Black hole sun
Won't you come
And wash away the rain
Black hole sun
Won't you come
С самого утра сердце колотится тяжелее обычного.
Завтра.
Все сходится к этому дню красными нитями — пытки в логове Орочимару, подготовка заговора, домогательства Данзо, ссора с Изуми, самоубийство Шисуи, смерть отца.
Сердце стучит почти в горле. И только волевым усилием Итачи удается скрыть дрожь в руках.
Несмотря на отстранение от службы, его вызвали на общую линейку в штаб послушать брифинг, а после перенаправили в резиденцию Хокаге.
Они больше не пересекались после того незапланированного ночного дежурства. И отчего-то предстоящая встреча только усиливает не то волнение, не то тревогу. Расстояние от штаба до резиденции Итачи преодолевает чуть ли не на одном дыхании.
Следует знакомым маршрутом, стучит в дверь и, получив разрешение, заходит.
Четвертый поднимает усталый взгляд. Окна в кабинете зашторены. На столе беспорядок из бумаг и свитков, некоторые даже перекочевали на пол — зрелище довольно непривычное, но, должно быть, близость экзамена ему виной.
— Итачи, — лицо Четвертого теплеет, а губы тянутся в улыбке, словно к нему пришел не подчиненный, а добрый друг.
Это скорее смущает, чем успокаивает.
— Вы хотели меня видеть.
— Да. Хотел узнать, есть ли мне о чем беспокоиться.
— Нет.
— Это хорошо, — он собирает стопку документов перед собой и, подняв вертикально, стучит ей по столу, чтобы выровнять. — Я сегодня виделся с шефом полиции и принял решение распределить силы немного иначе.
Четвертый как будто ждет, что Итачи вступит в диалог, но тот молча и внимательно слушает.
— Я передал полиции охрану стадиона и патрулирование улиц. Отдельная группа под руководством Учиха Изуми пройдет инструктаж на случай необходимости эвакуировать гражданских. АНБУ же я перекинул на охрану периметра деревни. Но не всех, — Четвертый смотрит на него особо выразительно. — Отряд из моих прямых подчиненных должен присутствовать на стадионе. Ваша миссия — отслеживать и по возможности нейтрализовать любую потенциальную угрозу. Ты лично займи позицию на крыше над балконом, где буду находиться я, совет деревни и шеф полиции.
Итачи не успевает задать вопрос. Должно быть уловив изменения в его лице, Четвертый поясняет.
— Я сам ему предложил. Для того, чтобы он мог быстро скоординировать решения со мной в случае опасности.
— Вас понял, — Итачи коротко кивает.
Пауза после его ответа растягивается настолько, что становится даже неловко. Нужно поклониться и уйти, но Четвертый не торопиться отпускать Итачи. Все смотрит на него как-то слишком уж прямо и пристально.
— Что-то еще? — Итачи не выдерживает и решает пренебречь субординацией.
Четвертый опускает на секунду взгляд, улыбается печально, затем снова смотрит в глаза.
— Уверен, что со всем справишься? — вдруг спрашивает он.
Итачи подбирается, словно ему не вопрос задали, а замахнулись. Чувство странное, где-то на грани замешательства и злости.
— Справлюсь, — отвечает Итачи твердо.
Четвертый кивает как будто не ему, а мыслям в своей голове.
— Это хорошо. Тогда ты можешь идти.
С облегчением Итачи, наконец, кланяется и разворачивается.
Из резиденции он выходит с тянущим чувством между ребер. И сам не может понять, откуда берется эта тоска, но ощущения материальны настолько, что сдавливают легкие и сковывают движения.
На улице людно, как-то непривычно ярко и шумно. Деревня снова встречает гостей. И вся эта предпраздничная атмосфера кажется сейчас дикой и неуместной.
Завтра все изменится и никогда уже не станет прежним. И от этого осознания почти до озноба холодно.
Завтра.
Спасительный отсчет до десяти прерывает голос.
— Братец Итачи!
Он оборачивается, ожидая увидеть Наруто, но видит всю их команду.
— Привет, — отзывается Итачи.
Команда вразнобой отвечает ему тем же. Кроме Саске, конечно. Тот, как всегда, держит лицо и вместо приветствия сразу переходит к делу.
— Что ты здесь делаешь?
— Ходил к Четвертому по делам.
— К папе? — влезает Наруто, но словно сам натыкается на свои слова и его улыбка тускнеет. — У него все в порядке?..
Лезть в чужую семейную драму совсем не хочется, но Саске бросает на Итачи настолько колкий взгляд, что приходится ответить обтекаемо.
— У него, кажется, завал.
