Что ты будешь делать, когда соберёшь себя из пыли ещё раз?
Конечно, продолжишь барахтаться дальше. Кокичи отлично знает, как происходит каждый из его жизненных циклов: он вкладывает свои силы в то, что ему, в общем-то, совсем не нужно, затем доходит до определённого результата, получает признание, всё вроде бы устаканивается,а потом вновь рушится, падает на самое дно. Будь хоть раз такой цикл прерван, Кокичи бы от радости, может быть, даже попрыгал.
Ну, если бы умел. Но он не умеет прыгать, а цикл всякий раз неизменен, только что изредка закручивается спиралью потуже — так, что Кокичи начинает от происходящего задыхаться. Хоть новые лёгкие приделывай.
Знал же, что всё так закончится. Изначально знал, что за фазой, в которой дофамин так и хлещет через все имеющиеся в наличии края, будет фаза, в которой хлещет уже кровь — через изодранные кожные покровы, где-то внутри — тоже, меж разодранных мышечных волокон и легко полопавшихся, как тонкое дутое стекло, сосудов. Кокичи привык к боли, человек к любому дерьму привыкает. Но всё равно ему по-детски обидно умирать.
Потому что умирать больнее всего, когда тебе есть что терять, когда ты держишь в ладонях, кажется, целый мир, когда можешь всё, когда есть ноги, чтобы с их помощью бегать, руки, чтобы ими работать, и даже глаза, чтобы ими не рыдать, глядя на солнечный свет, потому что, блядь, больно, но смотреть — ведь всё равно хочется именно туда. Кокичи хотел бы хоть раз в жизни использовать свои жалкие конечности по назначению, но теперь-то они перемолоты в кровавое месиво и сгодятся разве что для чьей-то кормёжки. Да и то едва ли.
Он бы хотел обнимать этими руками. Сопливо? О, конечно. Тодо говорил, что настоящий мужик никогда не явит отчаяние миру и никогда не погрязнет в… эм… розовых соплях по недостойной его девке? Кокичи не помнит точно, что говорил Тодо тогда. Наверное, это к лучшему. Ему в принципе не очень нравились суждения Тодо, хотя он, скорее всего, ничего плохого в виду не имел, когда объяснял, как на самом деле должен жить настоящий мужчина.
Хотя Кокичи вовсе и не против быть тем самым недостойным, по мнению Тодо, мужиком. Причем хоть сотню лет подряд. Только вот ему осталось полминуты агонии разрушенного тела, покоящегося под обломками одного из проклятых трупов. Опять ему умирать, только теперь — действительно, окончательно и бесповоротно. Качественно, если так можно выразиться. На этот-то раз он помрёт с хрустящим песком на обколотых зубах. И без лишних мыслей, которые разбегаются по углам разума даже сейчас, чтобы где-нибудь тихо сгнить.
Он изо всех сил пытается сделать хотя бы ещё вдох. Как и ожидалось, тщетно.
***
Мива очень неуклюжа. Он это заметил, когда она, неловко извиняясь, пыталась представиться: да-да, меня зовут Мива Касуми, я теперь, кажется, с тобой на одном курсе?.. Ох, это же просто замечательно! Как тебя зовут? О, прости, я, кажется немного перестаралась с дружелюбием, да?!
К этому всему прилагались размахивание руками и чьё-то хихиканье на заднем плане.
Для Кокичи она — как инопланетное существо. Она — кто-то инородный, чужой, но хотя бы безвредный сам по себе, поэтому Кокичи без особого труда терпит её присутствие. Вообще-то, он любое присутствие терпит, так что ничего удивительного конкретно в случае с Мивой нет. Но она его хотя бы не раздражает — уже что-то, да? Кокичи совсем плох в общении с другими, поэтому может только догадками, как дротиками, изгвоздить тёмную стену своего сознания, но так ни до чего и не додуматься.
Его немного интересует Камо — своей спокойной уверенностью в себе, Зенин — своим острым, как иголки катетеров, зубоскальством и каким-то отчаянным блеском в глазах. Тодо, пусть и несильно, но напрягает. Момо он поначалу умудряется даже не замечать. Мива…
Вот здесь сложнее.
Она же ничем не привлекала его. Да, объективно она была симпатичной, но у Кокичи, если честно, совсем замылился глаз… точнее, само восприятие. Он с большим трудом отличал красивое от уродливого, поэтому обратил внимание на то, какие у неё синие глаза, только спустя долгое, долгое время. А вот её неловкость как будто постоянно отвлекала на себя внимание, что почему-то чувствовалось даже через проклятый труп, неспособный ощущать что-либо тактильно.
