножиком. А то как настоятельница Мария начнёт косички заплетать, тут проще уж совсем башку себе отрезать, чем терпеть!
— Да, у тебя шерсти на платье нет, — простодушно заметил он, — я и не думаю, что ты трогала кошку. Просто вдвоём искать проще, а у меня все друзья боятся высоты…
Она уставилась на его широкую улыбку, пытаясь выяснить, к чему это он ведёт.
— Естественно шерсти нет, я же не трогала никаких кошек, — как-то тупо повторила Розария, не сводя немигающего взгляда с нарочито-дружелюбного лица, — ты чё, хочешь чтоб я тебе помогала?
— Было бы здорово, — сразу оживился Тома, — ты даже не представляешь, насколько сильно я буду благодарен! Там просто сбежала Каролина, а она… ну, беременная, ей постоянно надо быть недалеко от таверны. Вот. И мне очень-очень поможет…
Розария начала невольно отключаться от этого монолога. Тома говорил слишком громко, слишком дружелюбно, аж по ушам резало этой нарочитой радостью. Слушать нормально было совершенно невозможно, обычные люди такими голосами не разговаривают!
— Я не знаю где эта Каролина, отстань, — перебила Розария в момент, когда этот Тома умолк на короткое мгновение, чтобы набрать воздуха в лёгкие, — и помогать не буду. Сами ищите.
Тома как-то сник. Может, и говорить потише теперь будет, с каким-то удовлетворением подумала Розария.
— Да? Я просто не очень хорошо умею по крышам лазать, и у меня это займёт очень много времени, поэтому…
Розария опять начала отключаться от его речи. Да что ему надо? Как его заткнуть?
— Ладно! — она помотала головой, прогоняя из ушей звон, — тебе кошку найти, да? Пойдём, найду. И отстанешь.
Он аж засиял.
— Это было бы очень здорово! Я слышал, она направилась к собору…
В ответ Розария только скрипнула зубами.
Чтобы найти животное, надо поспрашивать, кто где её видел. Поэтому Розария первым делом направилась к таверне: следом семенил Тома и всё что-то говорил про то, как круто, что с ним теперь есть такая классная помощница… он очень рад…
Да чего ж не заткнётся-то? Никто не рад с Розарией видеться — факт: Варка разве что рожу может скорчить, чтоб показать, что ему не мерзко видеть её, и всё. А так Розария всегда чужачка. И выглядит страшно, и сама старается пугнуть, чуть что.
— Кстати, тебя как зовут? Ты из собора?
Розария проигнорировала вопрос и решительно завернула за угол: там компания пьяниц что-то громко обсуждала, то и дело разражаясь взрывами хохота. Внимательно посмотрев на их лица, Розария выбрала себе того, который выглядел побледнее и засела за бочку. На них внимания никто не обратил — и славно.
— Тихо, — огрызнулась Розария, — не мешайся.
Тома неожиданно послушно заткнулся. Компания собралась и пошла дальше: бледнолицый ожидаемо отстал, и тогда Розария начала действовать.
Мужчина даже особо не понял, что произошло: он с первой подсечки упал, как подкошенный, глухо стукнувшись локтём о землю. Когда он со стоном раскрыл глаза, над ним уже нависала угрюмая Розария с ножом.
— Слышь, — бесцветно произнесла она, — кошку не видел?
— Чего?!
Мужчина бешено начал вращать глазами, будто пытаясь понять, что происходит. Розария помахала ножом, чтобы он лучше разглядел, чем именно его будут щекотать в случае отсутствия ответа.
— Кошка, — бесстрастно продолжила она, — чёрная. Брюхатая. Видел?
Дохляк приподнялся на локтях, и, похоже, приготовился орать, но Розария ожидаемо оказалась быстрее: она надавила коленом на предплечье и прямо посмотрела на мужика, чем вогнала его в какое-то полуобморочное состояние. Жутко Розария выглядела, жутко. И в таких ситуациях ей это было только на руку.
— Нет! Какая ещё кошка?!
— Чёрная.
Компания не заметила утраты и уже скрылась в переулке, так что в полуденной тени теперь только Розария с мужиком да Тома где-то за бочками. Сидит.
— Пусти, дурная малолетка!