— Ясно, — Наруто кивает и с небольшим усилием натягивает на лицо беззаботное выражение. — Конечно, он же Хокаге!..
Наступает короткая пауза, первой которую нарушает Сакура. Заметно смутившись, она опускает взгляд.
— Итачи… а вы случайно не в квартал Учиха идете?
— В квартал.
— А можно попросить вас занести кое-что для Рин?
Быстро взвесив все за и против, Итачи решает согласиться — ему и самому будет полезно навестить Обито накануне экзамена. По крайней мере, более действенного способа унять тревогу он не видит.
— Конечно. Что занести?
Саске закатывает глаза, а Сакура, просияв, протягивает ему бумажный пакет.
— Она не смогла с нами пойти, так что мы купили всяких вкусностей для нее.
Пакет шуршит под пальцами. Бумага чуть теплая, местами темная от масла.
— Спасибо, — говорит Сакура и внимательно смотрит на Наруто. Тот намек не считывает и она пихает его кулаком в бок.
— Ай! — Наруто смотрит на Сакуру обиженно, но все же говорит. — Спасибо, братец Итачи.
В квартале Учиха все по-прежнему, ни намека на общий ажиотаж. Только облезлая краска на стенах и постепенно тлеющая ткань навесов. Но сегодня последний день, когда это существует. Завтра все изменится окончательно и бесповоротно.
Завтра.
Итачи не жаль. Совсем.
Как было не жаль отца.
Он звонит в дверь Обито и ждет ответа чуть дольше обычного.
— Итачи? — открывшая дверь Рин выглядит чуть удивленной.
— Привет. Твоя команда просила передать, — он протягивает пакет и с досадой осознает, что только и ждет приглашения войти.
— О, спасибо большое, — улыбается Рин, бегло заглянув в пакет. Сама она ничего не предлагает, но отстранившись от двери кричит вглубь дома. — Обито, тут Итачи!
— Пусть заходит!
— У тебя же есть немного времени? — она подмигивает и отходит в сторону, освобождая дверной проем.
Времени у Итачи куда больше, чем ему хотелось бы.
С кухни раздаются голоса, смутно знакомые, и, кажется, это первый раз, когда он застает здесь гостей.
Они с Рин вместе проходят вглубь дома. Обито сидит на своем обычном месте, а напротив трое, от одного взгляда на которых спирает дыхание. Конан, Пейн и незнакомый парень с красными волосами — точь в точь как у матери Наруто. Левый его глаз перемотан бинтом, а на правом хорошо знакомый тому, второму, фиолетовый узор. Бегло вспомнив их прошлую мимолетную встречу, Итачи отмечает, что тогда бинтов не видел.
— Привет! Познакомься, это Конан, Яхико и Нагато, основатели миротворческой организации Акацки. Ребята, это Итачи, джонин Конохи и мой хороший друг.
— О, вы тоже из клана Учиха? — Пейн, то есть, Яхико подрывается с места, чтобы пожать руку.
— Да, — Итачи отвечает на жест. — Рад знакомству.
— Мы правда уже собирались уходить… — растерянно смеется Яхико. — Но я бы выпил еще чаю.
— Это можно устроить, — Обито направляется к плите, пока Рин, вскрыв бумажный пакет, выкладывает на стол купленные командой сладости и закуски.
Поскольку привычное место занято, Итачи садится по одну сторону стола с Обито и Рин.
— Нам рассказали о ситуации с вашим кланом, — обращается к нему Нагато. — Мы родились и выросли в Аме в годы войны, так что хорошо знаем всю боль нищеты и лишений.
— Если честно, мы думали дискриминация по клановому признаку существует только в Кири, — подхватывает за ним Конан, а Итачи невольно удивляется тому, насколько живые у нее интонации. Накрыв ее ладонь своей, в разговор вступает и Яхико тоже.
— Мы ведем сейчас переговоры с Хокаге о возможном сотрудничестве. Его, как и нас, наставлял учитель Джирайя, так что у нас много взаимопонимания. Но, к сожалению, только с ним.
Снимая чайник с плиты, Обито кивает.
— Совет деревни, увы, консерваторы. Они мысленно застряли на фронтах Второй Мировой и не готовы к сотрудничеству.
Итачи напрягается, пытаясь просчитать планы, причины и возможные последствия действий Обито — зачем он налаживает отношения с международной миротворческой организацией? Для чего стравливает их с советом деревни? Что случилось с глазом Нагато?.. Но терпит неудачу, так как не находит ни единого уступа, чтобы зацепиться.
— Чем занимается ваша организация? — спрашивает он, взглянув на Яхико.