Мива изо всех сил старалась быть дружелюбной, однако в этом дружелюбии не было никакого желания получить выгоду, и это ощущалось. Она словно пыталась сделать всем как можно лучше, а потом ещё и извиниться за то, что она чьё-то там время потратила на себя. Кокичи никогда не понимал этого её стремления сделать хорошо: ему было никак, и другим, значит, тоже было никак. Судить других по себе просто.
Миву не получалось судить по себе, она так и вываливалась из этой существующей только в его собственном сознании тесной рамки. Она словно каждую минуту что-то ощущала: неловкость, стыд, радость, заинтересованность, досаду. Возможно, всё вместе. Выгоревшими клеточками своей нервной системы Кокичи уже не мог прочувствовать всё это в полной мере — для него мир был в некотором роде более монохромен. Но он мог ощутить сам факт. Это уже… эм… Что-то.
У Кокичи всегда были определённые проблемы с тем, чтобы описать что-то, выходящее за рамки рационального. Когда ты уже бесконечное число раз потонул в своих сожалениях, когда возненавидел и проклял самого себя и каждого человека в этом мире, тебе остаётся лишь опираться на свой разум. Иначе сдохнешь. Объективно тебе не потребуется страдать из-за того, что ты что-то там не понял, если ты всё на свете способен объяснить: к примеру, ты страдаешь из-за того, что за тебя всё решила другая мразь, которой вовсе не пришлось страдать из-за искорёженного тела. Ну, потому что теперь это только твоё страдание, и ничьё более. Можно также объяснить, почему у Кокичи иногда будто едет ко всем чертям крыша: у него по Японии столько марионеток, что порой сознание перегружается, и его приходится, как компьютер, возвращать в работу через отключку.
Объяснить, зачем Миве дружить со всеми, он не может. Ей это объективно не нужно. Это вообще никому не нужно. Ну, а ей почему-то ужасно нужно поинтересоваться, не хочет ли он, Мехамару, прогуляться сегодня вечером, и не болит ли его царапина, заработанная на спарринге. Ох, извини! Я опять что-то не то сказала, да?
Кокичи хотел бы сказать, что она тупая. Но не может. В общем-то, он совсем и не хочет называть её тупой, потому что он даже так, физически находясь от неё на приличном расстоянии, ощущает, насколько она старается, буквально из кожи вон лезет, чтобы ему было хорошо. Вот просто так хорошо.
Ни одну тварь не должно волновать, как себя чувствует Кокичи Мута, потому что никому столько боли и злобы не требуется. Это напряжно, объективно напряжно — знать, что на свете есть такой полуживой труп, который настолько зол, что и за сутки нормально вслух всех претензий не описать, а Мива заглядывает в мёртвые глаза Мехамару и интересуется: ты хорошо спал? Кстати, я бы хотела предложить тебе посмотреть кино сегодня… Я, правда, совсем в этом не разбираюсь, но, может быть, ты что-то можешь подсказать? Нет? Ох, тут мы очень похожи. Ладно, увидимся! Я обязательно потом предложу что-то другое. В следующий раз.
В следующий раз. Кокичи искренне не знает, будет ли этот самый раз. Мива говорит, что он будет лучше, чем этот.
Она ведёт себя так со всеми. Ему нравится наблюдать за ней — Кокичи это осознаёт совсем случайно, когда концентрируется на её речи настолько сильно, что немного забывает, что в столовой проклятый труп ничего есть не может. Она увлечённо обсуждает с притворно равнодушной Маи какую-то новую фотографию шамана Годжо, а потом случайно переводит тему на свои любимые лакомства, и Кокичи слушает о хого с таким вниманием, словно ему объясняют суть новой убойной фичи на Мехамару. Рыбный хого, который сытен, но не слишком вкусен, зато можно не слишком тратиться на овощи, хого с морским огурцом — всего один раз пробовала, но запомнила так, что даже повторять больше ни разу не захотела, из кишок… Извини, это перебор, мне тоже так кажется. С курицей — мой любимый. Особенно если добавить побольше специй. Нет, нет, только не кориандр! Лучше молотого имбиря, конечно.
Он настолько погружается в этот дурацкий монолог, что вспоминает, что ему здесь делать совсем нечего, только когда ему задают вопрос.
— А ты какую еду любишь, Мехамару-кун?
