Найти его не трудно.
Песок под ногами вдруг сменяется мягкой травой; изумрудные волны качаются в такт с фантомным ветром, сверкают под лучами солнца головками маленьких цветов, таких крошечных и неприметных, что даже названия у них нет. Творец шагает вперёд, не обращая внимания на то, как под ногами мнутся стебли и лепестки, только фыркает весело, когда трава оплетает ноги, упорно пытаясь не дать пройти дальше. Осока режет ступни и щиколотки, но боль - всего лишь ощущение в теле, которое никогда и не было живым - послушной собакой сидит на цепи, не смея кусать хозяина.
Творец улыбается - какой же упрямый ангел. Есть в этом что-то очаровательное.
Ракшор лежит в самом центре импровизированной - оазис посреди пустыни - поляны, и бесполезные беспомощные растения не способны спрятать его от ядовито-яркого взгляда. В его волосах прорастают дикие розы и шиповник, по скулам и пальцам ползут тонкие и нежные вьюнки. Творец садится рядом, скрестив ноги по-турецки, и, забавляясь, цепляет один из вьюнков, пальцами оттягивая стебель от мраморно-серого лица. Тонкая слабая травинка леской режет пальцы, и кровь каплями падает на кожу Ракшора, скатывается по щекам, оставляя за собой дорожки, как от слез.
Ниже плеч тело Ракшора - как и когда-то в далёком прошлом - разлагается до нутра: голые сахарно-белые кости рёбер и таза оплетает ядовитый плющ, через остатки кожи прорастают, прорываясь, ромашки - белоснежные лепестки на концах обагрены кровью. Бёдра укрыты упругим тёмным мхом, его пятна на светлой коже похожи на гниль, пожирающую тело.
Как будто бы - ещё немного, и земля сожрет его, спрячет внутри и переварит, уничтожит - как сам Ракшор хотел уничтожить её когда-то.
Как будто бы это возможно.
Роскошь смерти, которой они оба лишены.
- Эй, - Творец подаётся вперёд, легко шлёпает Ракшора по щеке - несильно, но с надоедливым постоянством. - Просыпайся давай.
***
Ракшор открывает глаза - словно выныривает из глубины, собирая все побочки декомпрессии - спутанное сознание, спутанные волосы, сорванное дыхание, застревающее в горле.
Он - существует. Снова.
Дьявол.
Воспоминания наваливаются разом, от создания до уничтожения - слова "рождение" и "смерть" кажутся бессмысленно-человечными, он - не умирал, он - был уничтожен - и голова короткие мгновения раскалывается с ослепительной болью. Когда Ракшор снова может соображать, его существование выстраивается в голове стройным рядом тысячелетий - память тяжела, как надгробный камень.
Ракшор оглядывается - вокруг людно, фонари и фейерверки на короткие мгновения превращают ночь в день. Никто не смотрит на Ракшора, видят, но не обращают внимания. Мало ли городских сумасшедших в толпе, безучастных к празднику, равнодушных и странных. Человеческий мир - Ракшор фыркает, отбрасывая волосы с лица, и на пробу шевелит пальцами, собирая магию в руках. Откликается - в сравнении с былым могуществом лишь жалкие крошки, но это лучше, чем ничего, с этим уже можно работать - Ракшор прокладывает себе путь в толпе, утомлённый колыханием моря из человеческих тел вокруг себя, их голосами, их беззаботным весельем - первый год после рождения вселенной, а они думают - очередной.
Чувство внутри - путеводная нить, насильно вживленный компас - смутно и едва ощутимо подсказывает, куда идти, и Ракшор повинуется, потому что знает, с кого спросить за своё нежданное воскрешение.
Ракшор ищет Антихриста.
***
И не находит.
***
И не находит.
***
И не находит.
***
В начале была смерть. И смерть была у ангела. И ангел умер.
Нет.
В начале они все были созданы - сочинены Творцом из его одиночества, боли, скуки, тяжести и усталости; нестерпимо-ярко сияющие творения нестерпимо-сильно желающего умереть бога.
