I am a man who still does what he can
To dispel our archaic reputation
I am a man who has heard all he can
Cuz I don't fare well with endless punishment
Утро начинается с тревожного желания покинуть дом как можно быстрее — на кухне звенит посуда и переговариваются родители. Итачи уже не помнит, когда общество отца стало ему в тягость. То ли после радости, что тот испытал, узнав о пробуждении шарингана, то ли после первого ночного собрания, то ли после уже которой по счету ссоры. Мама говорит, что отец просто возлагает на Итачи слишком много надежд, но сам Итачи слышит между строк обвинение в том, что эти надежды не оправдывает.
Собравшись с мыслями, он выходит из комнаты — сначала в ванную умыться, затем на кухню пожелать родителям доброго утра.
— Будешь завтракать? — спрашивает мама, поднявшись из-за стола.
— Нет, спасибо. Я собирался уходить.
— Посиди, — отец кивает на свободное место за столом. — Тебя не было две недели.
Смиренно Итачи садится.
— Как твоя миссия?
— Я не могу говорить об этом, — голос Итачи звучит холодно и он сам смущается этой резкости, а потому спешит исправиться. — Детали миссии только под отчет капитану.
Отец заметно мрачнеет, но в спор не лезет.
— Ясно. Как служба в целом?
— Как обычно, — Итачи берет тарелку из рук матери и кивает в знак благодарности.
— О повышении звания речи по-прежнему не идет?
— Нет.
— И стоило в семь лет заканчивать Академию, а в десять в одиночку получать чунина, а в тринадцать джонина, чтобы шесть лет занимать рядовой пост в АНБУ?
Итачи чуть сильнее сжимает палочки, но продолжает молча есть. Он напоминает себе, что выслушать отца, согласиться с ним, поблагодарить мать за еду и уйти — это единственная правильная тактика.
— Ты ведь наследник, ты должен понимать, что от тебя и твоего статуса когда-нибудь будет зависеть будущее всего нашего клана.
— Я делаю все, что в моих силах.
Итачи проще признать за собой любые грехи, чем давать отцу в очередной раз кидаться обвинениями в сторону деревни. И уже неважно, что за шесть лет службы он не провалил ни одной миссии, проблема в нем и только в нем, и совершенно точно не в том, что никто не хочет видеть Учих на высоких должностях за пределами полиции.
— Значит, ты делаешь недостаточно.
— Мне жаль. Я буду стараться лучше.
Отец смотрит на Итачи с усталым раздражением. Не в силах пробиться через эту напускную покорность, он только вздыхает и отводит взгляд, тем самым обозначая, что разговор окончен.
Наконец вырвавшись из дома, Итачи направляется в деревню пополнить расходники и просто прогуляться. И чем дальше от квартала своего клана, тем проще ему раствориться в этих улицах, в деревенской суете, в тенях играющих на ветру деревьев. Даже дышится как будто легче.
С ним здороваются пробегающие мимо дети, а старушка у прилавка с фруктами улыбаясь сетует, что он давно не заходил. И Итачи уверен, что все это, ровно как и его работа в АНБУ, про него, а не про клан. Пусть он нелюдим, он никогда не позволяет себе высокомерия, улыбается в ответ и делает все, чтобы не дать товарищам по оружию повода усомниться в себе. И отцу могли бы так улыбаться. Но тот до сих пор не понимает, где его ошибка, и, что самое печальное, Саске учится у него честолюбию и бескомпромиссности. Последняя мысль болезненно впивается между ребер, запускает уже привычное колесо вины за то, что не был рядом, не подобрал нужных слов, упустил момент, когда брат еще мог услышать. Наверное, от того Итачи и снится тот бесконечный сон, где он заслуживает только смерти.
Часом позже, закупив все необходимое по списку и немного продуктов, Итачи идет не домой.
Все таланты Шисуи ушли в навыки боя и харизму, оставив его совершенно беспомощным перед бытом. Итачи, находя эту деталь скорее забавной, чем постыдной, давно взял в привычку не навещать друга с пустыми руками. Едва ли ужин мог выразить хоть часть той благодарности, что Итачи чувствовал, но единственной, что Шисуи принимал.