Маи щёлкает палочками и переводит ехидный взгляд на Миву, словно планирует что-то сказать, и Кокичи заставляет себя думать так быстро, как он никогда в жизни не думал. Нельзя, чтобы Маи заткнула Миву. Он должен быстро ответить на её вопрос.
— Я предпочитаю… Я люблю горячую и вкусную еду, — он ощущает, как облажался, поэтому делает глубокий вдох и вспоминает, какую там еду в обычной жизни едят обычные люди, — лапшу, например.
О, он даже ответил с первого раза.
— Да? А почему ты не ешь со всеми?
Мехамару смотрит на Миву равнодушно. У Кокичи как-то аномально горят уши и рациональные системы перегреваются ко всем чертям от тривиальнейшего вопроса на свете. Он совсем уже не в себе.
— Я не могу сейчас потреблять пищу.
Мива задумывается над его словами и принимается ковыряться в своей тарелке. Кокичи вдруг понимает, что она всё это время разговаривает как бы со стеной.
И ему это осознание неприятно.
— Понятно… А ты бы хотел поесть со всеми? Я думаю, что могла бы приготовить вкусную лапшу!
— О, — подхватывает Маи, — это замечательная идея. Возможно, Мехамару подскажет нам что-то по меню, м? Соберёмся все вместе...
Кажется, что Маи ничего такого не говорит, но Кокичи почему-то на неё злится.
В другой раз он так зависает, когда Мива суетливо чистит свою катану перед спаррингом: она на коленях прямо на полу перед спортзалом очищает клинок, а Мехамару заканчивает заниматься как раз в это время.
— Ой, извини, — Мива быстро сгребает всё своё добро в охапку, освобождая путь, — я совсем рассеянная. Забыла с вечера привести клинок в порядок, представляешь? А ведь он портится… Я совсем туплю, прости!
И за что она извиняется? За клинок? Это же её вещь, даже не Кокичи.
— Катану нужно чистить каждый день?
Он не понимает, почему интересуется. Ему всегда было плевать на катаны. Это же не его тип оружия. Но Мива как будто не обращает внимания на странность вопроса, потому что с какой-то удвоенной силой трёт клинок и тараторит:
— Да нет… Не каждый день, я просто вчера опять плановую чистку пропустила, потому что много нужно учить на зачёт по праву! Опять не успела всё нормально сделать. А ты? Ты чистишься?
Кокичи вздрагивает. Мехамару не реагирует никак.
— Да, мне приходится чистить оружие. Хотя я обычно хожу к мастеру.
— Это, должно быть, дорого, да? Ну, зато и оружие у тебя в хорошем состоянии. Ай!
Она быстро пихает большой палец в рот, когда небрежно скидывает в мешок все свои принадлежности.
— Ты порезалась?
— Да. Шэто нишего штрашного.
Поднимаясь, она как-то изгибается, удерживая на весу и барахло, и клинок, и Мехамару помогает ей — берёт катану.
— О, шпашибо! — Мива улыбается и забегает в зал, где всё вновь кидает на пол, потом забирает из его рук катану. — Ты меня спас.
Мива хмурится на свой палец и бежит к Иори-сенсей, спешно извиняясь за опоздание. Кокичи смотрит на её потрёпанные голубые волосы.
Чистить клинок в коридоре — дурацкая затея, но именно благодаря ей, возможно, Кокичи показал, что он не совсем стена. И что с ним можно поговорить.
Он тешит себя этой мыслью. Это почему-то кажется важным, хотя объективно эпизод не стоит места в его памяти: очередная ситуация, которая нисколько не весит. Кокичи делает вид, что забыл об этом, надеясь, что его оперативная память от этого коротенького воспоминания не помрёт.
Это же мелочь.
Не мелочь — как будто говорит сладкая улыбка проклятия, которое изучает бинты на лице Кокичи с таким усердием, словно сквозь них что-то можно увидеть. Вот это уже совсем не мелочь, но о проклятии он запоминает только то, что оно способно подарить ему пару ног, а потом ещё и всё остальное — как бонус. Если Кокичи захочет. И если сделает пару мерзких вещей. Он даже не запоминает, какого цвета у проклятия глаза — только грубые швы на улыбающемся лице.
Но он помнит, что у Мивы глаза синие и глубокие, а её техника шин каге призвана использовать простую территорию, чтобы пробивать даже неуязвимые по своей сущности техники. И что она нелегально подрабатывает. И фанатеет по Годжо Сатору из токийского колледжа.
Он как будто паразитирует на всём, что о ней узнаёт.