Потом они восстали, потом они пали, потом снова восстали, скидывая истощенного кукловода с трона, потом—
Ракшор морщится - память разбухает внутри его головы, пытается вместиться в тесные тяжёлые кости, как - человеческий мир берёт своё - подросшие кошки, залезающие в коробки, в которых они спали ещё котятами.
Баффорт на это сравнение только скалится - с весёлым скепсисом и вежливым вниманием человека - человека - слушающего откровенную чушь, но не возражающего, чтобы не злить собеседника.
- Мы были ангелами, - говорит он. - Я помню. И всё, о чем ты говоришь. Но дальше, после хаоса, темнота.
- Ты умер, - напоминает Ракшор, со всеми перерождениями изрядно растерявший тактичность. Баффорт пожимает плечами, не особенно тронутый:
- Поверю на слово.
Ракшор вздыхает - одиночество скребет грудную клетку, выедая себе всё больше места - и говорит мягко:
- Я никогда не солгу тебе.
Баффорт кивает, улыбается в ответ - проблеск света и любви среди бликов бритвенно-острых усмешек:
- Я знаю.
И меняется неуловимо - в искристое любопытство:
- Но... этот твой Антихрист? Где он сейчас?
Ракшор поджимает губы, неловко поводит плечами:
- Я его не нашел.
***
Ракшор не уверен, есть ли у него сердце – одно точно было, даже не его, а память от брата, да и то забрал Антихрист, сначала буквально, потом и метафорически – но помнит, как обменял его однажды на смутное будущее, а потом – на еще более странную связь – нити, обоюдокрепко связывающие души. Так – высшая степень доверия для кого-то вроде них – они всегда чувствовали друг друга, всегда могли бы найти – даже если бы мир рухнул, особенно если бы мир рухнул.
Так почему же так пусто.
Почему так странно – словно стрелка компаса указывает на пятую сторону света, несуществующий фантом.
Ракшор гонится за ним – призрачным ориентиром, миражом в людной толпе – но каждый раз загребает пальцами воздух.
***
Ракшор находит Баффорта - всегда. Когда ему тридцать, и он очень смешно удивляется, видя своё зеркальное отражение напротив, а потом морщится, когда воспоминания о прошлой жизни догоняют его, подминая под себя волной цунами. Когда он только рождается - ужасно крикливый младенец, сморщенный и некрасивый - и страшно, по-человечески, хрупкий. Когда ему пятнадцать, и он прокалывает язык и бровь, и ужасно шепелявит, выговаривая имя Ракшора. Когда ему пять, и он строит замок из мокрого песка на берегу моря, беспечно-самоуверенный и не думающий о том, что море скоро уничтожит все, что он создал. Когда ему восемьдесят, и его пальцы узловатые от артрита, а лицо испещрено иссохшими руслами пережитых эмоций. Белоснежные волосы коротким пухом обрамляют его лицо - лицо, знакомое Ракшору до самой смерти; лицо, которое Ракшор никогда не увидит в зеркале таким.
- Ты не меняешься, - выговаривает Баффорт скрипуче-медленно; морщины в уголках его рта напоминают о рваных шрамах Дита. - Я словно смотрю в прошлое.
Ракшор не знает, что ему сказать.
- Я опять умираю раньше тебя, - усмехается Баффорт. - Дурная традиция.
"Опять". Баффорт помнит лишь ту жизнь, их первую, и эту, походящую к концу. Ракшор же помнит их все. Он не смог бы сказать, какие это по счету похороны Баффорта. И все равно - больно, как впервые.
- Расскажи мне, - просит Баффорт тихо. - Снова. Расскажи, кем мы были.
Ракшор откашливается.
- В начале мы были созданы - сочинены Творцом из его одиночества.
Серебристый свет луны падает на них - человека, который был ангелом, и ангела, который не стал человеком, но стал никем.
***
- Я устал, - бросает Ракшор в пустоту. Ветер забирает его слова, срывая с губ – здесь, на скалах, нависающих над серым злым морем, нет никого, а значит – тот, кто должен, точно услышит. – Почему ты бежишь от меня, в чем тогда был смысл? Я правда не понимаю.