— Вторая и Третья Мировые войны произошли из-за конфликтов Пяти деревень шиноби. Слишком много людей пострадало. Незаслуженно и неоправданно. Мы хотим поспособствовать формированию нового мирового порядка, где война станет дикостью.
Хоть лицо и то же самое, Яхико, живой и искренний, совсем не похож на Пейна. Где-то на периферии даже мелькает мысль, что за таким лидером Итачи пошел бы по своей воле, а не как шпион.
— Как вы собираетесь этого добиться?
— Пока что мы стараемся наладить отношения с Пятью деревнями, а дальше надеемся найти общий язык со всеми. Мы хотим, чтобы в каждой деревне был наш представитель. Мы хотим, чтобы те, кто уже вступил в нашу организацию или захочет вступить в дальнейшем, не считались нукенинами. Разумеется, речь про дезертиров, а не настоящих преступников. Мы хотим создать почву для международных отношений и мирного урегулирования конфликтов.
— Но что вы можете предложить или противопоставить деревням шиноби? — хоть Итачи и спрашивает, он уже знает ответ. Знания того, второго, не подводят.
— Мы берем оплату за миссии ниже и не имеем привязки к политической ситуации. Наши ряды растут, потому скоро мы будем представлять серьезную экономическую угрозу. Да и, если честно, многие гражданские еще не оправились после Третьей Мировой, потому независимая организация вызывает больше доверия, чем шиноби скрытых деревень, — говорит Яхико серьезно, но тут же вспыхивает, что хорошо заметно на его коже. — Ничего личного, если что!
— Я понял, — кивает Итачи, а сам периферийным зрением следит за Обито, что садится за стол между ним и Рин.
Разговоры как-то плавно скатываются к обсуждению грядущего экзамена в частности и политики в целом. У Итачи в последнее время не было интереса следить за нюансами международных отношений — с внутренними конфликтами бы разобраться, но он слушает внимательно, пьет чай, ест угощения и почти не чувствует вкуса.
Гости, наконец, договаривают последние умозаключения, прежде чем начать сердечно прощаться со всеми присутствующими, будто они старые друзья. Ничего примечательного, кроме одной фразы Рин, брошенной уже в прихожей:
— Нагато, обязательно зайди ко мне завтра утром на перевязку, — Итачи для себя ее подмечает.
Фрагмент картины, возможно, самый важный для него лично, наконец складывается в голове, да настолько явно, что ему делается жарко от накатившей злости. Не успевает Обито со своей лучезарной ухмылкой вернуться на кухню, как Итачи начинает говорить:
— Тоже хочешь от меня избавиться? — собственный голос ощущается слабым, сдавленным.
— Извини? — Обито показательно прочищает мизинцем ухо. Он так и не садится за стол, остается стоять в дверном проеме, вынуждая смотреть на себя снизу вверх.
— Отправишь меня к ним, «налаживать международные отношения»?
Оставив ухо в покое, Обито умывает лицо ладонью. В его взгляде читаются усталость, раздражение и совсем неприятное удивление.
— Ты параноик.
— Все в порядке? — у него за спиной появляется Рин.
— Я пока сам не понял, — Обито не отрывает от Итачи хмурого взгляда. — Слушай, мир не вращается вокруг тебя. Ты сам сегодня пришел и сам завел разговор с Яхико. Мне приятно, что ты считаешь меня настолько всемогущим манипулятором, но успокойся, пожалуйста.
— Я спокоен.
Только сказав это, Итачи осознает, насколько его слова далеки от реального положения дел. Горло передавило, руки мелко дрожат. Болезненно надавив на висок пальцами, он встает из-за стола.
— Я пойду.
Кажется, что Обито не возражает, но стоит им поравняться в дверях, как он крепко хватает за руку, дергает на себя, заставляя посмотреть в глаза.
— Ты не подведешь меня завтра, — говорит он твердо и холодно, как никогда раньше. Не спрашивает, не угрожает, просто ставит перед фактом, что другого развития событий не подразумевается.
Конечно же, они не друзья и никогда ими не были. Все сказанное и сделанное от начала и до конца — постановка, грамотная манипуляция, в которую Итачи так наивно попался, да еще и утащил Шисуи следом.
Наблюдавшая до того за происходящим с болезненным выражением на лице, Рин делает полшага вперед.
— Обито, может быть хватит его мучить?..
Тот кривится и, не сводя с Итачи глаз, рычит сквозь зубы:
— Рин, пожалуйста.
И она затихает.
— Пусти, — Итачи тянет руку на себя и, к его удивлению, Обито не сопротивляется. Позволяет не только освободится, но и уйти, впервые за все эти месяцы не став конвоировать до двери.