Никто не заслуживает любви стены, потому что невозможно заставить себя испытать влечение к стене. А Кокичи — так это вообще коробка с двойным дном: невозможно понять, какая из его сущностей хуже. Озлобленный, слабый человек или уродливое подобие человеческого тела, неспособное ни дышать, ни ощущать прикосновения? Нет, он объективно мерзок.
Объективно.
И всё-таки, прокручивая в голове очередную порцию информации, которую он планирует вечером отослать проклятию с обманчивой улыбкой, он думает о том, что хотел бы, чтобы кто-то сделал Миве хорошо. К примеру, заставил бы её подумать о том, что она не занимает чужое пространство, но имеет на него полное право. Или что она на самом деле не бесполезная, как часто сама о себе отзывается. Или ещё что-то такое.
Потому что по какой-то причине никто не хочет этого сделать, кроме разве что искореженного существа, которое о социальных взаимодействиях имеет представления ещё более смутные, нежели Мива. Он и правда понятия не имеет, как это можно сделать нормально — так, чтобы Мива испытала хоть что-то, кроме неловкости от разговора с безэмоциональным проклятым трупом. В смысле, что-то «хорошее»? Тьфу.
Он, чувствуя неловкость, решается поискать информацию. Ему физически на всех возможных уровнях неудобно, когда он пользуется интернетом за стационарным компьютером, чтобы что-то найти про свидания, потому что, во-первых, он ничего стоящего не находит, а во-вторых, его за этим занятием ловит Тодо, и нет ничего более страшного для любого человека, которого Тодо встретит, нежели попытка скрыть свой любовный интерес.
Даже если у тебя совершенно нет любовного интереса! И никогда не было.
— О-о-о, Мехамару-кун, неужели это то, о чём я думаю?
Нет, думает Кокичи, не думай, пожалуйста. Не включай голову, Тодо-семпай. Уйди. Ничего не говори!
— Неужели и твоё хладное сердце озарилось светом страсти? Ну, и кто эта женщина?!
О нет, думает Кокичи. У него в голове только одно слово и остаётся в этот момент: большое, жирное «нет» во всю ширину его тёмного сознания.
— Это исследование. Мне интересно, — изо всех сил выворачивается Кокичи, — каковы интересы у нынешней молодё…
— Не лги мне! — ревёт Тодо и стучит по столу. Мехамару равнодушно поворачивает к ему голову, Кокичи про себя как-то совсем малодушно подвывает и надеется сбежать. Может быть, стоит отключиться прямо сейчас?
— Говори мне правду! — Тодо со всей грудой мышц вот в такой непосредственной близости от Мехамару непомерно убедителен. — Какие женщины?! Тебе нравятся!
Кокичи с каким-то стылым равнодушием смотрит перед собой в тёмную пустоту подвала. Из некоторых ситуаций выбраться попросту невозможно, в них можно лишь погибнуть с высоко поднятой головой. Гордо.
— Мне нравятся интересные женщины, — про себя Кокичи давится воздухом, — такие… эм…
— Подробнее!!
Да что тебе подробнее, Тодо-семпай, думает Кокичи, куда тебе подробнее? Ты не захочешь знать. И тут на него сходит какое-то жалкое подобие озарения:
— Высокие, но ниже двух метров, — металлически звенит Мехамару, — с длинными, но не очень, волосами, с…
— Это всё не то, — Тодо с печалью качает головой и кладёт свою кошмарно тяжёлую руку на плечо Мехамару, — не то! Неужели в тебе нет жара, который бы определял лучшее в женщинах?
Да, Кокичи знает, что типаж Тодо достаточно конкретен, но он отчаянно не хочет проговаривать этот самый типаж вслух. Потому что он неспособен прочувствовать, как чья-то большая задница может быть привлекательной, если эта часть тела конкретно его вообще никогда не интересовала. Даже совсем чуть-чуть.
Он просто хотел узнать, как можно порадовать такую странную девушку, как Мива. При чём тут задница…
— Ну?!
— Мне нравятся женщины с красивыми глазами, — выдавливает из себя Кокичи и ждёт, когда Тодо-семпай преисполнится в сознании и отойдёт от компьютера и Мехамару.
— Это не то! — Тодо разочарованно утирает неожиданно появившиеся слёзы, — Мехамару, я в тебе ошибся в тот момент, когда решил, что ты достаточно взросл…
— Ты старше меня на год, — не удерживается от вопроса Кокичи, — при чём здесь взрослость?