Соленые брызги разъедают ранки на губах. Ракшор прикрывает глаза, подставляя лицо холодному ветру. У него снова болит голова – чем больше перерождений, тем тяжелее все помнить, но и забыть он не может. Он – как эти скалы, появившиеся несчетное время назад – вот только скалы когда-нибудь рухнут. Ракшор однажды – несколько жизней назад – уже попрощался с одним из ледников, который помнил его еще ангелом, а теперь растаял. Терять такие места в его случае даже грустнее, чем терять живых.
Холод немного успокаивает боль. Ракшор ложится на землю, надеясь, что трава закроет его от солнца и всего мира, превратив в один из холмов. Но этого, конечно же, не происходит.
***
Баффорт забывает.
Ракшор замечает это не сразу.
Его воспоминания блекнут, теряют яркость и четкость, превращаются в смутные сны, видения – грязное оплавленное стекло, и все, что по ту сторону от него, кажется ненастоящим. Баффорт все еще верит рассказам Ракшора – но по инерции, а не из знания, и это снова и снова заставляет Ракшора кусать губы до боли, хотя, казалось бы, чему там еще болеть. Он привык к смертям – миг, всего лишь черта между жизнями, между встречами; ничего необратимого – но чем больше Баффорт умирает и рождается, тем больше становится человеком.
Люди – не помнят прошлые жизни. Не могут помнить. И ангельское – божественный свет, чистый и яростный – прошлое обжигающе-чуждо для них.
У Баффорта есть родители, есть учеба-работа-кот-друзья-планы-встречи; у Ракшора есть только проклятая грузная память и нерабочий компас вместо сердца. И Баффорт – осколок их общего прошлого, которое теперь стало прошлым только Ракшора. Ничего общего.
- Ты все еще можешь колдовать? – спрашивает Баффорт однажды.
- Да, - Ракшор пускает простенькие золотые искры по пальцам. – Но не так, как мы могли раньше.
Баффорт кивает – и в его чертах – зависть и тоска. Ракшор осекается – для него это жалкие крошки былого могущества; но у Баффорта нет и этого.
- Ты все еще можешь колдовать? – спрашивает Баффорт однажды – снова.
Ракшор качает головой:
- Нет.
И «я никогда не солгу тебе» меняется на «я никогда не лгал тебе».
Баффорт умирает – и у его постели медсестры, дети и внуки, коллеги и друзья – это была хорошая жизнь. Ракшору в ней почти не было места.
Когда к ночи все расходятся, Ракшор выступает из темноты и осторожно садится на край кровати. Тоска обгладывает его кости, и завывание ветра за окном резонирует с гулким воем внутри. Ракшор с незнакомой для себя мягкостью касается волос Баффорта – белоснежный пух – морщинистой щеки, старчески-тонкой руки. Баффорт с усилием открывает глаза, фокусируется на лице Ракшора – бессмертно-бессменная статуя, время не касается его и не отражается на нем, словно он никогда и не жил – и улыбается:
- Ты здесь.
Ракшор кивает, сжимая пальцы свободной руки в кулак – ему казалось, после стольких столетий он больше не может плакать; он ошибался.
- Однажды ты меня не вспомнишь, - говорит Ракшор так тихо, тише дыхания – но Баффорт если и не слышит, то понимает все равно.
- Ты всегда можешь прийти ко мне, - возражает Баффорт. – Разве это может измениться?
Упрямая человечность; человеческое упрямство. Ракшор заставляет себя улыбнуться, даже если глаза печет:
- Ты всегда останешься моим братом. Я тебя не забуду.
Баффорт улыбается в ответ – в полутьме больницы Ракшор может представить его лицо молодым и вечным:
- Значит, в каком-то смысле, и я буду бессмертен. Не плачь.
Ракшор молча кивает, смахивая соленые капли с щек.
***
Однажды – как миллион раз до – они сталкиваются на улице – Баффорт сердито отчитывает кого-то по телефону, лавируя в толпе, и пытается не расплескать полный стаканчик американо.
(- Как ты пьешь эту гадость?
- Ты пил сок заккума, просто напоминаю).