Она равнодушно проигнорировала крик, но неожиданно спокойный мальчишеский голос всё же выбил её из колеи — всё было бы нормально, если бы не дурацкое:
— Не нужно так! Простите пожалуйста, мы не хотели…
Розария как-то заторможенно наблюдает за тем, как Тома убирает её колено с мужика и помогает тому подняться, неловко улыбается и что-то говорит: побить хочется обоих. Одного — за то, что нормально не ответил, второго — за то, что помешал.
Мужик, отплёвываясь, поднялся и как-то попятился: из него так и не удалось выбить нужную информацию, да и запугать — тоже. Розария сложила руки на груди и самым злым из своих взглядов начала прожигать Тому.
— Ну и зачем ты помешал?!
— Бить людей нельзя! — с каким-то непонятным возмущением ответил он, — Это плохо!
— Ну и ищи тогда сам своё животное!
— Нет, подожди!
Он схватил её за руку. Розария медленно перевела взгляд на его ладонь, которой он так нагло вцепился в запястье, а потом — обратно: она отсчитывала секунды до того момента, когда она начнёт бить.
— Ты, — безжизненным голосом начала она, — что…
— Можно же вежливо спросить!
— Сам тогда спрашивай, — огрызнувшись, она вырвала свою руку, — я-то тебе зачем?!
Тома замялся.
— Нам не нужно было никого бить! Кошка где-то бегает… надо просто найти.
— Я хотела, чтобы ты отвязался, понятно?
— Но ты же согласилась помочь! Люди не идут помогать просто так.
Розария уставилась на него в оба.
— Чего несёшь?
— Люди, — с удовольствием вдруг принялся объяснять Тома, — помогают другим людям не просто так. Очень часто это какой-то обмен. Но если бы ты хотела, чтобы я отстал, могла бы просто попросить! К тому же ты так… дерёшься… Но ты согласилась помочь, и я уверен, что…
У неё опять начало в голове что-то щёлкать, когда от этой излишне жизнерадостной речи в ушах стало позвякивать. С Розарией говорили по-разному — грозно, презрительно, равнодушно, умоляюще иногда, но так, совершенно по-идиотски, будто бы она такая же, как этот Тома — никогда. Было в этом что-то детское.
Розария от этой мысли замерла: слишком большой поток информации, поступающей от Томы, перегрузил ей голову, а мысль о “детскости” и вовсе её вырубила. Поэтому всё время, что он с важным видом рассуждал, она молча пялилась.
И пыталась собрать мысли в кучу.
Побить его, может? Чтобы заткнулся и бояться начал. А то совсем как дурачок.
— …так что нельзя сказать, что в тебе нет ничего хорошего! И кошку можно найти без того, чтобы бить других. Смотри, она любит мясо, и её видели направляющейся к собору…
Розария, наконец, отмерла.
— И чё?
— Значит, она могла забраться на крышу одного из жилых домов! — торжествующе завершил Тома.
— Нужно залезть туда, что ли?
Он кивнул и повернул к ней своё сияющее лицо. У него была здоровая, чуть розоватая кожа, под глазами не было видно синяков, а улыбка выходила очень живой. Розария не любила смотреться в зеркало, но она отлично знала, что у неё самой с лицом всё с точностью до наоборот: мешки под глазами такие, будто она из запоя не выходит, а кожа напоминает старый пергамент больше, чем саму кожу.
Розария точно знает, что глаз Бога как-то повлиял на её внешность, однако сейчас это неважно. У неё глаза начали слезиться от того, как этот Тома выглядел, да и тошнота к горлу некстати подкатила. Так же себя Розария почувствовала, когда Варку вблизи впервые увидела, а он и убить её не попытался, только скрутил и потащил с собой куда-то.
Её так же тошнило и глаза слезились. Он был слишком похож на человека. Все они в Мондштаде такие. Светлые, аж взгляд режет.
— Ну так полезли, — пробурчала себе под нос Розария и отвернулась. Она специально ускорила шаг, чтобы этот Тома отстал, но он подстроился под её темп и опять спросил:
— А как тебя зовут? Ты же из собора, да?
Да что же тебе нужно-то всё, скрипнув зубами, подумала Розария, когда ж ты отвянешь?
— Всё тебе неймётся, — пробубнила она, — отстань. Полезай тут.
Она ткнула пальцем в тюк сена. Эти самые тюки были свалены у стены дома: тут надо забраться, потом — на балкон, а потом и выше. Там надо немного прыгать, но это мелочи.
— Что? Как?
Розария раздражённо выпустила воздух из ноздрей. Её всегда бесили тупые вопросы.