— Взрослость определяется зрелостью человека! Человек не может быть зрелым, если он любит скучных женщин. Такие мужики к сорока годам совсем скукоживаются. Они живут скучной жизнью и работают на скучной работе…
Мехамару осторожно вылезает из-за компьютера, и, не выслушав до конца монолог, малодушно сбегает куда-то, игнорируя громкий голос и быстрые шаги за своей спиной.
Ему придётся поискать другой способ, чтобы устроить… Эм… Сюрприз.
Он отыскивает Момо и даже не пытается как-то завести разговор, просто здоровается и в лоб спрашивает:
— Скажи, как можно порадовать другого человека?
Момо немногословна, несмотря на то, что её миловидная внешность, кажется, намекает на обратное. Поэтому Кокичи к ней и направляется: полагает, что она не станет выедать ему мозг при помощи бензопилы или скальпеля, как это уже… Эм… Происходило с ним ранее.
— Смотря кого, — она задумчиво подносит большой палец к губам и тут же залезает в свой смартфон, — тут же всё индивидуально. Я бы, например, порадовалась билету на Chemical Romance, а вот Тодо — на личную встречу со своей айдолкой. Как её там? Не помню. Если бы наоборот, это бы было уже катастрофой… ты к чему это спрашиваешь?
— Да так, — Кокичи про себя ругается и слабо жмурится, — спасибо.
Он уходит и из последних сил обещает себе больше никогда не попадать в настолько неловкие ситуации. Это уже чрезмерный перегруз, да и результат того вовсе не стоит.
Последняя инстанция — это социальные сети Мивы. Кокичи надеялся, что до этого не дойдёт, но выбора у него уже не остаётся, и он всё-таки принимается копаться в профиле её инстаграма.
В подписках в основном аккаунты разных блогеров: с едой, с одеждой и с животными. Собаки, котята, даже есть какая-то ферма. Одна из самых первых её подписок — аккаунт Годжо Сатору, в котором всего четыре фотографии не слишком приличного вида. И что она в нём нашла, ловит себя на мысли Кокичи, он же совсем какой-то… Эм…
Потом он вспоминает, что у него самого никакого аккаунта и фотографий в инстаграме нет вовсе и решает не развивать эту мысль дальше. Пожалуй, некоторые вещи необходимо оставить как есть — на уровне поверхностного размышления. Иначе можно случайно начать копать не туда.
Кокичи сильно устаёт, но никак не может придумать: тогда он делает глубокий вдох и заставляет себя обдумать проблему комплексно. Итак, Мива.
На этом моменте мысли стопорятся, и Кокичи решает зайти с другой стороны: он сам. Что он хочет сделать? Позвать её на свидание. Так?
От этой мысли он неприятно дёргается.
Что можно придумать? Возможно, ему стоит придумать самому? Всё равно все остальные варианты он уже безуспешно перепробовал. И, раз уж это свидание… Эм… Требуется что-то оригинальное. Достаточно оригинальное, чтобы ему за это потом не было стыдно (а ему уже почему-то заранее стыдно) и чтобы Миве понравилось. У него же есть вполне конкретная цель, да?
Кокичи едва не теряет голову, осознавая, что у него на самом деле нет цели.
Он заставляет себя успокоиться, глубоко дышит, делает арифметическую разминку, пару раз пробегается Мехамару по ночному полигону и кое-как приводит мысли в порядок. Так нервничать для него нехарактерно, так что больше нервничать он не будет. Он будет работать головой, даже если ещё пару раз словит перегрузку. В конце концов, он заточен на то, чтобы решать проблемы, правильно? И эту проблему он решит тоже.
В конце концов, всё что угодно можно идентифицировать как проблему. Буквально всё.
Он начинает с самой затруднительной для себя части — приглашения. И решает использовать, возможно, самый древний из всех существующих способ позвать Миву на свидание с собой. Хотя, возможно, он просто хочет потешить своё эго и испортить ей личную жизнь. В конце концов, кому вообще может хотеться ходить на свидания с проклятым трупом…
Мива обнаруживает у себя на двери комнаты листок, на котором крупным шрифтом напечатано:
ВСТРЕТЬ МЕНЯ НА КРЫШЕ
Это выглядит довольно интригующе. Она переворачивает листок и находит там дату и время — это послезавтра, в одиннадцать часов вечера. И адрес ещё. Мива непонимающе хмурится и тщательно осматривает порог своей комнаты: возможно, это какой-то новый способ разводить людей на деньги? Или розыгрыш? Будет неприятно, если это действительно розыгрыш!
