Кёджуро кричит, давясь болью, кровью и попадающей в глотку землёй.

Кёджуро кричит, царапая себе руки, комкая пальцами траву и утыкаясь лбом в лужу собственной крови.

Аказа прижимает его к земле, давя ступнёй между лопаток, и голыми руками вырывает из спины перья.

Наживую режет, и Кёджуро надеется, что умрёт от болевого шока.

Создания, что лишились крыльев, подобны убогим калекам - потому что такими, на самом деле, и являются.

Созданиям, что лишились крыльев, дорога одна - к роду людскому, ведь род собственный их более не примет.

Везунчики, что родились с крыльями, быстро задирают носы, и выстраивают себе жизнь, чаще всего, как серые кардиналы - чтобы в худшем случае падать потом мягче было.

Кёджуро такой жизни не хотел.

Кёджуро такая жизнь претила.

И потому сейчас Аказа рвал Кёджуро крылья.

Потому сейчас Аказа кричал, взывал:

- Разозлись же, Кёджуро. Моли о пощаде, Кёджуро. Плачь, Кёджуро. Ты ведь теперь убогий, Кёджуро.

Кёджуро не плачет, хотя и хочет - от жгучей боли.

Кёджуро по инерции тянется, когда Аказа тянет его за волосы, и хмурится, сжимая зубы.

- Никогда, - одними губами шепчет Кёджуро, пока Аказа давит ногой на открытую рану.

На грязь Кёджуро выводить занятие неблагодарное - грязи в Кёджуро нет.