— Ногами! Вот так!
Она без труда залезла на тюк, потом на второй, и, пока он медленно качался, оттолкнулась правой ногой: нельзя долго стоять на нестабильной поверхности, нужно шевелиться. Розария повисла на перилах балкона, и, неуклюже вихляя задницей, зацепилась коленкой за одну из стоек. Дурацкое платье сильно мешало, но Розария всё равно забралась на балкон меньше, чем за минуту.
Она развернулась и бросила сердитый взгляд на Тому, который в какой-то прострации наблюдал за её движениями.
— Шевелись, если не собираешься остаться тут.
Тома моргнул.
— А… ага.
Он завозился: получалось у него в несколько раз хуже, нежели у Розарии, но всё же как-то он залез на тюк. К тому моменту, как он повис на перилах, всё лицо у него покраснело от затраченных усилий. Розарии сильно хотелось отпустить какое-нибудь едкое замечание, но у неё никогда не получалось шутить — только пугать.
— Давай уже, — буркнула она и отвернулась, чтобы забраться на боковые перила ногами: встать на поручень, и она сможет до крыши добраться.
— А тебе удобно в платье? — полюбопытствовал Тома.
— Ты слишком много говоришь.
— А…
Он хотел что-то ответить, но Розария уже поднялась на крышу рывком: платье после сегодняшних приключений будет выглядеть, как половая тряпка, но это осознание Розарию даже как-то повеселило. Ей была приятна мысль о том, как скривится лицо сестры Марии, когда она увидит, во что превратилось одеяние, которое она с таким отвратительным усердием накрахмаливала во всю мочь. Аж воротничок скрипит.
К тому моменту, как Тома забрался на крышу, он был уже совершенно красный. Как спелый помидор по акции. Розария выдавила очень слабую улыбку и отвернулась, широко шагая по черепице.
— Ну, и где кошка твоя?
— Я думаю, — тяжело дыша, Тома торопливо перебирал ногами, — что она где-то, где её подкармливают. У неё явно появился кто-то, кто даёт ей лишней еды, слишком часто Каролина убегает в последнее время.
— Нужно поговорить с этими кормильщиками, что ли?
— Эм-м… я поговорю. Ты лучше… не надо.
Розария нетерпеливо передёрнула плечами и завертела головой, внимательно оглядывая местность. Если бы не бликующее полуденное солнце, смотреть ей было бы в разы легче.
— Нам туда, — она ткнула указательным пальцем в сторону мельницы.
Тома вытянул шею, стараясь что-то разглядеть что-нибудь среди крыш.
— Ты увидела Каролину?
— Нет.
Она подошла к дымовой трубе и опёрлась о неё, стараясь сохранять равновесие.
— Кошек в противоположной стороне я не вижу, — выдавила Розария наконец, — а с мельницы всё равно проще смотреть.
Розария протянула руку, и, не ощутив, как за неё берутся, раздражённо обернулась: Тома всё пялился на её ладонь так, будто не он цеплялся за неё сегодня так, будто совсем страх утерял.
— Ну? Браться будешь?
— А зачем? — как-то осторожно поинтересовался Тома.
— Если навернуться не хочешь, берись за руку и шевели ногами. А я пошла.
Тома помедлил, но за руку всё-таки взялся. У него ладони вспотели и были тёплые, а у Розарии руки всегда были холодными, так что неудивительно, что он так вздрогнул.
Розарии всегда было неприятно трогать других людей, но сейчас она ничего не чувствовала. Она могла убить Тому в любой момент, а он её — нет. Поэтому опасности он из себя не представлял. К тому же он был как Мондштад — такой же расслабляющий со своими идиотскими речами и постоянной улыбкой, а из-за этого не вызывал у Розарии сильного отторжения. Ей не хотелось защищаться от него, потому что очень уж он был слабый. И явно не знал, что это вообще такое — убивать.
Иногда Тома бесяче спотыкался, и тогда Розарии хотелось ему наподдать ногой. В остальном она терпела его ладонь без особых трудностей.
Когда они добрались до мельницы, на небе наконец появились облака, и свет солнца стал чуть терпимее. Розария прикрыла ладонью глаза и оглядела крыши ещё раз несколькими взглядами — сначала обзорным, небрежным, а после — вдумчивым, долгим. Тома устало сопел рядом.
— Вон, — махнула, наконец, Розария рукой, — там. К собору ближе.