Она всегда ведётся на подобное, из-за этого над ней постоянно подшучивают. Мива нередко попадает в неприятные ситуации из-за этого, так что может ли это быть розыгрышем на самом деле?
Комната выглядит нормально, так что она немного успокаивается. Осталось только найти человека, который это сделал, поинтересоваться, зачем её пугать, а потом… Это, наверное, всё. Нужно только поисками заняться.
Если её не разыгрывают, это очень интригующе. Если над ней шутят, это… Нет, шутить на самом деле вполне нормально! Она воспринимает шутки. Просто Миве всё равно неприятно, как-то в груди царапает от осознания, что это ничего на самом деле может не значить. Как это происходит обычно.
Поэтому в вечер, назначенный на листке, она вполне логично вооружается катаной. Только дурак пойдёт невооружённым на встречу не пойми с кем, потому что потеря бдительности — это для любого шамана погибель. Ну, а для Мивы лично — ещё и позор.
Кокичи понятия не имеет, что нормальные люди делают на свидании, поэтому мешает все свои знания в кучу, и уже потом из них собирает что-то относительно структурированное. В целом, не так уж и плохо получается: он решает, что будет неплохо, если он в формате сюрприза устроит просмотр небольшого концерта (он долго искал что-то подходящее, пока, наконец, ему не подвернулась реклама маленького концерта на открытом воздухе: судя по всему, песни в этом жанре Миве нравились. Ещё он заказал для неё чая с тапиокой (у неё в профиле была фотография со стаканчиком такого чая), каких-то сладостей и ещё стулья. На крышу. Чтобы сидеть.
Он бы хотел остановиться, но он уже отправил Миве приглашение. Теперь будет очень грубым вообще ничего не сделать, пусть он и не указал свои инициалы на листке. Здесь при всём желании… Эм… Нельзя отменить всё.
Вечером Мива задумчиво подошла к нему и сказала:
— Знаешь, в знак нашей дружбы я бы хотела преподнести тебе шоколад, но ты не можешь сейчас потреблять пищу, ты тогда сказал… Но я слышала, что тебе нравятся батарейки «Панасоник»! Поэтому вот!
Она поклонилась и вручила ему упаковку батареек. Кокичи, глядя на это, изо всех сил попытался вспомнить, насколько большой была вероятность того, что его кто-то видел цепляющим этот самый листок на дверь комнаты Мивы. Кажется, совсем небольшая?
— Это неправда, — выдавил он из себя, — я не ем батарейки.
Неотъемлемая часть подобных ситуаций — чужое хихиканье: Кокичи заметил, как из дверного проёма вывалились Маи и Момо, отчаянно пытающиеся не загоготать в полный голос. Он с каким-то отчаянием посмотрел на густо покрасневшую Миву и подумал, что такой уровень неловкости, пожалуй, как-то чрезмерно крут. Даже для их коллектива.
И всё-таки не остановился.
В назначенный день Мехамару пришёл на крышу за полчаса до начала — проверить, всё ли готово так, как он запланировал, и обнаружил там Миву. Он немного потерялся — до того, что опять заработал себе повышенное давление.
— Мехамару-кун? — Мива удивлённо склоняет голову набок, приветствуя его, — Добрый вечер! А тебя тоже сюда пригласили?
Кокичи набирает в лёгкие воздух и ощущает, как противно колет у него в районе грудной клетки. Противная боль.
— Нет. Это я тебя сюда позвал.
— А?
Она удивлённо смотрит на него.
— Да. Я хотел… Эм… — впервые вслух мнётся Кокичи, — Показать тебе концерт.
Он же не будет показывать концерт? Тогда почему выбрал такую постановку предложения? Кокичи заставляет себя встряхнуться:
— Я предположил, что тебе понравится рок-концерт. И решил пригласить тебя на него.
Наверное, он всё-таки очень сильно зацепился за обрывки информации, полученные от Момо. Мива может и не любить подобный стиль музыки, а Кокичи разбирается в этом чуть хуже, чем никак.
— Ого… Ого.
Мива убирает ладонь с рукояти катаны и как-то потерянно озирается по сторонам.
— А… Это тут только мы, да?
Кокичи ощущает себя тупицей.
— Да. Я не подумал, что других тоже нужно позвать…
— Нет-нет, всё в порядке, — вдруг перебивает его Мива и улыбается, пока размахивает руками, — это нормально! Я хочу сказать, всё нормально, если больше никто не придёт. Тем более что я ни разу ни с кем не гуляла на крыше!