Ракшор встает перед ним просто чтобы убедиться в том, что знает и так – Баффорт избегает столкновения в последний момент, немного горячего кофе проливается ему на пальцы.
- Твою мать… Да я не тебе, хотя знаешь… Смотрите, куда идете, - Баффорт бросает быстрый взгляд на лицо Ракшора, недовольный и нервный, и только в чистом мимолетном удивлении вскидывает брови, замечая сходство, но это длится секунды – обогнув Ракшора, он продолжает разговор по телефону, продолжает свой путь, теряется в толпе – Ракшор смотрит ему вслед, пока может. Затем отворачивается к стеклу витрины, рассматривая отражение – да, похожи, но да, больше ничего общего.
Он действительно – один.
Ракшор запрокидывает голову, мечтая о дожде, о ливне, о грозе, мечтая, чтобы мир плакал вместе с ним – но бог не делает для него и этого.
***
- Выглядишь хреново, - говорит Азазель с непрошенной честностью и одновременно протягивает платок. Ракшор скептично хмыкает – от выдоха капли крови разлетаются по столу – и вытирает лицо. Магия немного помогает приостановить распад, приглушить боль, но после стольких перерождений – Ракшор не смог бы даже назвать точного числа – его тело, пусть и не совсем человеческое, перестает выдерживать вес накопившейся памяти, создание и уничтожение. Ракшор не рождается и не умирает – он появляется и перестает быть по прихоти души, к которой привязан. Часовой – имя ощущается почти родным, даже если не совсем имя, даже если и не родное, даже если с тем же успехом он откликается на десяток других – прыгает из вселенной во вселенную, и тащит Ракшора за собой, как труп, привязанный к колеснице. – Что с тобой случилось?
Ракшор зло смеется – Азазель умрет раньше, чем Ракшор расскажет хотя бы половину.
- Где Антихрист? – спрашивает он вместо этого. – Ты видел его?
Лицо Азазеля каменеет:
- Нет. Я думал, он с тобой.
Кровь, наконец, останавливается. Ракшор умывается – в мастерской Азазеля только холодная вода, и кожу сводит от этого. Ракшор плещет себе в лицо, пока не перестает чувствовать мышцы.
***
Это – не любовь, это – гораздо хуже.
Это – жадность, ядовитая и заставляющая ненавидеть то время, которое они проводят не друг с другом; это – ненависть к тому, насколько необходимо быть рядом, насколько правильным кажется касаться; это – мрачное удовольствие от боли – зубы, сомкнувшиеся на коже, синяки на бедрах, пальцы, оттянувшие волосы; это – падение в яму каждый раз, когда поцелуи – нежнее, касания – аккуратнее, когда ласка и нежность выбивают почву из-под ног, вырывают крылья. Это – вопиющая безоружность. Видеть его спящим. Поворачиваться спиной.
- Это – любовь, - шепот сквозь полусон, явь или реальность, - и это гораздо хуже.
В человеческих сказках любовь побеждает любые проклятья и беды; но что может любовь против апокалипсиса? Ракшор знает, что Антихрист уничтожит вселенную – Ракшор знает, что никакая любовь его не остановит. Не то чтобы ему хотелось.
Они лежат в кровати, и Антихрист выводит круги на лопатках Ракшора – щекотно. Ракшор чуть улыбается, и его ресницы трепещут.
- Ты хотел бы, - вдруг говорит Антихрист задумчиво и медленно, так непривычно, - остаться со мной?
- М? – Ракшор открывает глаза, смотрит непонимающе. – Я и так с тобой.
- Я имею в виду навсегда, - Антихрист убирает руку со спины Ракшора, заправляет бело-красную прядь за ухо. – Даже когда мир рухнет.
Ракшор приподнимается, копируя позу Антихриста, смотрит неотрывно и недоверчиво:
- Ты хочешь сказать…
- Да.
Ракшор нервно облизывает губы – дурацкая привычка – и задерживает дыхание. Антихрист, судя по всему, тоже, и в безвоздушной тишине проходят секунды, длящиеся как век.
- Не решай сейчас, - говорит Антихрист небрежно, дергает плечом. – Подумай, еще есть…
- Да, - перебивает его Ракшор. – Я хочу.