Тома прищурился, вглядываясь. Она сложила руки на груди и отошла на шаг назад.
— Я, кажется, вижу, — наконец он отозвался, — поможешь добраться?
— Ты слишком на многое рассчитываешь, — равнодушно ответила Розария и протянула руку, — в следующий раз прыгай сам. По крышам.
— Ну, я постараюсь научиться, — пробурчал Тома и взялся за её ладонь, — но сейчас мне без твоей помощи никак. Так что спасибо!
Розария проморгалась и решительно зашагала вперёд. Спасибо! Она ещё ничего не сделала. Только время впустую потратила.
Она умеет тихо шагать, хоть у неё на ногах и неудобные массивные туфли, а вот у Томы так не получается — он почему-то переносит вес сразу на пятку, и из-за этого топает, как слон. После второй крыши Розария не выдержала — если на большой скорости Тома был вынужден шагать нормально, то на низкой, такой, как сейчас, он становился совершенно невыносим.
— Ты можешь не топать, а?
— Не топать?
Она вдохнула, выдохнула и развернулась, встречаясь взглядом с Томой. У него прям даже морщин вокруг глаз нет — такой он весь светлый, радостный, прямо-таки не трожь, а то вдруг запачкаешь.
— Да. Ты топаешь, как кабан, — Розария покачнулась, перекатываясь с пятки на носок, — а надо бы потише. А то сейчас высунется какая бабка и крышка нам.
— Как я могу шагать тише? — озадаченно переспросил он, — Это как-то особенно делать надо?
— Да. Ты сразу на пятку ступаешь. Из-за этого как кабан. Надо как кошка идти, плавно. Говорю же, чуть перетопаешь — и высунется…
Тома задумчиво сделал шаг, другой, пытаясь сделать это тихо: когда он услышал, что действительно громко ходит, он как-то загрустил.
— Я не хотел топать, — он печально вздохнул, — но сейчас пойду тихо… скажи, ты ещё видишь Каролину?
Розария прищурилась, выглядывая чёрное пятно: где-то вдалеке ещё маячил хвост, раздражающе тонкий и вертлявый.
— Вижу.
Они пошли дальше, и теперь Тома старался идти тише. Розария не сводила взгляда с кошки и не слишком заботилась о том, как он там идёт. Если надо — сам нагонит, нет — ну и ладно. Розарии меньше хлопот.
— А ты в соборе чем занимаешься? — опять полюбопытствовал Тома. В его голосе никакого ехидства не появилось, один только чистый интерес, однако Розарии по-прежнему отвечать не хотелось.
— Ничем. Вон она.
Кошка сидела у окна мансарды и лениво вылизывалась длинным розовым языком. Перед ней стояла пустая миска: очевидно, это здесь её пичкают всякой жратвой, отстранённо подумала Розария и скрестила руки на груди, пока Тома подбирался к кошке.
— Привет, — спокойным голосом начал он, — Каролина, какая ты славная, иди-ка сюда, нам пора…
От этого монолога Розария волей-неволей опять начала отключаться: слишком много бесполезных слов, с которыми он обращался к кошке, как к своей подруге. Что, неужели к Розарии он обращался точно так же? Она передёрнула плечами, прогоняя неприятное ощущение. Ну и жесть.
— Давай, бери её уже, и на этом закончим, — недовольно пробурчала Розария и приблизилась на шаг. Кошка немедленно выгнулась дугой и зашипела — будто не брюхатая вовсе, а просто очень злая и жирная.
— Подожди пожалуйста, — очень спокойно проговорил Тома и Розария невольно замерла, — ты её немного… пугаешь. Я разберусь.
Разберётся он, ага. Разобраться он нормально может только с тем, чтобы как следует навернуться с крыши, отстранённо подумала Розария и чуть сменила позу, отставив ногу назад: так ждать, пока Тома заберёт кошку, было немного легче.
— Давай живее, — без энтузиазма проговорила Розария, — а то весь день с тобой торчу, а толку нет.
Тома, не обращая на неё больше внимания, опять занялся кошкой: он что-то говорил и тянул к ней руки, пока та заинтересованно приглядывалась. Пока этот цирк не завершился, Розария решила оглядеться: нет ли где вездесущей сестры Сесилии, которая с таким миленьким лицом бегала по улицам и спрашивала, не видел ли кто сладкого ангела из собора? Такая высокая, в платье послушницы… От отвращения Розария невольно скривилась, но взглядом всё равно никого, хотя бы отдалённо напоминающего Сесилию, не нашла.