Подходя к дому на окраине родного квартала, Итачи видит Шисуи на балконе второго этажа. Тот, греясь в лучах дневного солнца, лениво разглядывает свиток. Но стоит ему почувствовать на себе чужой взгляд, как он оживляется.
— Привет! Там открыто, — сообщает Шисуи и, перемахнув через перила, оказывается рядом с Итачи. — Как раз тебя поджидаю.
Они не договаривались о встрече, оттого его слова невольно заставляют улыбнуться. Перехватив пакет с продуктами, Шисуи проводит Итачи в дом. Тот за две недели успел обрасти беспорядком — пустые пакеты на кухне, одежда, повешенная после стирки прямо в коридоре, раскиданные по полу свитки и кунаи.
Расчистив место на столе, Шисуи виновато улыбается и просит прощения за беспорядок.
— Нам нужно прибраться на кухне, если ты хочешь, чтобы я приготовил ужин, — миролюбиво отвечает Итачи, уже начиная собирать мусор.
Шисуи не спорит, берется за грязную посуду.
— Будь ты куноичи, — смеется он сквозь шум воды, — мне бы пришлось взять тебя в жены, чтобы не умереть от голода.
— Я и так не дам тебе умереть от голода.
— Святой ты человек.
Так за разговорами и шутками они медленно приводят жилище Шисуи в порядок, постепенно продвигаясь от кухни к другим комнатам. А вместе с домом в гармонию приходят и мысли Итачи.
— Я думаю, Фугаку только подогревает конфликт клана с деревней, — говорит Шисуи, когда они уже в ранних сумерках доедают ужин на отмытой кухне. — Если бы клан вел себя иначе все бы уже давно перестали шептаться о вине Учих в разрушении деревни. Ты ведь сам знаешь, что Хокаге готов идти навстречу, иначе никто из клана не служил бы в АНБУ. Но Фугаку не пользуется этой возможностью.
— Но ведь он прав в том, что за шесть лет я не продвинулся по службе. Возможно, Хокаге и хочет наладить отношения с кланом, но кроме него есть совет деревни, есть много других шиноби, у которых мы одной своей фамилией вызываем подозрения.
— Вызываем, — Шисуи красноречиво взмахивает палочками, — и будем вызывать, пока Фугаку во главе клана. Не подумай, я безмерно уважаю его как опытного шиноби, но не как лидера.
— И что ты предлагаешь?
— Ждать, пока главой станешь ты.
Он говорит это так просто, с улыбкой на лице, вот только Итачи чувствует, как его слова ложатся тяжестью на плечи. С каждым годом его мечта о мире без войны обрастает все большим количеством хитростей, интриг и отвратительных в своей обыденности нюансов. Так ничего и не ответив, Итачи встает из-за стола, идет к кухонному гарнитуру налить себе стакан воды.
Шисуи поднимается следом, ставит в раковину грязную посуду. Глянув на него украдкой, Итачи вдруг вспоминает свой сегодняшний сон, липкий и постыдный. Он припадает к стакану, отгоняя воспоминания, но жар все равно приливает к щекам. Надежда остаться незамеченным рушится, когда Шисуи дергает его за хвост — с годами он так и не избавился от этой детской нелепой привычки. От неожиданности Итачи давится водой и заходится кашлем.
— Прости, — смеется Шисуи, хлопая его по спине, а после сгребает в охапку и тянет к себе.
Итачи смыкает руки вокруг его талии, утыкается носом в плечо и вдруг понимает, что готов поделиться тем, что тревожит его больше всего.
— Мне снился долгий и запутанный сон, где мы с тобой пытались примирить наш клан и деревню, но не смогли.
— Почему?
— Потому что ты, — голос предательски вздрагивает перед последним словом, — погиб.
Итачи рад тому, что Шисуи не спрашивает ни как это произошло, ни что случилось потом, как если бы рассказ об этом был бы равносилен покаянию. Шисуи только гладит его по голове.
Теснее прижавшись в ответ на ласку, Итачи как будто чего-то ждет. Возможно, того, что Шисуи проведет рукой ниже, пропустив волосы сквозь пальцы, его ладонь скользнет вдоль позвоночника, а он сам чуть отстранится, но только за тем, чтобы склонить голову и поцеловать. Эта сцена проигрывается в голове так ярко, словно Итачи проживал ее тысячу раз.