Антихрист пытливо смотрит на него, выискивая малейшую тень сомнения. Ракшор пододвигается ближе, касается его руки, переплетает пальцы.
- Ты сам, - спрашивает Ракшор, - уверен? Это же…
- Вечность вместе, ага. Как в сказке, - усмехается Антихрист. – Если бы я не был уверен, я бы не предложил.
Ракшор зеркалит его усмешку:
- Если бы я не был уверен, я бы не согласился.
***
- Зачем он тебе? – спрашивает Азазель. – После всего.
Ракшор вытирает лицо полотенцем – на клетчатой вафельной ткани остаются розовые разводы. Глаза горят и потрескавшимися губами больно даже говорить, но Ракшор скалится:
- До смерти хочу его увидеть.
***
В соборе пусто и холодно. Ракшор садится на одну из скамеек в первом ряду и поднимает взгляд на огромный крест с фигурой распятого Иисуса. В лунном свете черные провалы глаз и скорбно изогнутого рта выглядят страшными – какой там добрый всепрощающий бог, скорее его ветхозаветное злое прошлое – и Ракшор хмыкает, бросает:
- Ну, привет.
В пустоте голос звучит гулко.
- Вот это фан-клуб. Не страшно ходить среди таких фанатиков?
Иисус не отвечает – молча садится рядом. Его человеческая версия не в пример скульптурной выглядит гораздо мягче и приветливее – Ракшор может понять, почему он нравился людям. В них ничего похожего, но Ракшор все равно разглядывает Иисуса невежливо-неотрывно, но тот не возражает – терпение, всепрощение, вот это вот все, чего Ракшору при создании не додали.
- Где он? – спрашивает Ракшор тише. – Ты видел его?
Иисус, поколебавшись, кивает.
- Восхитительно, - злой усталый выдох. – Как мне его найти?
- Никак, пока он этого не захочет.
- Я сыт этим по горло, - Ракшор закатывает глаза, нервно дергает рукой. – Сколько можно? Я… - он запинается, замолкает, исподлобья глядя на Иисуса, как если бы тот был причиной всех проблем, и, наконец, снова машет рукой, не желая договаривать.
- Я знаю, - кивает Иисус.
- Нихрена ты не знаешь, - огрызается Ракшор.
- Я знаю, - повторяет тот. – И мне жаль.
- Свою жалость… - Ракшор не договаривает – повернувшись, он видит, что место рядом уже пустует. Кожу на плече греет фантом мимолетного прикосновения, и Ракшор трет кожу ладонью, пока морок не пропадает. Злое ветхозаветное чудовище на кресте смотрит на Ракшора сверху вниз с беззубым оскалом, но эта неприязненная злость не пугает Ракшора – в отличие от доброты и мягкости Иисуса, за которой тот прячет недосказанность.
Лжепророк никогда не лгал; Пророк никогда не говорил правды.
Ракшор ненавидит их обоих.
Ракшор хотел бы, чтобы всем, что он чувствовал, была лишь ненависть.
***
- Куда ты пойдешь, когда я тебя забуду? – спрашивает Азазель, закидывая в рот пригоршню чипсов. Ракшор фыркает:
- Звучит так, будто ты меня подобрал.
Азазель пожимает плечами с таким видом, будто в целом он это и имел в виду. Ракшору слишком лень тянутся до соседнего кресла, чтобы пнуть его, так что он поднимает подушку и магией запускает ее в Азазеля.
- Выпендрежник, - бормочет Азазель недовольно, потирая лоб. И меняет тему. – Я видел Семиазу и Люцифера сегодня, они такие мерзкие.
- Гомофобия, звенящая гомофобия.
- Я не гомофоб, я персонально их терпеть не могу, - Азазель сминает опустевший пакет чипсов и бросает в мусорное ведро – попадает. У него в этой жизни опять протезы, так что это действительно достижение. – Они меня даже не узнали, прикинь?