Тогда опять перевела взгляд на спину Томы.
Он ничем не был примечателен, она б забыла его в ту же минуту, как смогла отделаться. Но она не отделалась, только по крышам, как горная коза, прыгать принялась за компанию. Тоже мне, веселье. И нет бы закончить побыстрее — всё расшаркивается и расшаркивается, и перед кем — перед кошкой! Розария посмотрела, как ерошатся его мягкие волосы и опять ощутила неявную горечь где-то на корне языка.
Она хотела бы никогда в жизни не видеть таких волос. Потому что одна только мысль о том, что у неё самой могли бы быть такие же мягко вымытые волосы, была непозволительна и совершенно невозможна. И Розария предпочла просто отвернуться.
Наконец, у него получилось эту самую кошку взять на руки, причём та выглядела вполне мирно и даже довольно. Розария подумала, что сама бы наверняка вцепилась в животное всеми десятью пальцами, да покрепче, а Тома держал её аккуратно — как какую-то хрупкую вещь.
— Всё? Пошли.
Она развернулась и зашагала к краю крыши. Там внизу стояла дряхлая телега — как раз для спуска подходит: нужно только как-то извернуться с кошкой. Перекидывать её из рук в руки — не вариант, всё лицо расцарапает. Так что надо как-то по-другому.
— Как спустимся?
— Я — ногами. А ты сам как-нибудь.
Розария намеренно грубо отвечала, чтобы как следует запихать неприятное ощущение внутренней мягкости поглубже. Она не хотела перенимать идиотскую манеру якшаться со всеми подряд, а значит, должна была это показать.
— У меня не получится, я боюсь… Каролина много места занимает. У меня руки заняты. Можно её как-то передать?
Розария обернулась. Как-то по-дурацки выглядел пушистый Тома с чуть прищуренными глазами и мягкая кошка с абсолютно таким же взглядом. И что же она, Розария, рядом этими двумя забыла?
— Подашь мне. Я подержу. Спустишься — отдам, и до свидания.
— Ну… хорошо.
Она отвернулась, и, стараясь привести себя в чувство, как следует оттолкнулась ногами, спрыгивая. Приземление встряхнуло Розарию — физически, как минимум, точно. Мерзкое чувство мягкости, впрочем, так и осталось, и, стараясь его приглушить, она прикусила щёку. На этот раз отвлечься вышло чуть лучше.
— Аккуратно! Держи!
Тома лёг на крышу и на вытянутых руках протянул вырывающуюся кошку. Она начала шипеть, и Розария невольно ускорилась: быстро влезла на балкон и взяла это животное. Правда, добрее кошка не стала: начала как-то булькать и шипеть, как закипающий чайник, и Розария прижала её к себе покрепче, чтобы точно не дать вырваться. Причём сделала это с каким-то мстительным чувством — сколько же они скакали по крышам, чтобы найти её! Пусть тоже пострадает.
— Шевелись, пока твой кошак мне платье не подрал! — крикнула Розария, всё стараясь как-то поосторожнее перехватить кошку. Получалось плохо.
Тома безбожно тупил — он явно боялся прыгать вниз. Всё мялся у края крыши и дёргано порывался спуститься, но в итоге всё равно замирал и продолжал сидеть на краю.
— Если не спустишься, я брошу кошку куда подальше! — угрожающе прикрикнула она и для достоверности потрясла ей. Немного. Если бы много, Розарии бы уже вцепились когтями в руку, а так — просто пошипели.
— Я… не могу!
— Раз не можешь, то и сиди там.
— П-подожди! Я сейчас!
Он вздрогнул и неуклюже соскочил вниз: по грохоту стало ясно, что приземлился он куда нужно. Розария незаметно выдохнула и сделала шаг вперёд, однако, услышав жуткий вопль, невольно отпрыгнула в сторону.
— Негодники!! Это что?! Вы!...
Вопила какая-то тётка, высунувшись из окна до середины. Тома как-то очень неуклюже поднимался (если отбил себе зад, сам виноват, подумала Розария), так что она его подогнала:
— Шевелись уже!