***
Туман с утра стоит почти прозрачный и предметы теряют свои очертания только ближе к линии горизонта.
Кисаме настоял на том, чтобы они переночевали в порту.
Утро началось позже обычного и только недавно они без спешки отправились в путь. Итачи уже не сомневается в том, что Кисаме просто оттягивает встречу, которую сам же и инициировал, и даже решается спросить о причинах напрямую. Но не успевает. Удивительно тихий и мрачный с самого момента пробуждения, Кисаме заговаривает первым.
— Думаю, стоит пояснить, куда мы идем.
Итачи только кивает.
— Этот шаман… она из моего клана.
— Вот как.
— Если точнее, — Кисаме кривит губы и Итачи готов поклясться, что раньше не видел такого выражения на его лице, — я веду вас к своей матери.
Сказанное ощущается странно. Кисаме никогда не упоминал ни семью, ни клан, кроме разве что недавнего разговора про деда, и теперь очевидная мысль о том, что у него есть мать, не укладывается в голове.
Итачи не может объяснить отчего конкретно, но ему делается тревожно.
— Я бы хотел сразу объяснить вам ситуацию, — продолжает Кисаме сухо и переводит взгляд на линию горизонта. — Я не самый любимый ребенок, но она живет в уединении, так что она даже если захочет, не сможет обратиться за помощью.
— Не понимаю. Зачем ей тогда помогать нам?
— Это долг шамана. А в случае чего я надавлю.
— Ясно.
Они замолкают.
Влажная трава неприятно скользит по ногам. Вокруг такая прозрачная тишина, что кажется, можно услышать, как бьется чужое сердце. А бьется оно болезненно тяжело — в этом Итачи не сомневается. Преодолевая внутреннее сопротивление перед собственной откровенностью, он решается если не взять за руку, то хотя бы скользнуть пальцами по чужой ладони.
Кисаме невесело улыбается.
— Это уже не имеет отношения к делу, но я поясню еще кое-что. Мой отец и моя мать — брат и сестра. Мое рождение на свет — результат насилия и кровосмешения. Полагаю, излишним будет уточнять, почему я нелюбимый ребенок.
Он замолкает и его слова звенят в воздухе. Итачи все ждет дальнейшей исповеди, но ничего не меняется ни через минуту, ни через пять. Они продолжают идти, даже не глядя друг на друга. Так, словно Кисаме не поведал только что мерзость, настолько уродливую, что Итачи даже оказалось непросто уложить ее в голове.
Сглотнув вставший в горле ком, он просит.
— Говори.
И Кисаме не переспрашивает.
Переводит дыхание, запасается воздухом и начинает.
— Много поколений назад Хошигаки обладали огромным запасом чакры. Настолько большим, что их даже называли бесхвостыми демонами, — он обнажает зубы в подобии обычной своей ухмылки. — Но наш клан был не настолько многочисленен, чтобы сохранить чистоту крови. Что, как вы понимаете, привело к очевидным последствиям. Мой отец верил, что только так сможет произвести на свет бесхвостого демона. Удивительно, но он оказался прав и ему это удалось, правда, не с первой попытки. Несколько его детей погибло в утробе, были и мертворожденные. Выживших оказалось трое. Моя умственно неполноценная старшая сестра, мой физически неполноценный младший брат и я. Бесхвостый демон, — впервые Кисаме говорит о них с ядовитой и горькой насмешкой. — Кажется, из нас всех моя мать любила только дочь. Меня она, вероятно, сжила бы со свету, если бы в мои четыре дед не забрал к себе на воспитание. После его смерти я вернулся к матери, но уже с полным пониманием, как со мной можно обращаться, а как нельзя.
Он останавливается, поднимает взгляд к белесому небу. Итачи делает еще несколько шагов, прежде чем оглянуться через плечо.
— Полагаю, мне стоило бы понять ее и преисполниться сочувствием. Но, говоря откровенно, она всегда была жестокой сукой.
Уже не переступая через себя, Итачи подходит ближе, дожидается, когда Кисаме посмотрит на него, и возвращает сказанное ранее:
— Мне очень жаль, — потому что это единственные слова сочувствия, что ему известны.
Губы Кисаме снова кривятся, но так и остаются в неопределенном выражении. Он смотрит прямо и мрачно, долго остается тихим и неподвижным, прежде чем протянуть руку и убрать волосы с лица Итачи.
— Не стоит. У меня было достаточно лет, чтобы перестать оплакивать свою судьбу. В конечном итоге я тот, кто я есть, и едва ли меня можно считать человеком лучшим, чем кто-либо из моих родителей.