Вот только он сам не решается даже шелохнуться и Шисуи продолжает просто гладить его по голове.
***
Еще не до конца проснувшись и даже не открыв глаза, Итачи разворачивается и нащупывает горячее тело рядом с собой, жмется ближе. Его пробивает мелкая дрожь, он бездумно седлает чужие бедра, ведет ладонями от живота к плечам, целует соленую жаркую со сна кожу, следуя тем же маршрутом, что проделал руками. Поднимаясь на четвереньки, чтобы дотянуться губами до шеи, Итачи кусает чуть выше ключицы. Над ухом сквозь ровное дыхание прорывается хриплый, чуть слышный стон.
Итачи позволяет перехватить себя, чтобы уложить на спину. Шершавые пальцы сжимаются на его запястьях. Губы припадают к губам и, только почувствовав языком частокол острых зубов, Итачи просыпается окончательно.
Дернув головой, он разрывает толком не начавшийся поцелуй. Кисаме не нужно объяснять дважды — он тут же отпускает, откатывается на свою половину кровати, но все же не может удержаться от комментария:
— При всем уважении, я был бы рад иметь больше однозначности в столь животрепещущих вопросах.
Итачи садится на край кровати, спиной к напарнику, сгибается под грузом собственного разочарования, трет веки пальцами и сквозь зубы выплевывает всего одно слово:
— Прости.
Мысли путаются, Итачи чувствует себя еще более вымотанным, чем ложился вчера, и, что самое тревожное, эту усталость ничем не объяснить. Медленно восстанавливая дыхание, он прислушивается к мыслям и ощущениям. Признание, что хотел найти в постели своего давно погибшего друга кажется омерзительной подлостью. Впрочем, Итачи давно не ждет от себя ничего хорошего.
— Вы в порядке? — спрашивает Кисаме непривычно серьезно. Он касается плеча Итачи и тот вместо ответа оборачивается. Недолго они молча рассматривают друг друга в ожидании, кто заговорит первым. В глазах Кисаме — честное беспокойство. Он — второй и последний, кто смотрит на Итачи так.
А сам Итачи, еще немного помедлив, снова забирается на кровать и подползает ближе к Кисаме. Тот поначалу кажется сбитым с толку, но быстро все понимает, стоит погладить его пах ладонью.
Впервые Итачи касается другого человека так, потому он неотрывно следит за лицом Кисаме, ловит все перемены его ощущений, постепенно подстраиваясь под чужие желания. Это похоже на технику допроса, когда по микровыражениям отличаешь правду от лжи, отмечаешь сомнения, выискиваешь страхи, чтобы знать, на что давить. Кто бы знал, что эти навыки ему понадобятся, да еще и в таком контексте. В их тандеме допросами обычно занимается Кисаме, предпочитая всем хитростям проверенные временем пытки. Его методы неизменно вызывают так и не притупившееся с годами отвращение к любого рода насилию…
Итачи встряхивает головой, осознавая, что отвлекся. Кисаме, судя по косой ухмылке и удивленному взгляду, тоже это заметил. Он заводит растрепанные волосы Итачи за спину, собирает в хвост, осторожно, чтобы сразу после грубо намотать на кулак. Кисаме тянет его вниз, лицом к своему члену.
— Не окажете мне честь?
Интуитивно Итачи понимает, о чем его просят, глубоко вдыхает и открывает сжатую до боли челюсть.
Через полчаса, когда они склоняются над картой, уже ничто не выдает в них любовников. Итачи сосредоточен, Кисаме расслаблен и весел, что никак не мешает ему вникать в детали обсуждения.
— Какузу любезно сообщил, что через два дня планирует быть в Отафуку в Стране Огня. Он пробудет там сутки, прежде чем отправиться дальше, — поясняет он, водя пальцем по карте.
— Двух дней не хватит.
— Полностью с вами согласен. Но за три, по моему скромному мнению, уложимся, даже в не самом спешном темпе.
Итачи не отвечает, тем самым подтверждая свое полное согласие. Оторвав взгляд от карты, он расправляет спину, но тут же сгибается от заставшего врасплох кашля. Кисаме смотрит на него то ли сочувственно, то ли осуждающе и не упускает возможность напомнить:
— Я бы все же рекомендовал вам навестить врача или по меньшей мере аптекарскую лавку.