И рванула со всех ног в сторону “Хвоста”. Потому что тётка всё размахивала половником и орала:
— Всё поломали! Я-то вашим матерям расскажу, мерзопакостные…
И пусть матери у Розарии нет, у неё есть платье послушницы, брюхатая кошка в руках и сильное желание спасти свою шкуру от рук сестры Марии. А Тома сам как-нибудь: он ничего себе не поломал, значит, должен нагнать. А не нагонит, так будет отдуваться, всё равно его не жалко. Слишком у него мягкие волосы и гладкая кожа, чтоб жалеть такого.
И всё-таки он нагоняет.
— Спасибо! — пыхтит, — Ты молодец!
Розарии хочется огрызнуться, чтобы не смел такого говорить, но нужно бежать, так что она молчит. Ничего, сейчас только кошака вернуть, и всё. Квиты. Если Тома по дороге, конечно, не помрёт, с каким-то мрачным удовольствием хмыкает Розария и огибает фонтан, проносясь мимо “Хорошего охотника”.
Кошка, которая во время бега как-то булькала время от времени, выпустила когти из рукава Розарии только тогда, когда Тома подошёл ближе. Розария почти не запыхалась, только стопы от долгого бега в неудобных туфлях гудели, а вот Тома явно перетрудился. Неженка.
— На, забирай.
Она стряхнула в подставленные руки Томы кошку и привычным жестом скрестила руки на груди, показывая всем своим видом: держи требуемое, а теперь топай куда подальше. Но Тома, даже безбожно вспотевший и уставший, продолжал улыбаться.
— Спасибо! — в очередной раз сказал, только вызвав этим новую недовольную рожу от Розарии, — Без тебя я бы её не нашёл!
Она ничего не ответила, только приготовилась уйти куда подальше от стрёмного парниши с дурным кошаком, как цепкая ладонь на плече остановила её. Розария застыла на месте, быстро прокручивая в голове Сесилия-Мария-Сесилия-Мария и готовясь к смачной оплеухе, как её размышления в очередной раз прервало неожиданное:
— Добрый день! Вы из собора, да?
— Да, — высокий голос Сесилии звучал непривычно, так что Розария как следует напрягла плечо, которое та так отвратительно сжимала, — ты что-то хочешь, дитя? Я пришла, чтобы увести послушницу…
Хватка на плече стала совсем невыносимой, но всё равно Розария не проронила ни звука.
— Она мне сегодня так помогла, — как ни в чём ни бывало улыбнулся Тома, — так что спасибо! Вы там в соборе очень классно помогаете.
— О, это так, — Сесилия, судя по голосу, растекалась сладкой лужицей, — всё во имя Барбатоса. Благие дела очищают грешные души, так что не молитвой единой… да… как твоё имя, мальчик?
— Тома, — почему-то замедлился он с ответом, — меня зовут Тома.
— Тома! Будь благословенен! И пусть ветра всегда…
Розария не слушала эту белиберду. Она уже давно принялась сверлить взглядом вывеску “Хвоста”, чтобы хоть как-то отвлечься от этого идиотского диалога. И как она умудрилась так встрять?
— В общем, — с воодушевлением закончил Тома, — я пойду, отнесу кошку! Пока.
Розария не смотрела на него. Но всё равно боковым зрением уловила, как он помахал ей на прощание — он как мельница прям, так сильно рукой тряс.
— Какой славный прихожанин, — нарочито мило начала свою очередную речь Сесилия, и Розария с силой закатила глаза, — его благочестие не оставляет никаких сомнений! Тебе, как будущей монахине, следует перенять у него доброту и чистоту души…
Мысленно Розария уже пять раз кинула сестру в фонтан. Образ барахтающейся в воде монашки развеселил её, так что она зло, слабо улыбнулась, чем заработала гневное:
— Хватит скалиться! Тебе не подобает такие рожи корчить!
— А какие полагается, — без интереса проговорила Розария, даже не пытаясь добавить дружелюбия в интонацию — благо, его хватало в голосе Сесилии с лихвой.
— Приличные! Если бы ты не прогуливала хор, всему бы научилась, негодница!
Привычно ныло плечо. Розария, чтобы отвлечься, прищурилась на краешек видного ей неба: где-то там небо окрасится вечером в оранжевый — такого же оттенка, как и волосы того кошатника. То… Томы.
Розария вновь ощутила во рту неприятную горечь и извернулась, чтобы сплюнуть на мостовую избыток слюны. Сестра Сесилия вновь заверещала и попыталась отчитать её, но Розария от её воплей абстрагировалась, привычно перестав слушать. Не Варка орёт, и ладно. И плевать.
В следующий раз она выберет себе крышу понадёжней.