— Ты хороший человек.
Наконец Кисаме усмехается, почти привычно, делает шаг вперед и, положив ладонь на затылок, тянет Итачи к себе, касается лба прохладными губами.
— Тогда, полагаю, это справедливое замечание и относительно вас.
По спине пробегает холодок от осознания, что у Итачи нет ни одного аргумента, чтобы объяснить разницу между ними. Кажется, он впервые осознает, что, возможно, каждый день Кисаме чувствует ту же пустоту внутри, что и он сам.
Они долго стоят обнявшись, прежде чем отстраниться и продолжить путь, как ни в чем не бывало.
Минув пару печального вида деревень они добираются до нужной, совсем небольшой — домов двадцать. Даже с низенького обрыва ее удается охватить одним взглядом. Приземистые домики из некогда белого кирпича, заросшие зеленью крыши, деревянные помосты на дорогах — типичные для Страны Воды пейзажи.
Кисаме долго и пристально глядит на поселок, прежде чем отвернуться и сказать:
— Ее дом в стороне.
Кивнув в ответ, Итачи идет следом.
Они углубляются в лес, до речки, столько узкой и неглубокой, что вернее назвать ее ручьем, и проходят не больше сотни метров вверх по течению, прежде чем добраться до двора в два дома и сарай. Невольно вспоминается жилище Кинтаро. Это место тоже выглядит словно декорация из сказки, только сказки страшной и неправильной, какие любящие родители никогда не рассказывают своим детям. Дом выглядит так, будто был собран из кусков, а там, где не хватило материала, использовали мусор, двор заросший, с крыши по стенам густо ползут побеги вьющегося растения. О том, что двор жилой, говорят курятник, протоптанные в траве тропинки, белье на веревке, не покрытые слоем грязи предметы быта.
Кисаме приподнимает кусок материи, заменяющей дверь на веранду. Звенят привязанные к нему колокольчики, извещая о прибытии гостей. За материей полумрак и густой запах сырости. Вещи на веранде лежат в беспорядке, под потолком сушатся связки трав, ягод и грибов, из мебели только грубо сбитый стол, придвинутая к нему лавка и три совершенно разных стула.
— Кого нелегкая принесла? — на высоком пороге дома появляется низенькая немолодая женщина, клановую принадлежность которой несложно угадать по рыбьим глазам и засечкам на скулах. Только кожа у нее не серовато-голубая, а бледная, почти что человеческого оттенка. Одета она в цветастоей тряпье, под стать дому, словно пошитое из кусочков.
Недовольство на ее лице сменяется недоверием и удивлением, столько явным, что она даже приоткрывает рот, обнажив выкрашенные черным зубы.
Кисаме смотрит на нее без какого-либо выражения на лице.
— Ну, здраствуй, мама.
— Ты… — шипит женщина, а затем вскидывает подбородок и упирает руки в бока. — Я прямо восхищена тем, что тебе хватило наглости припереться сюда.
— Дело есть.
— О, ну, это все меняет, — она спускается и подходит ближе. И, несмотря на низкий рост и сухость, заметную даже под многослойными одеяниями, источает угрозу. — Чего пришел?
— Нам нужна помощь шамана. Ты ведь не откажешь? — Кисаме коротко кланяется.
Женщина поджимает нижнее веко, смотрит испытующе и он выдерживает ее взгляд.
— Идем внутрь, — наконец выплевывает она и резко отворачивается.
В дом они заходят не разуваясь, разве что Самехаду Кисаме оставляют в прихожей. С мечом петлять по узким, заваленным разнообразным мусором коридорам, было бы куда сложнее. Она проводит их на кухню и вешает чайник над теплящимся очагом.
— Кого ты приволок? — спрашивает она, не глядя на Кисаме.
Истертый татами, на который они садятся, в грязи и пятнах. И, для чего бы она ни кипятила воду, пить это не хочется.
— Его зовут Учиха Итачи.
Она даже оборачивается. Ядовито усмехается, вновь обнажив черные зубы.
— Ты не староват уже, чтобы с мальчиками развлекаться? — она обводит Итачи пристальным взглядом. — Опять тщедушный какой-то. Любишь же ты убогих.
— Итачи болен.
— Да не слепая пока, вижу, — женщина вновь отворачивается к плитке. — Учиха, значит?.. коноховский кеккей генкай. Наслышана. — бормочет она под нос и, наконец-то, снисходит до того, чтобы представиться. — Хошикаги Йоко.
Сочтя вежливость здесь излишней, Итачи продолжает молча наблюдать.