Сглотнув вместе со слюной явственно проступивший на языке привкус крови, Итачи медленно и глубоко вдыхает. Протягивает Кисаме раскрытую ладонь.
— Я не против составить вам компанию.
— Не нужно.
Кисаме передает напарнику кошелек, где хранятся скромные остатки их общей выручки.
— Весьма досадно, но как вам угодно. Буду ожидать вас у ворот деревни.
— Через полчаса.
— Через полчаса.
Из двух зол Итачи выбирает меньшее — аптекарскую лавку. Входя в пропахшее травами помещение, следуя мимо шкафов и открытых витрин, он точно знает, зачем пришел.
Иссушенный, как корешки на его прилавке, старик протирает очки о мятый фартук и, водрузив их на кончик носа, интересуется:
— Чем могу помочь, юноша?
— Снотворное, — лаконично отвечает Итачи, благодаря Кисаме отвыкший говорить с торговцами, официантами и хозяевами постоялых дворов.
Аптекарь бормочет запрос несколько раз, обегая взглядом витрины.
— Вы мне скажите конкретнее. Что беспокоит?
— Кошмары.
— Вон оно как… — еще раз осмотревшись, старик опускается на корточки, недолго роется под прилавком, прежде чем выложить на стол перевязанный бечевкой пакетик. — Вам, шиноби, вечно снятся кошмары. Не думаю, что это излечимо, но, если хотите, попробуйте заваривать этот сбор перед сном. Душу не очистит, но, может хоть засыпать станет легче. Пейте за полчаса до сна.
Монолог аптекаря вызывает раздражение. Ничего не ответив, Итачи расплачивается и направляется к месту встречи с Кисаме.
С каждым часом в дороге воздух становится теплее, а пейзажи вокруг затягиваются зеленью. Ближе к вечеру, плывя в жарких лучах закатного солнца, уже трудно поверить, что всего пару дней назад горло на вдохе покалывало от холодного воздуха, а стопы при движении проваливались по щиколотку в снег.
В пути им то и дело встречаются деревеньки и поселки покрупнее. Будучи еще ребенком Итачи мог долго рассматривать рисунки в учебниках, мечтая когда-нибудь увидеть другие страны. Округлая, устремленная к небу архитектура Страны Молний настолько очаровала его с первой же иллюстрации, что как-то Итачи провел целый вечер, листая гражданский путеводитель. Сейчас из них двоих только Кисаме в состоянии замечать уникальную эстетику тех мест, где они оказываются во воле судьбы и в нуждах организации. Бывает он укажет на какой-нибудь дом, храм или мост, расскажет легенду или даже историческую справку, а Итачи только кивнет, осознавая красоту и величие, но уже ничего не чувствуя. Кисаме, скорее всего, догадывается об этом, но все равно продолжает рассказывать.
Дорога в этот раз дается чуть тяжелее, чем обычно. Во время коротких привалов Итачи придирчиво оценивает свое тело, прислушивается к ощущениям в поисках конкретного источника боли, но не находит. Потому списывает на усталость после странствий по Стране Снега. С Кисаме своими сомнениями он не делится, чтобы не провоцировать на очередной разговор о лекарствах и врачах.
Для ночлега они снова выбирают первую встречную в сумерках деревню. Та выглядит куда приветливее затерянного на границе поселка и постоялый двор тому подтверждение.
Выложив последние деньги за ужин и комнату, Кисаме с усмешкой замечает:
— Должен предупредить, что теперь, если мы разминемся с Какузу, то до самой Амегакуре будем спать на земле и питаться насекомыми.
— Пчелами, — саркастично замечает Итачи.
— Мне показалось или вы пошутили?
Многозначительно промолчав, Итачи отводит взгляд. Хозяин постоялого двора, тем временем, приносит им ключ от комнаты.
Немногим позже, принимая свое снотворное, Итачи украдкой следит за Кисаме в попытке прикинуть, понял тот, что в стакане не то лекарство? Но Кисаме никак не выдает себя — уставший с дороги и сытый, он вальяжно лежит посередине кровати явно в ожидании Итачи.