Порой мне так хочется поговорить с тобой, услышать твой голос. Мне о стольком хочется спросить у тебя. Но, хоть это и невозможно, зато я знаю, что ты слышишь меня, наблюдаешь за мной, подобно жестокому Господу, следящему с небес. Ты знаешь правду обо мне, ту правду, что мне хотелось бы забыть.

Так темно вокруг… Похоже, лампочка в этой комнате скоро перегорит, вот и светит совсем тускло, и кажется, скоро света совсем не станет. Но пока свет не погас окончательно, я устроюсь в старом кресле, и расскажу тебе свою историю.

Даже забавно. И с чего вдруг меня потянуло на откровения?

Ты выслушаешь меня?

Странная штука — жизнь. Говорят, она должна быть прекрасной, однако бед в ней куда больше, чем радостных моментов. Мгновения счастья можно лишь по пальцам пересчитать, и на этот подсчёт хватит пальцев одной руки, больше вряд ли наберётся. Беды затягивают в себя, словно водоворот, словно болото, из которого не выбраться, как не карабкайся — наружу нет выхода.

Я оказался в этом чёртовом болоте ещё в детстве, а пытался выбраться из него на протяжении многих лет, только вот безрезультатно. Все мои старания, все усилия — всё было впустую.

Что ты думаешь о боли? Боль — слово, которое трудно разгрызть. Оно обжигает язык холодом. Оно острое и жжётся. Боль — это то, что я получил в день своего двенадцатилетия. Мой самый лучший подарок на день рождения.

Тогда мы всей семьей собрались вечером у стола. Мама приготовила мой любимый черничный пирог, сестра купила мне в подарок диск с альбомом моей любимой группы, а отец вернулся с работы пораньше, чтобы отметить мой день рождения вместе со мной. Радостная праздничная атмосфера окутывала нас.

В этот момент я даже подумать не мог о том, что произойдет совсем скоро. Не подозревал, что моё счастье оборвётся в один миг, и светлая атмосфера праздника зальётся кровью и чернотой.

В тот день я потерял всё. Иронично, не правда ли? День рождения стал днём смерти.

В дом ворвались преступники. Отца застрелили, а меня с матерью и сестрой связали и долго допрашивали о чем-то, чего я не мог понять. Они что-то искали в нашем доме, но я до сих пор не знаю, что им было нужно.

Я ничего не мог сделать. Когда маму избивали у меня на глазах, а после убили её, — я лишь наблюдал, не в силах вымолвить ни слова. Когда сестру повалили на пол, срывая с неё одежду, а после по очереди вколачиваясь в её тело, игнорируя её крики и мольбы о пощаде, — я смотрел, до боли сжав кулаки и мечтая, чтобы происходящее оказалось всего лишь дурным сном. Мечтая, чтобы этот сон поскорее закончился. Один из преступников подошёл ко мне и, поднеся к горлу нож, поднял за волосы мою голову, и глумливо смеясь, заставил смотреть на то, что они делали с моей сестрой, грозя перерезать мне горло, если я посмею закрыть глаза.

Я помню её искажённое ужасом и болью лицо, помню, как она протягивала ко мне дрожащую руку, что вскоре безвольно упала на пол, когда насильники убили её, перед этим вдоволь насытившись её телом.

Если б кто только знал, как я хочу это забыть! Но память о случившемся вряд ли когда-нибудь меня покинет. К тому же есть вещи, которые нельзя забывать.

Одного не могу понять: почему они не убили меня? Зачем оставили в живых?

Я не могу вспомнить, что было после. Всё вокруг, казалось, окутано туманом. Голоса людей смутно слышались вокруг меня, чьи-то шаги и лёгкие прикосновения. Окончательно я пришёл в себя в какой-то светлой комнате, а после понял, что нахожусь в больнице с тяжёлыми ранениями. И зачем этим чёртовым врачам понадобилось вытаскивать меня с того света? Лучше бы оставили там.

В день своего рождения я проклял свою жизнь, проклял само своё существование, что с того дня стало мне ненавистным.

В сиротском приюте, куда меня потом поместили, я не мог найти себе места. Впрочем, я и не искал. Что-то во мне сломалось, а возможно, сломался я сам. Всё, что осталось во мне — горечь и страх. Страх перед всем, что я видел вокруг. Перед всеми. Глядя на людей, я видел перед собой тех, кто убил мою семью. Жестоких зверей, получающих радость от созерцания чужих страданий. Они нападали на меня — я чувствовал это. Они хотели причинить мне вред, хотели уничтожить меня. Я боялся. Боялся настолько, что хотелось сбежать как можно дальше и спрятаться в каком-нибудь тёмном углу, там, где меня никто бы не нашёл.