Какая же радость, думает Кокичи, что это не свидание. По её мнению, хотя бы. «Прогулка» не так пугающе плохо звучит, «прогулка» ни к чему особенному не обязывает.
— Я, — он делает между словами паузы, — рад.
Действительно рад. Только бы всё не испортилось. Ещё сильнее.
Он старается не думать о том, как выглядит со стороны, и предлагает Миве чай с тапиокой, давит из себя несколько коротких вопросов о её музыкальных вкусах.
— Музыка? — Мива задумчиво пьёт чай через трубочку, видимо, заполняя этим действием неловкие паузы, — Я всё слушаю! Момо любит включать всякие треки, пока выполняет домашнюю работу, и я тоже это слушаю. Так что я не ценительница! А ты что слушаешь?
Кокичи хочется ответить «скрежет механизма проклятого трупа», но он ищет в себе какой-то менее пугающий ответ:
— Мне тоже все равно, что слушать.
— Вот как, — Мива подпирает щёку кулаком и переводит на него взгляд, — а мы похожи, да? Совсем не разбираемся в том, что сейчас модно.
Если бы Кокичи был на неё похож хоть чуть-чуть, сейчас бы между ними не висела неловкость, думает он. И не было бы таких больших трудностей с тем, чтобы что-то устроить и назвать это что-то своим именем.
— Да, — отвечает Кокичи, — похожи.
На самом деле нет. Но ему очень хочется вот так ответить. Возможно, он и сам в это сможет поверить.
— Знаешь, — когда концерт начинается, Мива внимательно слушает, но всё равно умудряется продолжать разговаривать, — мне как-то неловко. Но мне всегда неловко, как будто я что-то неправильно делаю… Так что это всё равно. У тебя, наверное, так не бывает, да?
— Как?
— Ну, неловко, — Мива опять тянет чай через трубочку, — неуклюже?
— Думаю, иногда бывает.
— Да? — она от удивления даже прекращает пить чай, — Ого! Я думала, что ты такой уверенный, и проблем с общением у тебя нет, потому что всё под контролем! Извини, я опять тараторю, иногда бывает…
— Не извиняйся, — перебивает он, не поворачивая головы Мехамару.
— А?
Она удивлённо смотрит на него, и кажется, даже не дышит. Кокичи внятно отвечает:
— Не извиняйся за то, что ты говоришь. Я тебя позвал сюда, и если что-то пойдёт не так, это останется на мне.
— А… — Мива выглядит потерянной, и он старается переформулировать более доступно:
— Всё в порядке. Не извиняйся за себя, ты не делаешь ничего плохого.
— Изви… ни? Я… Хорошо. Тебе правда интересно?
Он всё-таки поворачивает голову и смотрит на Миву. Наверняка жёлтые глаза Мехамару её сбивают с толку: Кокичи бы очень, очень хотел, чтобы эти слова ей сказал кто-то нормальный, более живой, но больше сделать это, кажется, некому. Поэтому он продолжает:
— Да. Мне интересно. Узнать о тебе. Пожалуйста, говори.
Вполне возможно, что он похоронил всю и без того хрупкую атмосферу вечера под обломками своих отрывистых фраз, поэтому он отворачивается, ни на что особенно не надеясь. Но Мива почему-то говорит:
— С… Спасибо, Мехамару-кун. Я не думала, что тебе так интересно со мной говорить! Просто ты такой спокойный обычно, — она обхватывает свои круглые щёки ладонями, — и мне сложно понять, как ты реагируешь. Но раз ты так говоришь, я постараюсь быть интереснее!
Я тоже раньше не думал, что мне такое интересно, думает Кокичи и слушает её рассказ о недавней забавной ситуации с Маи. Потом — о работе Мивы (только это лучше не афишировать, это незаконно, вообще-то!), о её братьях и сестрах и даже о любимой сладости из лавки в самом центре Шибуи, только она такая дорогая, это ужас. Рок-концерт они почти не слушают, и Кокичи с необъяснимым удовлетворением изредка вставляет свои реплики в её необычный рассказ.
Что в нём необычного, он сказать точно не может. Возможно, всё дело в том, что у Мивы есть определённый талант рассказчицы. А, может, его и нет, никакого таланта, просто Кокичи ни с кем не вёл конструктивный диалог дольше трёх минут уже довольно давно.
А можно ли их диалог назвать конструктивным вообще? Кокичи уже не пытается понять. Ему почему-то лень.