- Ага, - Ракшор зевает. В последние жизни ему все больше хочется спать, усталость такая огромная, что он не всегда сходит с места, на котором появляется – иногда просто ждет очередного конца, безмолвный и безучастный, как памятник самому себе. Иногда, если не двигаться с места, боль его не находит. – Они довольно быстро все забыли. Может быть, сразу же.
- Ты им завидуешь?
- Приятно, что твоя привычка ковыряться в чужих внутренностях не меняется из вселенной во вселенную, - язвит Ракшор. Азазель польщенно улыбается. – Наверное, да.
***
В пустыне нечеловечески-жарко и сухо – воздух царапает легкие, жжется, и кожа горит, разве что не сворачиваясь прямо на костях. Ракшор спит, и песок то заносит его, погребая под барханом, то открывает солнцу и ветру, и тогда Ракшор сквозь сон чувствует боль и жар, и выбирает не просыпаться.
Ему снится Дит, и тихая темная Цитадель, ему снится прошлое, настолько далекое, что даже со звезд из других галактик его уже не увидеть. Это прошлое живет только внутри Ракшора, о нем помнит только Ракшор. И, может быть, Антихрист – если он существует. Ракшор уже не уверен.
Это страшнее всего.
Одно дело – гнаться за ним и не уметь поймать; другое – гнаться за тем, кого нет.
Но если есть Ракшор, то есть и Антихрист – они однажды решили, что будет так, и стало так – один не может быть без другого, и, если есть один, значит есть и второй. Ничто не в силах переиграть эту связь. Может быть, бог – если он существует. В этом Ракшор уверен еще меньше.
Сквозь сон Ракшору кажется – это не ветер, это чьи-то пальцы гладят его по щеке, знакомым движением заправляют волосы за ухо. Ракшор пытается проснуться, открыть глаза, но после стольких лет сна это сложнее, чем он ожидал. Над ухом раздается смешок, но, когда Ракшор, наконец, открывает глаза, слепой, как новорожденный котенок, и шарит вокруг себя руками, под его пальцами лишь сухой песок.
***
- Раньше завидовал, - продолжает Ракшор. – Теперь я просто хочу умереть.
- И для этого тебе нужен Антихрист?
- К сожалению. – Ракшор смеется, договаривая. – Или бог, что еще хуже.
Азазель со странным выражением лица смотрит мимо Ракшора – Ракшор даже оборачивается, мало ли, но позади пусто.
- Ты помнишь…?
- Угадай, - перебивает Ракшор ехидно.
- Перестань крыситься, - обрубает Азазель, и Ракшор уязвленно распахивает глаза. Азазель не замечает – это не было его целью – но Ракшор долгие секунды не может дышать. Воспоминание такое яркое, как удар под дых. – Так вот, ты помнишь Данилу? Ну, Бесобоя.
- Тупое имя, - не забывает поделиться мнением Ракшор. – Естественно, помню. А он тут причем?
- Я видел его на днях. Ты же помнишь- перестань на меня так смотреть, я не сомневаюсь в твоей памяти, это просто выражение, так вот, ты же помнишь его пунктик на семье, которую якобы убили демоны?
- Все еще не вижу связи.
- Я видел их недавно: его, и его семью. Настоящих, живых.
Ракшор разочарованно выдыхает:
- Ну мало ли, нашел он кого-то. Люди так делают, тебе ли не знать.
- А что, если нет? – Азазель подается вперед в приступе азарта. – Что, если он их создал? Сочинил?
Ракшор садится, понимая, наконец, куда клонит Азазель. Это кажется невероятным до смешного.
- Ты хочешь сказать, что Бесобой… бог?
- Звучит странно, - соглашается Азазель. – Но не невозможно.
Ракшор нервно облизывает губы.
- Где ты его видел?
***
Однажды Антихрист забрал у Ракшора сердце.
Однажды Ракшор отдал Антихристу сердце.
Однажды они обменялись ими и решили, что больше не расстанутся – и вся вселенная не смогла бы ничего противопоставить их клятве.
Может быть, любовь и не останавливает апокалипсисы, но она проходит сквозь них – каменный волнорез и бессильное злое море – и становится песней, историей, сказкой. Или проклятьем, потому что иногда любовь – худший вариант.