— Что к врачу-то не пойдете? — она подходит ближе, растирая ладони.
— Врачи могут только купировать.
— Сюда иди.
Итачи не видит для себя никакой угрозы, но все же, прежде чем подчиниться, дожидается согласного кивка Кисаме — тот ориентируется в происходящем куда лучше. Йоко без спроса берется за полы плаща и, потянув на себя, прикладывается ухом к груди. Ее темные, свалянные в дреды волосы, пахнут псиной и горькими травами. Итачи запрокидывает голову, чтобы не вдыхать их запах и стоически терпит прикосновения — Йоко обхватывает его руками, кладет ладони на спину. Тело обдает теплой медицинской чакрой.
Почти до боли она вцепляется в него пальцами, прежде чем, цокнув языком, отпустить.
— Не жилец.
И только услышав неутешительный вывод, Итачи понимает, что и в самом деле успел обнадежиться. Он вновь ловит непроницаемый взгляд Кисаме.
— Ничего нельзя сделать?
— Ты, смотрю, по-прежнему у меня туповат, — фыркает Йоко. — Даже и не знаю, что тут сказать. Могу мака ему вколоть, чтобы не так мучался.
Пропустив оскорбление мимо ушей, Кисаме коротко сообщает.
— Я уже.
Йоко качает головой и отходит, чтобы снять с огня исходящий паром чайник.
Когда Итачи возвращается на свое место, Кисаме бегло касается его руки и снова обращается к матери.
— Где Шачи и Кайо?
— А тебе не насрать? — демонстративно изумляется она, залив горячую воду в заварочный чайник, но с промедлением все же отвечает. — Шачи помер, Кайо в городе.
Брат и сестра — догадывается Итачи и внимательно всматривается в лицо Кисаме, но не может его прочитать.
— Одна?
— Я почем знаю? — Йоко раздраженно скалит зубы.
— Мне казалось, она единственный твой любимый ребенок.
Йоко запрокидывает голову, разражаясь едким смехом.
— Я вас, ублюдков, всех ненавидела. Ее просто немного меньше.
Разлив чай, она ставит перед ними две с виду грязные пиалы. Итачи берет свою, нюхает — полынь и мята, да такие ядреные, что, кажется, один запах прочищает горло от мокроты. Кисаме в очередной раз не реагирует на злые слова матери.
— Тогда нам незачем оставаться.
— Да погоди ты… — машет рукой Йоко и, опустившись на колени, снимает с пояса кожаный мешочек, высыпает содержимое перед собой. На татами летят мелкие камушки, бусины, пуговицы, ракушки и другая мелочь, с виду не имеющая практического назначения. Но по тому, как напряженно всматривается в предметы Кисаме, можно догадаться, что смысла в происходящем куда больше, чем кажется. — Интересно, — усмехается Йоко и поднимает взгляд. — Спасти я твоего любовничка не спасу. Но как облегчить его участь я придумала. Останетесь у меня в гостевом доме. Я все подготовлю завтра… — она задумчиво перекатывает красную глянцевую бусину по полу, — к закату. Пусть завтра не ест и пьет только воду. Это ясно?
— Ясно, — кивает Кисаме и, опрокинув пиалу в один глоток, встает. — Думаю, ты хочешь меня видеть не больше, чем я тебя, так что мы пойдем в гостевой дом.
Тоже залпом опустошив пиалу и сдержав кашель, Итачи встает следом.
— Ага, — охотно соглашается Йоко, собирая свои безделушки обратно в мешок.
По протоптанной тропинке, задевая рукавами высокую мокрую траву, они уходят в гостевой дом всего из одной комнаты. Там нет ничего, кроме масляной лампы, нескольких свернутых футонов в углу и сундука с одеялами и подушками.
Кисаме все так же мрачен. Молча он скидывает Самехаду с плеча и принимается разворачивать футоны. Чтобы не стоять столбом Итачи достает одеяла и подушки, помогает, как может.
Закончив, Кисаме садится на пол, приваливается спиной к стене, прикрывает глаза. Итачи опускается рядом. Похоже тот соврал, когда сказал, что у него было время оплакать свою судьбу.
Снова не найдя слов сочувствия, Итачи выбирает другие:
— Спасибо, что терпишь это ради меня.
Кисаме усмехается, кладет руку ему на колено.
— Я, если быть до конца откровенным, не надеялся, что вы захотите выжить. Потому не могу позволить себе упустить такую возможность. Но знаете какой вопрос никак не идет у меня из головы… что дальше?
— В каком смысле?