Мива с удовольствием пробует то, что он принёс, несколько раз интересуется стоимостью билетов на концерт и с искренним удивлением реагирует на новость о том, что он специально искал крышу, с которой концерт можно послушать бесплатно. Кокичи думает о том, что мог бы сделать всё в десятки раз хуже, но в конечном счёте почему-то сумел организовать всё нормально.
— Мне так нравится, что отсюда видно звёзды! — Мива с удовольствием сопит, запрокидывая голову.
Возможно, его социальные навыки не так уж и плохи? Или плохи, но не безнадёжны. Это уже что-то.
— Да. С крыш хорошо видно звёзды.
Она кивает и улыбается ему: Кокичи даже сначала думает, что она смотрит куда-то за спину Мехамару, но потом понимает, что это обращено к нему.
— Это очень крутой вечер! Спасибо большое, я и не думала, что когда-нибудь так на крыше посмотрю на звёзды! И послушаю музыку. Это было очень классно. Спасибо!
Мехамару поднимается на ноги:
— Я думаю, что пора в колледж. Скоро начнётся комендантский час.
— Ой. Точно. Спасибо, что напомнил!
Да за что спасибо-то, думает Кокичи и быстро собирает немногочисленный мусор. Не за что.
— Я рад.
— А?
Она как-то удивлённо моргает, и он решает пояснить:
— Что тебе было… Классно.
— Кстати, пока не забыла, — она трёт лоб, словно пытаясь что-то вспомнить, и Кокичи случайно засматривается на её растрёпанную чёлку, — нужно будет приготовить лапши. Не сегодня, конечно. Тогда, когда тебе можно будет потреблять пищу!
— Я…
— Не забудь сказать, чтобы я могла подготовиться! — она шутливо тычет указательным пальцем в лицевую панель Мехамару, — Иначе мне придётся постоянно у тебя спрашивать.
— Хорошо.
Он не знает, что ещё на это ответить. Хорошо. Хорошо. Он отвечает этим словом.
Ничего не хорошо, но ей об этом знать не стоит.
Мива улыбается, и это намного важнее того, что Кокичи — пропащий человек, доставивший ей и всему остальному колледжу много неприятностей. Он… Он не хочет портить ей сегодня, да и всё остальное, в общем-то, тоже. Поэтому попробовать исправить свои ошибки — хороший шаг вперёд, к тому, чтобы стать чуточку нормальнее. И научиться разговаривать.
И даже, возможно, однажды поесть с ней лапшу однажды. Тёплую.
На следующий день Миве очень хочется отыскать Мехамару-куна и сказать ему пару слов: он, кажется, не против того, чтобы с ней разговаривать, так что можно попробовать с ним подружиться. Нет, они и так друзья, конечно, но всё-таки Мехамару не очень общителен сам по себе, так что тут сложно сказать. Миве просто хочется поговорить.
— Эй, Мехамару-кун, — она стучит по дверному косяку и входит в кабинет, — можно поговорить?
Он сидит в той же позе и никак не реагирует. Возможно, просто отдыхает — так с ним иногда происходит, это Мива заметила уже давно.
— Знаешь, мне кажется, что в последнее время мы начали немного сближаться, — она украдкой делает глубокий вдох, стараясь не нервничать так сильно, — хотя это, наверное, естественно для шаманов, да? Ну, немного дружить. И… Я думаю, мы могли бы чуть-чуть больше общаться!
Мехамару никак не реагирует. Она выдыхает.
— Конечно, это опасно, ведь друга терять больнее, чем человека, которого ты не очень хорошо знаешь, но мне всё равно нравится с тобой дружить! И разговаривать. Ты вчера так… Ты сказал, что тебе это тоже нравится, кажется.
Он всё ещё ничего не делает, но Мива уже не обращает на это особенного внимания. Может быть, ей потом ещё раз придётся это произнести вслух, кто знает. С ней такое иногда случается.
— Ты ведь даже не играл с нами в бейсбол… У тебя бы хорошо получилось, я уверена. У тебя на тренировках классные показатели, так что я не сомневаюсь, что и в бейсболе ты бы всех вынес. Знаешь, я так хочу с тобой дружить, что подумала… Возможно, однажды я навещу тебя.
Она прислоняется к стене.
— Тебя настоящего, я хочу сказать. До меня долго доходило, конечно… Как всегда. Но я правда хочу это сделать.
Мива грустно улыбается, думая о том, что ещё несколько месяцев назад могла бы понять сущность техники Мехамару нормально, и тогда бы она смогла бы понять его раньше.
Кокичи уже совсем ничего не видит, когда теряет огонёк сознания за красной пеленой.