Однажды Ракшор полюбил Антихриста. И Антихрист полюбил его. И, может быть, лучше бы Ракшору было умереть на дне океана с дырой в грудной клетке.
Потом Ракшор злился, ненавидел, скучал, снова ненавидел, злился, проклинал, тосковал, хотел убить, хотел сделать больно, хотел увидеть, ненавидел, злился, и так по кругу.
Под слоем – напластование древнего льда, вечной мерзлоты из воспоминаний, прожитых жизней, пережитой боли – ненависти и усталости, до сих пор жила простая история:
Однажды Ракшор полюбил – и, как и у этой любви, у истории не было конца.
***
Ракшор не знает этого человека – седой и старый, но глаза яркие и видящие, он давно не встречал таких глаз – зато человек, судя по всему, знает его. Ракшор щурится, подходя ближе, и констатирует:
- Шаман. Занятно.
- Ангел, - парирует человек бесстрашно. – Еще занятнее.
- Я не… - но незнакомец только машет рукой. Сигаретный дым вьется вокруг него, как ореол. – Ты знаешь, как найти Данилу Бесобоя?
- Зачем он тебе? – в по-прежнему спокойном тоне проскальзывает что-то угрожающее. Ракшору почти смешно.
- Он знает, как найти бога.
- И зачем тебе бог?
- Мы так и будем играть в викторину? – злится Ракшор. – Мне нужен Антихрист, и я из-под земли достану твоего чертового Бесобоя, если он имеет хоть какое-то представление, где его искать.
Шаман моргает круглыми от удивления глазами, а потом – странно-смягчается, почти снисходительно, почти – жалостливо. Ракшор наблюдает за этой переменой с подспудным ощущением подвоха.
- Так ты ничего не знаешь, - тянет шаман даже не вопросительно, затягиваясь сигаретой.
Ракшор сглатывает и спрашивает не своим голосом:
- А что я должен знать?..
***
- Эй, - Творец подаётся вперёд, легко шлёпает Ракшора по щеке - несильно, но с надоедливым постоянством. - Просыпайся давай.
Черные ресницы дергаются, трепещут, с губ срывается выдох, хотя пустая грудная клетка остается недвижимой. Творец с живым интересом следит, как медленно открываются ярко-красные глаза, еще расфокусированные и слепые, как шевелятся губы, подрагивают пальцы, бессознательно ощупывая нежные мягкие цветы и траву. Мгновение – и расслабленное, бессознательное выражение лица ломается, как брошенное с высоты зеркало – Творец не сдерживает улыбку, ловя этот переход – и Ракшор хрипит, словно ему – снова – вырвали сердце. Что, вообще-то, весьма забавно, потому что, разобранный и полуразложившийся в этом своем самодельном склепе, он впервые за свои сотни сотен жизней так близко к своей недостающей половине.
Черные зрачки сжимаются до крошечной точки, и глаза кажутся залитыми кровью – потом их и правда переполняет кровь, и хрипение становится булькающим, и Ракшор хватается за иссохшие кости груди, ломает их и даже не чувствует этого.
- Ну-ну, - приговаривает Творец, смахивает с лица Ракшора кровь. – Я даже удивлен, что ты все еще жив, ангел.
Ракшор перехватывает его руку, сжимая пальцы, и силится что-то сказать, но вместо этого только снова и снова давится кровью – из горла она выливается на землю, и на этом месте прорастают акониты.
- Давай я тебе немного помогу, - улыбается Творец и касается пальцами горла Ракшора в том месте, где оно превращается в обрубок. Сначала поток крови становится больше – акониты разрастаются так пышно, что Творцу приходится примять их ладонью, чтобы не лезли Ракшору в горло – потом Ракшор, наконец, перестает захлебываться, и какое-то время просто хрипло дышит, не отводя бешеного, неверящего взгляда от лица Творца.
Тот свободной рукой заправляет Ракшору прядь волос за ухо, отводя ее с лица – Ракшор после этого выглядит так, будто получил пощечину.