— Ради чего мы здесь? Ради того, чтобы вы дожили до встречи с братом и в конечном итоге я все равно остался тем, кто будет закапывать вашу могилу?
Его слова болезненно царапают по живому.
Итачи знает, что должен умереть, что принял это решение слишком давно, чтобы отступать, и все же повторить его сейчас вслух кажется неправильным и неоправданно жестоким. Но и Саске подвести в своем эгоистичном желании жить он тоже не может.
— Я был бы благодарен и за это…
Кисаме цокает языком один в один, как его мать.
— Что? — Итачи смотрит с вызовом.
— Ничего, — Кисаме качает головой.
— Хочешь, чтобы я дожил до твоего Мира Правды?
Теперь уже очередь Кисаме молчать вместо ответа. Нечего ему сказать или он надеется таким способом задеть, Итачи не знает, зато чувствует как из глубины тела поднимается злость.
— Какая тебе разница, что будет со мной настоящим?
Кисаме тяжело выдыхает сквозь зубы.
— Может быть, я хочу, чтобы вы там были со своим кланом и с тем человеком, которого любили.
Ладонь непроизвольно сжимается в кулак и с силой опускается на пол. Почти не больно, но как-то удивительно спокойно от этой необдуманной резкости. Это ведь ровно то, что он сейчас чувствует.
— Мы прошли тот момент, когда ты решал за меня, разве нет?
— Прошли… — эхом повторяет Кисаме.
— Раз ты выбираешь свой фальшивый Мир Правды, то оставь меня с моим выбором умереть. Все, что мы сейчас можем сделать, это скрасить то немногое время, что у нас осталось.
Взгляд Кисаме медленно скользит по полу к стене. Он поднимает до того тяжело опущенную голову, несколько раз моргает, словно только что очнулся ото сна, облизывает с виду сухие губы. Итачи смотрит на него и за секунду предугадывает, что сейчас услышит.
— Я предам Мадару, если вы решите не умирать.
— Я не предам Саске, — выдает Итачи заготовленный ответ.
— Не предавайте, — Кисаме оборачивается к нему. — Скажите ему правду.
— Нет, это чушь, — отрезает Итачи, явственно ощутив, как мороз крадется вдоль позвоночника, а следом перехватывает горло. Привычно зажав рот ладонью, он зажмуривается, кашляет, а как открывает глаза видит, что Кисаме уже готовит обезболивающее, разведя остатки белого порошка для укола.
— Мне, вероятно, стоит заткнуться и не лезть не в свое дело, — говорит Кисаме без даже самого мимолетного оттенка сарказма.
— Оставь на потом. Мне не больно.
Оглянувшись с сомнением, Кисаме закрывает иглу крышечкой и убирает подготовленный шприц обратно в аптечку. И чем дольше Итачи смотрит на него, тем отчетливее резь в глазах. Он и сам не понимает, что именно зацепило его настолько явно и ощутимо. Разве что тот факт, насколько яро Кисаме хочет сохранить ему жизнь. Итачи подается вперед и, опершись на пол, тянется, прижимается губами к губам. Кисаме отвечает не сразу, зато потом вцепляется с отчаянием, будто в последний раз. Кладет ладонь на затылок, запускает пальцы в волосы.
Поцелуй тянется долго и дает понять куда больше, чем могли бы слова.
Когда у Итачи заканчивается воздух, он чуть отстраняется, но тут же снова утыкается лоб в лоб. Дышит глубоко и шумно, смотрит в упор.
— Знаете, господин Итачи, ведь в конечном итоге каждый из нас все равно поступит в согласии со своими принципами.
— И что говорят тебе твои?
— Что я должен был убить вас еще тогда, на могиле Забузы, но почему-то этого не сделал.
Итачи снова целует его.
***
— Итачи, вставай.
Он не понимает, как мог позволить пробраться в свою комнату кому-то чужому.
Осторожно нащупав ручку куная под подушкой, Итачи открывает глаза и смотрит на чудовище, что, как костюм, натянуло кожу отца.
— В чем дело?
— Мне нужно поговорить с тобой. О завтрашнем.
— Хорошо, — Итачи садится, не выпуская рукоять из рук. Не спрашивает, о чем или почему так поздно. Орочимару не выдаст себя так просто, потому и в наводящих вопросах нет никакого смысла.
— Не здесь. Не хочу, чтобы это касалось Микото или Саске.
— Дай мне одеться.
Кивнув, Орочимару выходит из комнаты и прикрывает за собой дверь, впрочем, не до конца. Времени мало и решение принимать надо срочно.