Страх всецело поглощал меня, став частью моей сущности. И лишь во сне я находил успокоение. Но порой и сон не приносил спасительного забвения. Во сне я видел сестру. Истекая кровью, она протягивала ко мне руки, словно желая заключить в объятия, и постоянно спрашивала: почему я не спас её? Я не мог найти ответа. Не мог найти оправдания. И стоило мне подойти к ней, попытаться сжать её тонкую руку в своей ладони, как сестра исчезала в завесе темноты, и я вновь оставался один. Снова и снова я мысленно просил прощения, но прекрасно понимал, что никогда не получу его — ни от сестры, ни от себя самого.

Именно тогда я увлёкся рисованием. Впрочем, трудно назвать это именно увлечением — скорее попыткой излечиться, избавиться от того, что терзало меня. Я переносил на холст свои страхи, свою боль, желая освободиться от них, воплотить потери в виде рисунков, чтобы эти образы покинули моё сердце. Запираясь в своей комнате, я долго-долго сидел за мольбертом, целиком поглощённый своими мыслями, а сестра стояла за моей спиной и наблюдала за моими действиями. Она всегда наблюдала. Всегда стояла позади. Но стоило мне обернуться, как она снова исчезала.

Она была моей музой. Она была моим палачом. Долгие годы она оставалась рядом, напоминая о прошлом. Я и не помню, когда она ушла. Шли годы, а я так и не смог избавиться от той части себя, что осталась в давно ушедшем времени. Рисование целиком поглотило меня, ведь кроме него у меня ничего и не было. Любовь, дружба — всё это стало для меня чем-то пустым, несущественным. Среди людей я не мог найти никого, к кому мог бы привязаться, кому мог бы доверить свою душу. Да и кому нужна такая душа? Искалеченная, грязная, подобная гнилому куску мяса.

Посмотри. Смотри же! Тебе нужна такая душа? Ты сможешь полюбить такую душу?

Сомневаюсь.

Но мир, который я видел, люди, которых встречал, были ничем не лучше меня. Может, даже и хуже. Мне было мерзко смотреть на них: на их лицемерие, жестокость, равнодушие. Всё их общение основано на фальши. В этом мире не осталось ни капли искренности, ни капли того, что именуют светом. А видя правду, люди с отвращением отворачиваются от неё, кидают в урну, словно мусор. Люди не желают видеть правду. Не желают понимать. Ограниченные своими рамками, они не способны увидеть то, что прямо у них перед носом. И глядя на мои картины, в которых я отображал свою правду, они морщили нос, называя моё творчество глупой мазнёй. Но я хотел показать им действительность, ту реальность, которую они отрицали. Я верил, что именно для этого и существую. Верил, что могу открыть людям глаза. Но они…

… они всегда отвергали меня. Рядом с ними мне никогда не было места, словно я был лишней деталью в огромном механизме.

Знаешь, почему-то я не могу вспомнить момент своей смерти, вернее я даже не помню, умер я или нет. Воспоминания проносятся перед моими глазами, но сейчас даже они кажутся до боли фальшивыми, словно бы это происходило не со мной, а с кем-то другим.

Передо мной лишь стены этой комнаты, покрытые светло-персиковыми обоями, старое кресло с продавленным сидением, маленький круглый столик со стоящими на нём чашкой кофе и пепельницей, наполненной бычками, и мольберт с чистым холстом. Глядя на холст, я впервые не знаю, какую картину написать. Раньше я брал образы из глубин своего сердца, но сейчас… сейчас там царит пустота, такая же мертвенно белая, как и сам этот холст.

В этой комнате нет ни окон, ни дверей. Я не знаю, что снаружи этого замкнутого мира. Впрочем, и знать не хочу. Я сам запер себя здесь? Только где «здесь»? Чем больше думаю об этом, тем тревожнее становится, поэтому сейчас я не буду об этом думать.

Знаешь, я по-настоящему благодарен тебе. Ведь только ты можешь выслушать меня, только ты можешь меня понять. Но мне всё равно страшно. Я боюсь, что даже ты отвергнешь меня.