- Это правда, - первое, что говорит Ракшор каркающим от долгого молчания голосом. – Это правда, ты… Ты…
- Ага, - Творец чуть наклоняет голову к плечу. – Данила рассказал?
Ракшор не отвечает, шаря взглядом по безучастно-дружелюбному лицу – почти жутко, насколько оно улыбчивое и пустое, насколько знакомое и отталкивающее – пытается найти хоть что-то от Антихриста, но существо напротив – не он.
И все-таки – Ракшор чувствует так ясно, как никогда прежде – компас внутри определяется с направлением, и красная нить, прошившая насквозь Ракшора, заканчивается в этом… в нем, сидящем напротив.
- Где он? – спрашивает Ракшор отчаянно, крепче сжимая руку Творца. – Где Антихрист?
Творец пожимает плечами, мол, сам догадайся. И все же говорит, пресекая все надежды:
- Я и есть он. Ну, это если упрощать.
- Я связан с ним.
- Со мной, - с неумолимой вежливостью поправляет Творец. – Потому что его больше нет, и уже довольно давно.
Лицо Ракшора ломается, и Творец поначалу недоумевает, пока не понимает – это горе. Скорбь. Кровь в глазах Ракшора бледнеет, пока слезы не смывают ее окончательно.
- Убей меня, - просит Ракшор. – Ты же можешь. Пожалуйста. Пожалуйста.
Творец поджимает губы в притворном сочувствии, ненавязчиво высвобождает руку от хватки Ракшора. Сев поудобнее, не думая о сохранности светлого костюма, он снова смахивает кровь и слезы с лица Ракшора, зачесывает пальцами спутанные волосы, убирая их, чтобы не лезли в глаза. От этой заботы тошно – Ракшор мотает головой, но не может отстраниться.
- Видишь ли, - говорит Творец без улыбки, - бессмертие – это довольно скучно, да ты и сам это понял. Однажды умирают все, кто тебя знал, потом, правда, снова рождаются, но уже тебя не помнят. Одиночество, - вздох, - это неприятно. Особенно на таких больших дистанциях.
- У тебя же есть Данила, - напоминает Ракшор. Подняв вросшую в землю костлявую руку, он отталкивает Творца от своей головы – движение слишком слабое, чтобы быть действенным, но Творец отстраняется.
- Данила пока играется с новообретенным всемогуществом в рамках своего пузыря, что, хоть ты и не поймешь, довольно иронично звучит. Пока он дорастет, - Творец снова вздыхает и срывает один из аконитов, подносит к своему лицу, беззаботно вдыхая сладковатый запах. – К тому же, не забывай, Антихрист – часть меня, и поэтому, на какую-то долю, я не хочу тебя убивать. Ты же не думал, - снова усмешка, - что эгоист вроде него согласится так просто отпустить тебя?
Ракшор вздрагивает, приподнимается на руках – корни цветов и травы тянутся за ним, оплетая кожу и кости – пытается отползти. Творец наблюдает за этим с вежливым вниманием, но перехватывает его запястье, и от места, где смыкаются его пальцы, на костях Ракшора начинает нарастать мясо, покрываться кожей.
- Нет, - Ракшор дергает рукой, бесплодно пытаясь освободиться. – Нет-нет-нет. Я не хочу, пожалуйста, дай мне умереть, убей меня. Я не могу так больше.
- Ну и ну. Ты же так хотел занять место бога, ангел? Поздравляю, твое желание исполнилось.
Творец легко поднимается и вздергивает вверх слабо сопротивляющегося Ракшора, ставя того на вновь обретенные ноги. Мох и цветы сползают с его тела, увядшие и мертвые, осыпаются трухой. Творец отпускает руку Ракшора, и тот, шатаясь, пытается отойти – но нить в груди, до этого бывшая почти метафорой, натягивается ощутимо и болезненно.
Ракшор с ужасом осознает – Творец что-то сделал с обещанием Антихриста и Ракшора, с их связью, с тем единственным, что после всех этих лет было у Ракшора, с тем единственным, что осталось у него от Антихриста. Больно так, словно сердце на живую рвется из груди.
– Идем, - улыбается Творец. – У нас впереди вечность вместе. Как в сказке.