В спешке Итачи встает. Надевает футболку Шисуи под униформу АНБУ, пристегивает сумки. Открывает ту, что на поясе, чтобы убрать туда запасной кунай и натыкается на шприц. Противоядие — быстро вспоминает он и без дальнейших раздумий и вкалывает себе в плечо. Лишним не будет.
Остается только решить, что делать — напасть напрямую, подыграть или попробовать сбежать. Последний вариант Итачи отметает сразу — дома мама и Саске, которых нельзя оставлять без присмотра. И времени, что займет дорога до дома Обито, Орочимару явно хватит, чтобы навредить им. Превращать дом в поле боя тоже плохая идея, а, значит, выбора нет.
— Я готов, — Итачи открывает дверь.
— Пойдем в участок, — подражая тону отца, зовет Орочимару.
В молчании они выходят в прихожую, обуваются. И если не думать, то на секунду можно представить, что это и вправду отец. Тот самый человек, по которому Итачи обещал себе не тосковать. Он ловит себя на этой мысли и стискивает зубы.
Некогда считать до десяти.
Они покидают дом, направляются в сторону участка.
Настоящий отец шел бы впереди, Орочимару же предпочитает следить со спины. Но стоит им отойти на десяток шагов, как становится ясно, что он и не пытался играть хорошо.
— Не делай резких движений, — говорит Орочимару над ухом своим настоящим голосом. — Дейдара оставил взрывчатку в твоем доме.
— Что тебе нужно?
— Чтобы ты точно выжил, а потом оказал мне одну услугу.
— С чего бы?
— Потому что если ее не окажешь ты, то мне придется попросить Саске.
Итачи сглатывает и не отвечает, послушно следует к участку. Получается они оба нужны Орочимару живыми, а это уже большое преимущество. Осталось только оценить ситуацию и понять, как из нее выбраться не подставив семью под удар.
Голова работает как никогда ясно.
Итачи уверен, что справится.
Когда они уже на пороге, дверь в участок открывается, выпуская наружу Изуми, Инаби и Яширо. И остается только радоваться тому, что она не вышла одна.
— Господин Фугаку, — Яширо почтительно кивает.
— Отдохните. Завтра важный и тяжелый день, — отвечает Орочимару, вновь войдя в роль.
— Вы тоже, — отзывается Инаби.
— Я оставила список патрульных, которые со мной будут, у вас на столе, — Изуми скользит по Итачи презрительным взглядом и тут же отворачивается.
— Спасибо. Ты тоже отдохни.
Пожелав спокойной ночи и распрощавшись, Орочимару легонько подталкивает Итачи в спину.
В участке пусто, верхний свет погашен. Нет никого, даже дежурного.
— В подвал, — говорит Орочимару.
Итачи подчиняется. Там за железной тяжелой дверью камеры временного содержания. Итачи проворачивает ручку и делает шаг вниз по лестнице. Хоть он и был к этому готов, все равно невольно вздрагивает, застав Кисаме, Сасори и Хидана.
— Оставляю его вам.
Дверь за спиной с лязгом закрывается.
Один против троих нукенинов, двое из которых формально бессмертны — Итачи невысоко оценивает свои шансы успешно дать бой.
— Заходи, не стесняйся, — смеется Хидан.
— Не заставляй нас ждать, — Сасори смотрит на него мертвыми кукольными глазами.
По веревке, перекинутой через плечо Кисаме, Итачи понимает, чего следует ожидать и неожиданно испытывает облегчение. Спускается к ним, не пытаясь ни активировать шаринган, ни оказать сопротивление.
— Будь добр, отдай нам оружие, — рот Кисаме растягивается в ухмылке, той самой, хорошо знакомой. Он совсем как тот, что сегодня во сне согласился предать свои принципы… или нет? — Итачи подмечает мелкие различия — у того Кисаме, что он знает, небольшой шрам под подбородком, а засечки на щеках, если долго вглядываться, ассиметричные. И от мысли, что это совсем другой человек внезапно становится спокойнее. По крайней мере, рука Итачи точно не дрогнет.
Он снимает меч со спины, отстегивает сумки, передает в протянутые руки Хидана. И в этот момент сбоку что-то щелкает — Итачи не пытается увернуться, смиренно принимает боль, с которой иглы с ядом протыкают плечо. Чувство онемения появляется почти сразу.
— Мне бы не хотелось применять силу, потому всем будет лучше, если ты не станешь сопротивляться, — предупреждает Кисаме, накидывая Итачи на запястье самозатягивающуюся петлю.
Тот для вида поддается. Он знает, как поставить руки, знает, где напрячь мышцы, а где расслабить. Ведь тот, второй Кисаме, научил того, второго Итачи, что нужно делать.